Обеспечить себе определенный столик в лучшем итальянском ресторане Лондона – это полдела. Чтобы обеспечить настоящий комфорт – мой, других обедающих и прежде всего Мадлен – необходимо правильно рассредоточить публику: деловые женщины, старые друзья, лесбиянки и прочие подобные личности могут располагаться поблизости от меня; а вызывающего вида распутные толстяки – где-нибудь подальше. Будьте уверены: чем они толще, тем больше будут пялиться.

Как мне удалось добиться таких особых условий в «Ла Казетта»? Меню… конечно же, меню. Все сорок четыре экземпляра написаны вручную изысканным шрифтом Littera Gothica Textualis Rotunda Italiana [58]– к огромному удовольствию Аугусто, доброжелательного владельца ресторана, и пестрого племени начисто лишенных вкуса людей, которые называются ресторанными критиками. Приятная работа, которую обеспечила мне Карла, принесла мне законное вознаграждение. А я, со своей стороны, дал обещание два раза в год обновлять листы, взамен получив право занимать тот столик, который мне нравится, и угощаться за счет заведения примерно с той же частотой. Не такое уж это бессмысленное и непрактичное занятие – каллиграфия.

Затем, без четверти пять, я позвонил в магазин Роя. Ответил Рой Младший.

– У тебя все в порядке, Рой?

– Еще бы!

– Послушай, какие у тебя планы с половины двенадцатого до часа во вторник?

В трубке раздалось тяжелое сопение, потом неопределенное мычание. Наконец он выдавил:

– Ну… Думаю, во вторник я буду в Киле. Надо присмотреть, как идут дела. Ты ведь знаешь, о чем я?

– Снова? Во вторник?

– Я занятой человек.

– А не мог бы ты после этого подвезти меня? Скорее всего, я буду возвращаться домой до полуночи.

– Сомневаюсь, Джаз. Я им нужен там, ты знаешь, чтобы все привести в порядок, разобраться с делами.

– Черт! Мне действительно крайне необходима твоя помощь. Это очень серьезно.

– Сорок. Это мое последнее слово, Джаз.

– А может, согласишься за двадцать?

– Пополам?

– Договорились. Тридцать.

Повисла пауза. Он напряженно размышлял, прикидывая свою прибыль, а потом произнес:

– Но еще двадцатка сверху за каждый час после часа ночи!

– Идет. Я уверен, что мы не задержимся так поздно.

– По рукам.

Я уже собирался повесить трубку, а потом вспомнил еще кое-что:

– Рой?

– Ну, я. M чего тебе еще надо?

– Это очень важная работа, тебе придется выложиться на все сто. Как это было в прошлый раз.

– С той твоей Люси, у которой титьки так задорно торчат?

– Именно.

– Джаз, приятель, тебе не о чем беспокоиться.

Как вы и могли предположить, после путешествия по каналам на катере я решил форсировать события и спросил ее напрямик, не согласится ли она поужинать со мной в конце недели. Никаких проволочек. Никаких предположений. Просто и ясно: не хотела бы она со мной поужинать? Спонтанно и внезапно родившееся предложение, естественное, как потягивание кота. Рутина. Незначительный вопрос, прозвучавший в тот момент, когда мы ступили на набережную в районе Уорвик-авеню.

И она сказала «нет».

И мое сердце остановилось.

И она с улыбкой смотрела на меня, а время и пространство сворачивались вокруг, мерцая и угасая, опускаясь на темную землю.

И я дал зарок объявить ее новым божеством и принести в жертву миллионы агнцев, если только она проявит ко мне хоть каплю милосердия, пока я не наложил на себя руки.

И наконец она прервала молчание и объяснила, что обещала выполнить спецзаказ «Тайме» в Филадельфии, а потому ей придется всю неделю провести в Америке. Ей очень жаль. А как насчет следующего вторника?

И мне удалось собрать воедино рассыпающиеся части своего «я» и пообещать позвонить ей в понедельник, чтобы уточнить время и место встречи, а к этому времени подобрать ресторан, если это ее, конечно, устраивает.

И она сказала: «Конечно», а еще – «Спасибо за неожиданно чудесный день».

И я пошел домой и провел ночь в нелепой пародии на сон.

