Если верить шепоту о самоубийстве, то что же стало его причиной? Не этот же дурацкий хлебный шарик, который запустил в нее, Ларису, Сталин? Не это же хамовитое «Эй!», которое хотя и способно ранить душу, но не настолько же, чтобы сразу хвататься за пистолет! Не могла же Надежда Сергеевна, женщина умная, тонкая, из-за этого шарика так приревновать мужа? Мало ли каких мальчишеских, нередко и глупых шуток бывает в компаниях, изрядно подогретых вином? Тогда что же? Ревность к другим женщинам? И этот проклятый шарик просто переполнил чашу терпения? Она конечно же любила его,— чего стоил ее взгляд, устремленный на стоящего на трибуне Мавзолея Сталина, когда они шли на демонстрации! Как она беспокоилась, что он простудится! Но в таком случае, зачем же себя убивать, любовь всегда вызывает в человеке жажду жизни. А Сталин… Разве мог он убить ее только из-за того, что она кричала тогда, на вечеринке? Правда, в ее словах было прямое неприятие политики, которую проводил Сталин, ну и что из того?
Но каков Андрей! Как удивительно приспособился он к всеобщей лжи! Ведь она полюбила его совсем не такого, он был искренним, чистым романтиком, мечтателем, от него шло столько правды, добра и ласки! И какие же ядовитые миазмы должны так коварно проникнуть в душу человека, чтобы незаметно, тайком вытравить из нее самое светлое, искоренить стремление к правде и посеять там страшную веру в ложь и обман? Лариса была убеждена в том, что если в человеке нет чувства сострадания, то это уже не человек. Андрей так изменился за эти годы их совместной жизни! И все потому, что уверовал в Сталина и, ослепленный фанатизмом его лозунгов, идет, не колеблясь, вслед за ним, бросаясь на его защиту. И сколько же их таких, как ее Андрей, по всей стране! Это огромная, тяжелая и мощная сила, способная низвергнуть, опрокинуть и раздавить все живое ради торжества своих мертвых, окостенелых догм, ради того, чтобы за счет страданий и даже гибели нынешних поколений привести оставшихся в живых в новый, теперь уже не небесный, а земной рай.
Как повлиять на него, как образумить, как открыть глаза? Лариса не находила ответа на этот, казалось, не такой уж сложный вопрос. Должна научить жизнь, но даже страшные факты жизни убеждают его в том, что все это неизбежно на тернистом пути к счастью. Значит, надо идти на взаимные компромиссы, оставив в стороне идеологические споры? Выходит, можно сохранять любовь, уповая лишь на физиологическое тяготение друг к другу?
Чем больше размышляла над всем этим Лариса, тем сильнее винила себя в том, что так больно и беспощадно обидела Андрея, ударила его в самое сердце… Чувство жалости к нему захлестнуло ее, и она уже готова была вернуться домой, попросить у Андрея прощения, убедить его в том, что все, что она высказала ему,— всплеск эмоций, вызванных нелепой смертью Надежды Сергеевны. Но что-то более сильное и неотвязное пока что удерживало ее от это шага. Хотелось забыться, уйти в себя, побыть одной на всем белом свете, не |слыша ни лицемерных слов утешения, ни тошнотворных подбадриваний. Если бы не промозглый холод, не леденящий ветер, предвещавший уже зимние вьюги, она, скорее всего, домчалась бы в Старую Рузу, к милому и доброму, все понимающему Тимофею Евлампиевичу, который по-отцовски пожалел бы ее, научил, как дальше строить свои отношения с мужем, чтобы вернулось все то, что было у них в прошлом. Ларисе не давала покоя одна и та же навязчивая мысль: неужели политика может быть сильнее любви, неужели она способна погубить любовь, оставив от ее костра лишь пепел? Наверное, Тимофей Евлампиевич просто сказал бы ей, чтобы она выбила дурь из своей головы, и посоветовал бы поскорее нарожать детей, чтобы этой самой дурью не мучиться всю жизнь.
Как им нужен ребенок — такое крохотное и такое желанное существо, которое они полюбят больше, чем любят самих себя…
Лариса неожиданно для самой себя круто повернула и стремительно, насколько это позволяла обледенелая мостовая, пошла к Лялину переулку. Ветер дул ей прямо в лицо, но она не ощущала холода, вся поглощенная своей счастливой думой, уверовавшая в то, что появление на свет ребеночка принесет в их дом радость и умиротворение, спасет от обжигающего вихря политических страстей, от глупых, но сильно ранящих размолвок.
