Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Надежда Сергеевна придерживалась того мнения, что каждый день человеческой жизни должен представлять собой истинный праздник, и если этого в реальной жизни не удается достичь, то виноваты сами люди и обстоятельства, в которые втиснула их судьба.

Неприятию праздников постоянно способствовала и еще одна, пожалуй, наиболее важная для Надежды Сергеевны причина: она на опыте совместной жизни с мужем убедилась, что во время застолий и без того тяжелый, непредсказуемый, деспотичный характер Сталина проявлялся во много крат сильнее, достигал своего апогея, а ее реакция на бурные, взрывные всплески его настроения была столь эмоциональной, почти истеричной, что еще долгое время после праздников она не могла прийти в себя, подавить в душе кипящее чувство обиды, жалости к самой себе и ненависти к своему обидчику. Каждый раз после того, как Сталин наносил ей душевные раны, она клялась ни за что и никогда не прощать ему этого, но проходили дни, недели, муж преображался, стараясь ласками и уговорами загладить свою вину перед ней, и она вновь и вновь прощала ему то, что клялась не прощать. И все же душевные раны не заживали…

На этот раз приближающиеся ноябрьские праздники особенно тревожили Надежду Сергеевну. Это было пятнадцатилетие Великой Октябрьской Социалистической революции, как именовали теперь октябрьские события 1917 года. А это означало, что дата сия будет отмечена с особым размахом и блеском и торжественные фанфары прозвучат особенно оглушительно. Еще бы: кто только ни тявкал, особенно из-за рубежа — от высокопоставленных государственных деятелей до скитальцев-эмигрантов, от новоявленных философов и советологов до простого клерка, от бизнесменов до обитателей городской подворотни, от гадалок и звездочетов до газетных писак,— что большевики продержатся не больше месяца, года, трех лет, от силы десять лет, а нате вам, они держатся уже полтора десятилетия, и что-то не видно, что они собираются кому-то подарить свою власть! И Надежда Сергеевна заранее предчувствовала, что Сталин по этому поводу закатит пир на весь мир, вволю потешится над незадачливыми пророками и докажет им, что большевики пришли всерьез и надолго, да что там надолго — на века!

Она уже заранее представила себе торжественный прием в Кремле, начинающийся всегда весьма благопристойно, с предельной вежливостью, предупредительностью и учтивостью друг к другу, с соревнования в умных, прочувствованных, изображающих предельную искренность речах, с обмена любезностями и комплиментами, с ослепительных улыбок, предназначенных для выражения восторга, с желания непременно показать себя наилучшим образом, чтобы оставить о себе наиприятнейшее впечатление, и заканчивающийся всеобщей разноголосицей, невнятной бессмысленной полемикой, пьяными спорами и распрями по поводу самых пустячных вещей, стремлением перекричать друг друга, ошалелым до безобразия смехом, а то и истеричными всхлипываниями какой-то обиженной дамочки из высшего круга.

Надежда Сергеевна больше всего боялась, что в этой большой и шумной компании она вновь и вновь будет ощущать себя одинокой, покинутой, обделенной судьбой, и если муж ее даже в будни принадлежал вовсе не ей, а всей стране, то в праздники он и вовсе отдалялся, отчуждался от нее, занятый только тем, чтобы проявить себя во всем величии перед всем народом.

Вот уже много лет она живет со Сталиным, и не было в этой жизни такого дня, когда бы ее не мучил вопрос, ставший маниакальным и роковым: «Любит ли меня Иосиф? Любит или не любит? Любит или не любит?!» Она скрупулезно исследовала и разбирала каждый его шаг, каждое слово, каждый взгляд и каждый жест, стараясь разгадать их истинное значение и смысл, все больше и больше страшась от понимания того, что разгадать это не дано никому. Часто, оставаясь наедине, она то выглядывала в окно квартиры или дачи, с жалким нетерпением изгнанницы ожидая, когда он наконец вернется с работы, то бродила по комнатам, не находя себе места и невпопад отвечая на вопросы и приставания детей, то судорожно доставала из шкафика письма мужа, посланные ей в разное время, дотошно изучала их, сравнивала и все искала и искала ответ на один и тот же измучивший ее душу вопрос: «Любит или не любит?»

