Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Наконец-то хоть за что-то похвалил… Скупо, сдержанно, но все же!

«Здравствуй, Татька!

Карточки («игра в городки») получил. Очень смешны и интересны. Посылаю их обратно (у меня могут пропасть).

Прошлый раз не писал тебе,— теперь хочу наверстать упущенное. Книги по металлургии получил. Получил также письма Васи и Сатанки. Поцелуй их за меня — хорошие они ребята.

Я скоро буду дома. Можешь поэтому прекратить переписку…

Ну, пока все.

До свидания. Целую кепко.

Иосиф».

Уже не «твой Иосиф», а просто «Иосиф». И — «можешь прекратить переписку». Это что, финал любви, занавес?

Такие вот письма. За три последних года. Казалось бы, чего лучшего еще и желать! Конечно, это совсем не то, что писали своим возлюбленным Достоевский или Бальзак, но те же не правили великой империей, у них было время в перерывах между написанием своих романов. Но ведь и ты же — не Эвелина Ганская!

Но письма — это одно, разлука обостряет чувства, а когда постоянно рядом — Иосиф становится неузнаваемым. Каждая мелочь бесит его так, что боишься его затронуть, по целым дням может молчать, будто потерял дар речи и будто рядом с ним никого нет, существует на свете только он один со своими тайными думами, со своей единственной правотой, со своей отчужденностью от всего, что может принести человеку радость. И какое дьявольское умение обидеть, унизить, повергнуть в прах даже не столько словом, сколько испепеляюще-мрачным, ненавидящим взглядом. Такое впечатление, что именно она, его жена, его дети, вся его семья мешают ему править страной, мешают мыслить, действовать, связывают его по рукам и ногам. И Надежда Сергеевна все более утверждалась в мысли, что таким деспотичным натурам, как ее муж, нельзя жениться, нельзя иметь семью, ибо, как бы они ни старались, их брак будет всегда несчастливым и трагичным.

Вот и совсем недавно Сталин раскричался на нее, обвиняя в том, что она не революционерка, а мещанка и что ее надо вышвырнуть из партии, как это уже было в 1921 году во время очередной чистки. Тогда ее «вычистили» «за недостаточную общественную деятельность», хотя она и работала в личном секретариате Ленина!

— Тогда за тебя вступился добренький дядюшка Владимир Ильич, но я и пальцем не шевельну! — рявкнул он, доведя ее до истерики.— Как он вознес эту семейку Аллилуевых в своем письме в комиссию по чистке! Подумаешь, прятали его и Зиновьева от ищеек Керенского! Какая бы была трагедия для партии, если бы их выследили!

— Теперь я окончательно убедилась,— сдерживая рыдания, сказала Надежда Сергеевна,— что ты — человек, потерявший всякую совесть. А скорее всего, ее у тебя никогда и не было, просто ты искусно притворялся. С трибуны ты говоришь о Ленине совершенно другое. И ты забыл, что «семейка Аллилуевых» прятала и тебя. Вот если бы тебя выследили, то трагедии для партии не произошло бы. И ты разве не знаешь, что в тот год, когда меня «вычистили», родился твой сын Вася? Могла я быть «достаточно» общественно активной?

В ответ она получила упорное молчание, которым он хотел показать, что ее слова, ее слезы, ее оправдания и ее страшные упреки для него вовсе ничего не значат. Простое сотрясение воздуха…

И как сейчас он смеет ее упрекать? Она целыми днями пропадает в академии, в свободное время освобождает нянечку и сама занимается с детьми, сама ведет хозяйство, принимает на даче многочисленных гостей, улаживает отношения с родственниками… Она чувствует, что ее любят и ценят за умение дорожить верной дружбой, за прямые и честные отношения с людьми, за независимость характера, за неспособность причинять зло. А как она всегда старается заботиться о нем, своем муже! Чего же он от нее хочет?