Быстрое возвращение Ларисы было для Андрея полной неожиданностью. Все еще не подавивший в себе чувство знобящей обиды, он растерянно смотрел на нее, ожидая новых обвинений и упреков.
Лариса сбросила шубку, сапожки, подбежала к Андрею и обхватила его за шею озябшими руками. Он обалдело смотрел в ее большие, горящие радостным безумством глаза.
— Какие мы с тобой идиоты! — воскликнула она, прижимаясь к нему все сильнее и сильнее.— Прости меня, родной! Нам так мало осталось жить на этом свете! Они же пролетят, пролетят наши годы, и после нас не останется никого, совсем никого! — Она зарыдала, но в этих рыданиях не было отчаяния, в них звучала радость, предчувствие счастья.— Милый, родной, прости меня за все, я грешная, вздорная баба, я не даю тебе спокойно жить…
— Любимая моя,— растроганно и нежно прошептал Андрей, не веря еще, что к нему вернулась прежняя Лариса.— Ты ни в чем не виновата. Я виноват, только я… Это я должен просить у тебя прощения.
— Андрюша,— подавив рыдания, тихо, но все с той же радостью произнесла Лариса, глядя ему прямо в глаза: то, что она собиралась ему сказать, должно отразиться в его глазах в них должен появиться либо испуг, либо радость — Андрюша, нам нужен ребеночек. Понимаешь, ребеночек. Я не могу больше жить без него…
И Лариса вся просияла от счастья: она увидела, что в его глазах вспыхнул такой искренний свет любви, какой не смог бы изобразить ни один талантливый актер.
Он взял ее на руки и тихо, бережно перенес на диван…
Летели дни, неумолимо приближая их к Новому году. Однажды вечером раздался резкий телефонный звонок. Теперь у Андрея был собственный квартирный телефон (заслуга Мехлиса) и незачем было мчаться в коридор, к общему аппарату.
Андрей взял трубку. Лариса выжидательно смотрела на него и с тревогой увидела, как вдруг преобразился Андрей: он стал таким, словно на него обрушилась какая-то недобрая весть.
— Здравствуйте, Михаил Николаевич,— онемевшими губами негромко сказал в трубку Андрей, и в голосе его не послышалось радостных ноток.— И мы вас тоже поздравляем с прошедшими праздниками. Здоровья и благополучия вам и всей вашей семье!
«Михаил Николаевич»! Лариса вся сжалась и насторожилась. Это же Тухачевский! Она совсем уже позабыла о записке, которую он ей передал на праздничном банкете; она даже не сказала о ней Андрею, чтобы не вызвать у него лишние и к тому же беспочвенные подозрения. И конечно же так и не позвонила ему, решив сделать это позднее. А он оказался таким нетерпеливым, что позвонил сам!
— У нас все нормально, Михаил Николаевич,— видимо отвечая на вопрос, продолжал говорить Андрей,— Здоровы, на работе все в порядке. Нет, нет, мы вас не забыли, мы часто вспоминаем и станцию Охотничью, и Симбирск, и Самару… Ну что вы, о какой гордости и тем более о зазнайстве вы говорите? Нам просто неудобно было вас беспокоить. Спасибо за приглашение, мы посоветуемся. Ларису Степановну? Сейчас я ей дам трубку.
Андрей зажал ладонью микрофон трубки и, протянув ее Ларисе, шепнул:
— Тухачевский…
Лариса взяла трубку и приникла к ней.
— Алло…
— Здравствуйте, милая Лариса Степановна,— послышался в трубке мелодичный баритон Тухачевского. Он поздравил ее с праздником и тут же шутливо отчитал: — Вот уж не думал, что вы совсем позабудете о воинской дисциплине. Вы не выполнили приказ замнаркома обороны. Не боитесь грозных санкций?
— Вы же знаете, я не из пугливых,— ответила Лариса, обдумывая, как она сможет объяснить эту фразу Андрею.— Вот если бы вы были маршалом…
Тухачевский расхохотался.
— Пророчицы из вас не получилось,— все так же шутливо продолжал он.— Предрекали мне маршала, а я все еще только командарм. Однако это не лишает меня возможности, причем приятной возможности,— с нажимом проговорил он,— пригласить вас с мужем посетить наше семейное гнездо на старый Новый год. Извините великодушно, что не тридцать первого декабря, тут мы вынуждены подчиниться высшей воле и отмечать этот праздник в Кремле. А тринадцатого января — в нашем семейном кругу. Учтите, я не представляю себе этот праздник без вас.
