Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Перед ним стояла притихшая, сдавшаяся на милость дождю, высокая красивая ель. Он присмотрелся к ней и судорожно закрыл лицо мокрыми ладонями.

«Это же та самая елочка… Тут мы встречали Новый год с Ларисой и отцом… Как она боялась тогда, что отец срубит ее, как боялась! Ель стоит, а Ларисы нет…— Он обошел ель вокруг и неожиданно на одной из ее зеленых лап обнаружил безжизненно повисшую ленточку — ту, что осталась от давнего украшения.— Она, она!» Андрей возрадовался так, словно эта выгоревшая на солнце за многие годы ленточка может каким— то чудом превратиться в Ларису.

Как она постарела, как изменилась их елочка! Еще бы, столько лет пронеслось, поразительно, что сохранился обрывочек той самой новогодней ленточки! И стоит эта повзрослевшая, уже стареющая ель, будто ждет, что ее снова украсят, как тогда, в канун нового, теперь уже сгинувшего во мраке времени тридцатого года…

Андрей взялся было за лопату, чтобы выкопать ямку и расстаться со своим злосчастным наганом. И в тот же миг с ужасом понял, что никогда уже, никогда в этой жизни его Лариса не подойдет к этой елке и не украсит ее, чтобы встретить еще один Новый год. Он отшвырнул лопату, бережно извлек из кармана револьвер. Крутанул большим пальцем барабан, машинально пересчитал патроны. Их было три.

«Зачем мне столько?» — с какой-то неземной лаской посмотрел он на револьвер, как на своего спасителя.

Зачем ему жить теперь на этой земле без Ларисы? Как посмотрит он в лицо дочери, он, не сумевший сберечь ее мать? Что ответит отцу, когда тот скажет, что Ларису убил Сталин?

И ему почудилось, что сейчас во всем мире нет уже ни единой живой души, и даже он, Андрей, стоящий сейчас со своим именным револьвером в руке, тоже уже мертв. На всей земле, на всей такой огромной, когда-то цветущей, а сейчас страшной планете остался лишь один человек, заменивший собой даже самого Бога. В голове Андрея языками пламени высветилось имя этого человека — Сталин. И что же, оставаться на этой планете один на один со Сталиным?!

Андрей приставил револьвер к виску. Еще миг, и он повалится на эту несказанно родную ему ель, дерево его молодости и его счастья…

Он медленно нажимал на спуск. «Стой, остановись, на кого ты покидаешь Женечку?!» — вихрем метнулось в его душе, но было уже поздно.

Сейчас, когда ливень разъярился еще сильнее, никто окрест не слышал ни выстрела, ни предсмертного стона Андрея.

И в эти же самые минуты Иосиф Виссарионович Сталин, глядя из окна своего кремлевского кабинета на потоки дождя, грозившие смыть Красную площадь, думал:

«Разве нам приятно осуждать, казнить, уничтожать людей? Нет, нам это очень неприятно, это грязное дело. Лучше было бы находиться вне политики и сохранить свои руки чистыми.— Он не мог оторвать своего пристального тяжелого взгляда от разбушевавшейся стихии,— Однако мы не имеем права оставаться вне политики, если хотим освободить порабощенных людей. А когда соглашаешься заниматься политикой, то уже все делаешь не для себя, а только для государства. Государство требует, чтобы мы были безжалостны».

И, удовлетворенный тем, что ему удалось наиболее точно выразить сложную, мучившую его мысль, Сталин слегка ткнул концом дымившейся трубки в толстое оконное стекло, будто этим жестом ставил точку в затянувшемся споре истории.

Глава двенадцатая

Сталин умирал, как умирают все простые смертные, но до последнего вздоха был убежден, что не умрет, что своей стальной волей он непременно одолеет смерть. Безраздельно властвуя над людьми, он уверовал, что точно так же сможет властвовать и над самим собой. В уже угасающей памяти вспыхнуло воспоминание о том, как Горький, принимая его у себя в особняке, читал вслух свою «Девушку и смерть» и как он, Сталин, написал на книге: «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гете. Любовь побеждает смерть». «Какая сильная мысль,— подумал сейчас Сталин,— но гораздо точнее сказать: власть побеждает смерть». Он подумал и о том, что нынешние и особенно будущие шутники изойдут сатирической слюной, издеваясь над великим вождем, который, управляя великой империей, оказывается, слегка хромал в грамоте, написав слово «любовь» без мягкого знака, и обозвал поэму основоположника социалистического реализма «штукой». Пусть смеются, пусть истекают ядовитой слюной! А мысль — гениальная: существуют в природе силы, способные одолеть даже всесильную смерть. И если это способна сделать любовь, то тем более способны победить смерть воля человека и власть.

