Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ежова,— негромко, но с заметным раздражением произнес Сталин.

Поскребышев растаял в дверном проеме, и Тимофею Евлампиевичу даже показалось, что на пороге кабинета не было никакого реального человека, а если там кто-то и возникал, то это, по всей вероятности, мог быть человек-невидимка.

— Без Ежова нам с вами не разобраться,— после длительного молчания сказал Сталин.— Ежов — из тех исполнителей, которые, услышав руководящее «а», тут же выпалят весь алфавит, до «я» включительно. Так что в случае с вашей снохой, возможно, он и наломал дров.

Тимофей Евлампиевич, сидевший неподвижно в том состоянии, какое обычно определяется как «ни жив ни мертв», ощутил, как в его душе засветился слабый проблеск надежды.

— Однако,— продолжал Сталин,— судя по вашему рассказу, дело это не столь уж простое. Налицо факт, который компетентные органы могут истолковать как подготовку террористического акта. Не надо мне ничего доказывать,— остановил он ринувшегося было с опровержением Тимофея Евлампиевича.— Я не прокурор, не судья и тем более не следователь. А вы, надеюсь, не адвокат. Пусть нам прояснит ситуацию товарищ Ежов, у него сильная интуиция и наметанный глаз, не говоря уже о поразительном нюхе на людей, вынашивающих враждебные замыслы. Могу лишь сказать, что если бы в подобной ситуации, о которой вы здесь рассказали, оказалась моя жена, я бы не смог защитить ее перед компетентными органами.

— Но согласитесь, Иосиф Виссарионович…— начал было Тимофей Евлампиевич, но Сталин жестом ладони, в которой была зажата трубка, остановил его:

— Не надо горячиться. Пока появится Ежов, мы с вами можем затронуть и другие проблемы. Что вас волнует в нашей сегодняшней жизни?

Тимофей Евлампиевич, занятый своими мыслями, совершенно не расположенный вести беседу со Сталиным о чем-то другом, что не касалось защиты Ларисы, словно бы очнулся.

— Иосиф Виссарионович, нашу сегодняшнюю жизнь можно выразить всего лишь одним словом,— сказал он без обычной запальчивости.

— Каким же? — живо отреагировал Сталин.

— Это слово — страх.

— Думаю, что страх в нашем обществе могут испытывать лишь люди, у которых не чиста совесть,— тут же убежденно заметил Сталин.— Честному советскому человеку, творцу социализма такое понятие, как страх, неведомо.

— Но как же не испытывать страх даже и честному, если всех граждан нашей страны сейчас можно разделить на две группы: на уже арестованных и на еще не арестованных? Если все, что записано в сталинской Конституции, злостно не выполняется.

— Конституция не может не выполняться, это основной закон государства,— возразил Сталин.

— Конституция гарантирует неприкосновенность личности,— продолжал свои доказательства Тимофей Евлампиевич.— Выходит, миллионы людей, посаженные за решетку, томящиеся за колючей проволокой, уже обрели свою неприкосновенность?

В глазах Сталина вспыхнул черный огонь.

— В тюрьмах у нас сидят только враги народа,— жестко, как о чем-то не подлежащем другим толкованиям произнес Сталин.— Конституция дает права лишь честным труженикам, преданным делу социализма.

— А свобода мысли и слова? — Тимофеем Евлампиевичем начинала овладевать жажда дискуссии,— Вы разве не знаете, что даже за безобидный пустяковый анекдот о вас дают минимум десять лет?

— Анекдотами, даже если они о товарище Сталине, социализма не построишь,— нравоучительно сказал Сталин,— Не вернее ли предположить, что такого рода анекдоты объективно расшатывают власть и вряд ли помогают лучше трудиться на благо социализма. А что касается вашего намека на аресты, то не приходилось ли вам ознакомиться с мыслью Николая Первого, высказанной им как-то шведскому посланнику? — И, не ожидая реакции Тимофея Евлампиевича, сам же и ответил на свой вопрос: — Николай Первый сказал: «Я приказал бы, если понадобится, арестовать половину нации, чтобы вторая осталась незараженной». Мудрая мысль.

— А мне в связи с этим вспоминается Лесков,— мрачно изрек Тимофей Евлампиевич, поражаясь тому, что способен вести беседу, не зная еще, чем закончатся его хлопоты насчет вызволения Ларисы,— Там у него исправник высек сорок крестьян. Порол их и приговаривал: «О, если бы у меня был орден! С настоящим орденом я бы целую Россию выпорол!»