Незадолго до праздников ей вновь захотелось перебрать его письма. Сумрачный осенний вечер уже наглухо отрезал ее от внешнего мира, и она, устроившись на кушетке, поджав под себя холодные ноги, при свете ночника читала письма одно за другим.

«Татька!

28 августа послал тебе письмо по адресу: «Кремль, Н.С. Аллилуевой». Получила? Как приехала, как твои дела с Промакадемией, что нового,— напиши. Я успел уже принять две ванны. Думаю принять ванн десять. Погода хорошая. Я теперь только начинаю чувствовать громадную разницу между Нальчиком и Сочи в пользу Сочи. Думаю серьезно поправиться.

Напиши что-нибудь о ребятах.

Целую.

Твой Иосиф».

«Татька»! Как она была счастлива, когда он ее так называл! Казалось, не было в мире лучше и приятнее этого прозвища! И как это он додумался до такого? Уже за это можно его любить и даже обожать. Татька! Боже мой, как это хорошо, как чудесно! Разве может человек, не испытывающий чувства любви, додуматься до такого!

Но может, он обронил это ласкающее слух прозвище случайно, не вкладывая в него никаких особых чувств? Может, в них просто заложена ироническая усмешка, которыми мужчины любят досаждать женщинам, чтобы их позлить или подзадорить? Кто знает, кто ответит ей на этот вопрос? Во всяком случае, сам он никогда не ответит.

А вот опять:

«Здравствуй, Татька! Получил Твое письмо. А мои два письма получила? Оказывается, в Нальчике я был близок к воспалению легких. Хотя я чувствую себя много лучше, чем в Нальчике, у меня, «хрип» в обоих легких и все еще не покидает кашель. Дела, черт побери…

Как только выкроишь себе 6-7 дней свободных, катись прямо в Сочи. Как дела с экзаменом?

Целую мою Татьку.

И. Сталин».

Это уж совсем прелесть, а не письмо. Правда, скорее не письмо, а записочка, но она дорогого стоит! Опять это изумительное прозвище, прямо-таки озорная кличка, письмо назвал «Твоим» с большой буквы; как много скрыто за этим вроде бы незначительным штришком, которому не всякий и придаст значение! А это озорное, мальчишеское, едва ли не хулиганское «катись прямо в Сочи»! Как он ждет ее, как скучает по ней! Другой исписал бы десяток страниц; заверяя в своей любви, а Иосиф умеет одним словом, одной фразой «катись прямо в Сочи» высказать, как он любит ее, хочет ее, не может жить без нее. Разве мало там красивых обольстительных женщин, в этом нагло привлекательном и зазывном Сочи?! Человек такого масштаба и такого положения, как ее муж, мог бы позволить себе порезвиться с любой красавицей, и та будет на седьмом небе от счастья, а он, Иосиф, ждет ее, Татьку, и только ее!

Слезы радости скользнули по щеке Надежды Сергеевны, и тут же она заставила эту радость померкнуть: все это было, было, но, наверное, прошло, и прошло навсегда, как все проходит и исчезает в этом жестоком мире! А что это он подписался в этот раз так официально: «И. Сталин». Будто не письмо любимой жене, а указ правительственный подписал. Или решил дать понять ей, несмышленышу, с кем она имеет дело: не с каким-то простячком Иосифом, каких много, а с вождем великого государства, при имени которого трепещет весь мир!

Надежда Сергеевна вспомнила, как буквально спустя неделю после этого письма она, подгоняя и торопя каждый день, понукая время, заклиная мужа, чтобы за эти долгие для нее дни его чувства не остыли к ней, «покатилась» прямо в Сочи, как он и приказал ей, вспомнила, как он носил ее на руках, хохотал от радости и едва не замучил своими любовными ласками…

А вот это письмо уже таит в себе что-то неприятное:

40
{"b":"159616","o":1}