Да, значит, все эти его письма — не более чем пустые бумажки, писульки, сочиненные на досуге, чтобы она не приставала к нему и чтобы прикрыть свое равнодушие к ней. Кто докажет ей обратное? Не сложилась жизнь, а что может быть страшнее для человека? Ему нужна совсем другая жена, такая же, как и он сам,— честолюбивая, деспотичная, жестокая, с маниакальной жаждой повелевать и править, лишенная таких человеческих «мелочей», как любовь, доброта, милосердие, умение сострадать…

Надежда Сергеевна вдруг вспомнила о Ларисе. Давненько же они не общались! Еще в начале лета Лариса вместе с мужем вернулись из отпуска, из поездки на Северный Кавказ, у мужа сразу же начались неприятности на работе из-за того, что подготовил всего один очерк о коллективизации на Кубани, да и тот оказался, по мнению редактора, вовсе не «гвоздевым», так как не содержал в себе восторгов и барабанного боя по поводу победы сталинской генеральной линии партии в деревне и был в основном посвящен «перегибам». В связи с этим и у Ларисы было никудышное настроение, она лишь вкратце рассказала Надежде Сергеевне о поездке и о горестных своих впечатлениях. «Наверное, обиделась, что я не приглашаю ее к себе»,— шевельнулось в сознании Надежды Сергеевны. А когда она сказала, что передаст все то, что рассказала Лариса о голоде на Кубани, та бурно запротестовала:

— Нет, нет, не надо, ради Бога, не надо! Ваш муж все прекрасно знает! Ему даже Шолохов писал, да, верно, и не только он.

— Не волнуйтесь, раз вы не хотите, я ни слова не пророню,— заверила ее Надежда Сергеевна.— И знаете что, я очень хотела бы пригласить вас с мужем к нам на ноябрьские праздники. Мы будем отмечать восьмого ноября. Придете?

Лариса не ожидала такого приглашения и потому ответила не сразу.

— Я понимаю,— уловив ее сомнения, сказала Надежда Сергеевна.— Понимаю, почему вы колеблетесь. Не надо, прошу вас, не надо ничего опасаться. Поверьте, великие кажутся нам великими, потому что мы сами стоим на коленях. Это сказал мудрый человек. Честное слово, именно вас мне будет очень недоставать на этом вечере!

— Я очень благодарна вам за приглашение и очень тронута,— поняв, что отказ ее будет для Надежды Сергеевны очень огорчителен, сказала Лариса.— Мы будем рады провести этот вечер вместе с вами. Но мне надо посоветоваться с мужем. Он у меня довольно стеснительный, к тому же привычно следует древнему правилу: «Каждый сверчок должен знать свой шесток». В связи с этим посещением у него могут быть неприятности в редакции. Но главное, кажется, даже не в этом.

— А в чем? — встревожилась Надежда Сергеевна.

— Скажу откровенно: главное, как к этому отнесется ваш муж. К тому же мы будем чувствовать себя у вас крайне стесненно. Мы еще никогда не отмечали праздники в такой обстановке. Правда, еще в молодости мне приходилось бывать на приемах, которые устраивал Тухачевский. Но это было во время войны, на Восточном фронте.

— Так вы, оказывается, и воевали? — изумилась Надежда Сергеевна.— Кстати, на вечере будет и Тухачевский с супругой Ниной Евгеньевной. А по секрету: муж мой очень его недолюбливает. Никак не могу понять почему.

«Понимает почему, но не хочет сказать. Тогда я ей скажу»,— решила Лариса.

— Почему? Да просто завидует. Таланту, уму, популярности. Мужской красоте, наконец.

— Признаться, и я так думала,— сказала Надежда Сергеевна.— Но все же не только это…

И она оборвала эту фразу на полуслове, но тут же заставила себя быть с Ларисой предельно откровенной:

— Знаете, Лариса Степановна, это, наверное, не женские дела… Но не думаете ли вы, что за всем этим стоит еще и самое главное — власть? В руках Тухачевского — военная сила, другие командармы льнут к нему. Как поведет себя армия завтра — это не простой вопрос. Поневоле приходится остерегаться. Ну да Бог с ними, пусть они сами разбираются. Я очень прошу вас — приходите!

— Хорошо,— пораженная ее настойчивостью, сказала Лариса.— Я постараюсь уговорить своего мужа. А вы уж тогда постарайтесь уговорить своего.

— Пропуска вам будут в проходной у Спасских ворот,— Надежда Сергеевна говорила это так уверенно, будто уже обо всем договорилась со Сталиным,— А мы с вами еще встретимся на демонстрации.

42
{"b":"159616","o":1}