Временами его охватывало отчаяние. Он всегда считал, что умирать могут и просто обязаны умирать другие, все, кроме него самого. Зачем же тогда была дана ему эта жизнь? Он принес ее в жертву тому, чтобы достичь высшей власти, чтобы править огромной, все еще полудикой империей, чтобы повелевать, одерживать великие победы «на всех фронтах строительства социализма и коммунизма», заразил верой в коммунизм многомиллионный народ не только в своей стране, но и далеко за ее пределами, на всем земном шаре,— и что же? Цель еще не достигнута. Как не вовремя он умирает!

Счастье Ленина состояло в том, что его преемником стал он, Сталин. А кто будет его преемником? Таких в природе не существует. Такой, как он, Сталин, еще не родился. А может, такой никогда и не родится. Скорее всегда, именно так.

Какой-то умник сказал, что в мире нет ничего, кроме жизни и смерти. И что если жизнь — это состояние счастья, то смерть — уничтожение этого счастья. И вот, кажется, смерть подобралась к нему, Сталину, чтобы уничтожить его счастье. Но нет, нельзя позволить костлявой одолеть его!

Он на миг представил себе, что будет лежать в земле, в той самой земле, в которой лежат миллионы, а может, и миллиарды людей, и что это новое состояние уравняет его со всеми остальными — с королями и нищими, с гениями и бездарями, с друзьями и врагами. И ему стало страшно. Там, в этой общей земле, никакие заслуги не помогут тебе возвыситься над другими мертвецами, и уже невозможно будет ни казнить, ни миловать, ни награждать, ни низвергать,— останется в памяти людей только его имя.

Все его существо восстало против такой несправедливости. Нет, он и после смерти будет не таким, как все, он останется таким же великим, каким был на этой земле, прославляемый одними и проклинаемый другими. Все, кто останется жить, нынешние и грядущие поколения, как бы они ни старались, не смогут отделаться, откреститься от него, он будет всюду, куда бы ни устремляли они свои думы, свои мечты, какие бы воздушные замки нового социалистического устройства ни возводили в своих разгоряченных безумных головах,— он будет незримо сопровождать их, повелевать ими, манить их к себе, заражать жаждой власти и убеждать в том, что без диктатора им все равно не обойтись. Пусть попытаются отречься от него, от диктатора,— неминуемая кара настигнет их, они передерутся между собой, они низвергнут на страну смуту и развалят великую империю на мелкие удельные княжества, чтобы потом, поняв всю бессмысленность своих демократических иллюзий, снова вернуть все на круги своя, но уже только с помощью кровопролитных войн. Тогда он, Сталин, снова восстанет из праха, из небытия, и они призовут его к себе как единственного спасителя и избавителя от страшных нескончаемых потрясений.

Сознание Сталина то угасало, то снова вспыхивало огнем воспоминаний, и каждый раз, когда мозг вновь повиновался ему, он ощущал себя человеком, решившим подняться на Эверест. Он с фанатичным упорством взбирался по отвесным скалам, и на каждом шагу путь ему преграждали враги, пытаясь сбросить его в пропасть.

Троцкий… Великий мастер разрушения! Своей демонической патетикой, революционной фразой стремился зажечь массы, призывая их свергнуть и сокрушить старое. Но повести их за собой, чтобы созидать, строить новое, он не мог, это было ему не дано. «А мне дано»,— тут же отметил про себя Сталин, и радостное чувство обожгло его душу. Троцкий увяз в своих догмах, как жук в навозе, и не мог выбраться из этого навоза. Он ни фига не понимал в психологии народа, и народ за ним не пошел. А какого пророка мнил из себя! Видите ли, Советский Союз — это государство Сталина и это государство рано или поздно потерпит крах, даже если фашисты не нападут на него. Жалкие надежды!

145
{"b":"159616","o":1}