— Опасные аналогии,— усмехнулся Сталин.

Он хотел еще что-то добавить, но тут в кабинет вошел Поскребышев.

— Товарищ Сталин, этот Ежов просто неуловим. В наркомате докладывают, что он уехал в ЦК, в ЦК сообщают, что отбыл на квартиру, на квартире жена говорит, что уехал на дачу, а комендант дачи заявляет, что уехал в наркомат.

— В результате круг замкнулся,— шутливо констатировал Сталин.— Поднимите на ноги весь наркомат, пусть ищут своего любимого наркома,— уже серьезно приказал он.

Едва Поскребышев скрылся за дверью, как Сталин встал и заходил по кабинету. Видно было, что он старается погасить ярость.

— К вопросу о том, как люди не умеют ценить доверие партии,— заговорил он, однако, почти равнодушно, время от времени выпуская из трубки струйки дыма.— Спрашивается, кто такой этот Ежов? Простой рабочий от станка, образование — почти ноль, интеллект — тоже ноль, кругозор — почти круглый ноль. Кем бы он был до Октябрьской революции? Отпустил бы бороду до колен да в лаптях бы ходил. Теперь же — «сталинский нарком», «ежовые рукавицы», «любимец народа». А он, стервец, пьет горькую. Где это видано, чтобы наркома, призванного обеспечивать государственную безопасность, днем с огнем не найти?

Тимофей Евлампиевич, знавший из газет, да из радиопередач, что Ежов — железный нарком, верный ученик Сталина, был сейчас поражен столь нелестной оценкой наркома, прозвучавшей из уст вождя, и не мог скрыть своего удивления.

— Не надо удивляться, товарищ Грач,— сказал Сталин,— До поры до времени такие работники нам нужны. Чем хорош товарищ Ежов? Он безусловно предан партии, предан до мозга костей. И хорош тем, что признает только одну партию — партию большевиков. За версту видит врага народа. А это очень редкий дар. И к тому же беспощаден, с врагами действует по-вражески. Не высовывается, умеет держаться в тени. Пока что лучшего исполнителя воли партии на этом этапе не найти. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что на такой пост не всякий пойдет. Если, предположим, на эту должность поставить товарища Грача, то с чего он начнет свою деятельность? Думаю, товарищ Грач начнет с того, что, как истинный интеллигент, перво-наперво наденет белые перчатки. А в белых перчатках,— возвысил голос товарищ Сталин,— в Наркомвнуделе делать нечего. Что такое Наркомвнудел? Наркомвнудел — это карающий меч пролетариата, истребитель врагов народа. И если сказать проще и доступнее — палач. Вы, товарищ Грач, смогли бы быть палачом? Думаю, что не смогли бы, вы — человек для диктатуры, можно сказать, бесполезный. А в идеологическом плане даже вредный.

— Моя судьба мне заранее известна.— Тон голоса Тимофея Евлампиевича явственно отдавал полным безразличием.— Вполне вероятно, что и моим палачом окажется Николай Иванович Ежов. Я — как тот юродивый, которому цари разрешали говорить все, что угодно, резать в глаза правду-матку. А потом эти храбрецы бесследно исчезали.

— Провидца из вас не получится,— опроверг его Сталин.— Товарищ Ежов гораздо раньше сойдет со сцены. Самой непродолжительной из всех должностей должна быть должность наркома внутренних дел. Иначе он оплетет страну такой паутиной, из которой не сможет выбраться даже сам товарищ Сталин. Достаточно вспомнить наполеоновского министра полиции Жозефа Фуше.

— Омерзительная личность.— Тимофея Евлампиевича даже передернуло.

— Гениальная личность, всех перехитрил, всех в дураках оставил,— убежденно возразил Сталин.— Если бы в России нашелся такой, как Фуше, за безопасность государства можно было бы не беспокоиться.

— Но он столько раз предавал Наполеона! — воскликнул Тимофей Евлампиевич,— И столько раз становился перевертышем!

— И все же Наполеон не мог обойтись без него. Парадоксы — неизменные спутники политики. Что же касается перевертыша, то это объяснимо с точки зрения диалектики. А если вернуться к Ежову — у него есть отличие от Фуше, и весьма существенное. Фуше в рот не брал вина, чего не скажешь о Ежове. Но главное — Ежов не способен на предательство.

93
{"b":"159616","o":1}