Когда я рассчитываю на серьезную беседу с кем-либо, я всегда отправляюсь на такую встречу на метро. Я нахожу, что размышления, вызванные присутствием множества незнакомцев, ни с одним из которых мне не приходится разговаривать, стимулируют мозг; они помогают мне обрести большую восприимчивость. В самом деле, я всегда считал, что во время поездок по лондонской подземке мы получаем впечатления, схожие с теми, которые викторианские антропологи черпали в психиатрических лечебницах – те же зеленовато-черные тени, странные сквозняки и отдаленные стоны, шуршание мышей и шарканье человеческих ног. В таком месте время растягивается, сжимается или вообще исчезает. В таком месте слишком много света или слишком много тьмы, задымленного, прокопченного воздуха и невыразимого шума, горячего дыхания и хруста ломающихся костей, затаенного трепета и безумных конвульсий… В тот вечер, во вторник, я и мои спутники раскачивались и тряслись в вагоне, стараясь не смотреть друг на друга, не упасть и думать о своем. На станции «Площадь Пиккадилли», прокладывая путь к выходу сквозь тесную массу людей, жаждавших попасть в вагон, некоторые из нас сумели выйти на платформу. Потом мы поднялись на поверхность земли, чтобы вновь ощутить свежий воздух и заново удивиться погоде: порывам ветра, потемневшим небесам, предвестникам грядущей бури. Все это совсем не напоминало теплое сияние клонившегося к закату дня, который мы не так уж давно покинули, погружаясь в бездну подземного города. Такое впечатление, что Вест-Энд подписался на свое, отличное от остального Лондона кабельное метеовидение – с кучей эксклюзивных каналов.

Снова оказавшись в одиночестве, я стремительно двигался по Шафтсбери-авеню, разрезая толпы американских туристов, бродивших от ресторана к ресторану; рассекая скопления азиатских подростков, круживших в затененном пространстве аркад, говоривших с заметных акцентом, в приспущенных джинсах; мимо лежбищ бездомных, треплющихся по мобильникам, и группок футбольных фанатов, приехавших на выходные из Сандерленда, чтобы показать лондонцам, как надо развлекаться, а теперь уже безнадежно пьяных и потерявших ориентацию во времени; я пробирался сквозь толпы посетителей универмага «Маркс и Спенсер», и слушателей уличных музыкантов. Потом я свернул на Уордур-стрит, где компания спортивных болельщиков, в основном, тридцати с чем-то лет, обсуждала, какие ставки надо делать во имя реального и надежного выигрыша, а потом я оказался в районе Сохо, на улице Олд-Комптон, где созывали бойцов под свои знамена батальоны геев, а велорикши везли куда-то нарядно одетых девушек.

Я увидел ее в тот момент, когда вошел в бар. На ней был белый костюм – длинные, свободные брюки и плотно облегающий фигуру жакет, застегнутый на одну-единственную пуговицу. Она выглядела как существо из мира мечты Ива Сен-Лорана. И она сидела на моемлюбимом стуле, в дальнем конце зала – в том месте, откуда открывался самый лучший вид на все помещение и, главное, на дверь, через которую я как раз входил. Она тоже увидела меня и встала. На нее оборачивались. Разговоры замерли. Мне оставалось одно: идти прямо ей навстречу.

– Привет, Джаспер, как я рада вас увидеть, – она улыбнулась, и на мгновение я подумал, что сейчас она протянет мне ладонь для рукопожатия. – Я добралась сюда раньше, чем предполагала. Как у вас дела? Что нового?

– Спасибо, все в порядке, – я испытывал некоторое замешательство. – Вы прекрасно выглядите и заметно загорели. Должно быть, в Америке было жарко. А здесь полный хаос. Вам вчера удалось поспать?

– Да, спасибо. Правда, ужасно устала от опозданий самолетов.

Я отыскал глазами ее бокал, испытывая легкое волнение.

– Э… что вы выбрали? Я соглашусь на любой напиток.

– Хотите верьте, хотите нет, но сегодня у нас в программе перно. Конечно, это не самый лучший выбор, но мне нравится, как оно меняет цвет в бокале. Это вино напоминает мне о Сен-Тропезе – несмотря на то, что я там никогда не бывала. Наверное, вчера я что-то читала о нем в газетах.