Литмир - Электронная Библиотека
A
A

И вдруг эта нестерпимая жаркая погода сменилась в одночасье холодами. Свирепый ветер обрушился на город с лесистых гор, потоки ливня, перемежаемые градом, ринулись на улицы, превратив их в горные речки. Ветер ревел как разъяренный тигр. На даче в Пузановке, где отдыхал Сталин, ночью с корнями вырвало два старых дуба.

Сталин придвинул кресло поближе к жарко пылающему камину, но никак не мог заставить себя заняться каким-то серьезным делом и сосредоточиться. Он прислушивался к грохоту моря, и временами противный озноб страха охватывал его. Ему чудилось, что еще одно мгновение — и бушующее море понесет свои могучие валы на сушу, на город, низвергая все на своем пути и увлекая под мощную толщу воды людей, дома, деревья, горы… Сочи станет второй Атлантидой…

Сталин опасливо поглядывал на плотно закрытые ставнями окна, поеживался и с нетерпением ждал, когда же хоть немного образумится и стихнет ураганный ветер.

Чтобы хоть на время отвлечься от мрачных мыслей, он достал из ящика стола пачку писем. То были письма его жены, Надежды, или, как он чаще всего любил называть ее в своих письмах,— Татьки. Из первого конверта он извлек письмо, доставленное ему совсем недавно фельдъегерской почтой.

«Здравствуй, Иосиф,—писала жена ,— направляю тебе «семейную корреспонденцию». Светланино письмо с «переводом», так как ты вряд ли разберешь все те важные обстоятельства, о которых она пишет».

Сталин начал с письма Светланки. Он долго читал и перечитывал коротенькое послание дочери, и почти нежная улыбка слабо затеплилась на его жестком суровом лице.

«Здравствуй, папочка,— детской ручонкой были старательно выведены эти пляшущие на листке бумаги строчки,— приезжай скорей домой фчера ритка такой пракас зделала, уж очень она азарная целую тебя твоя Сятанка».

— Ну и Сятанка! — сказал он вслух, так и не согнав с лица светлой, доброй улыбки.— Великая писательница! И никакого перевода не требуется, это Надежда выдумывает. А какая важная информация, прямо-таки донос на Ритку!

Он снова принялся читать письмо Надежды Сергеевны:

«Получили альбом со съемками на аэродроме, тоже посылаю. Из новостей почти ничего нет. Были на «Баядерке» с Семеновой, она была не в ударе, но тем не менее прекрасно. Вечерами много приходится заниматься. В отношении московских дел: усиленно работают над Лубянской площадью — убрали фонтан в центре и по прямой линии прокладывают трамвай, освобождая тем самым круговое кольцо. Около Московской гостиницы ремонт улицы еще не закончен и очень кругом наворочено. Думаю, что к твоему возвращению сделают. Охотный ряд закрыт забором и усиленно разрушается. Двор гаража дня три-четыре тому назад начали ремонтировать. Думаю, что Авель информировал тебя более подробно, так что я ничего нового добавить не смогу».

«И что за дурная привычка сообщать о самом несущественном? — недовольно подумал Сталин.— Ни слова о настроениях в обществе, ничтожно мало о детях, а о своем отношении ко мне и вовсе ни слова».

Он взял другое письмо, полученное недели две назад.

«Москва выглядит лучше, но местами похожа на женщину, запудривающую свои недостатки, особенно во время дождя, когда краска стекает полосами. Очень красивый вид с Тверской на Красную площадь. Храм Христа Спасителя разбирают медленно, но уже «величие» голов уничтожено…»

«Опять о Москве,— еще сильнее нахмурился Сталин.— Что, все мое государство умещается в этом городе? А вот насчет храма… Не боишься ли ты, атеистка, что Всевышний может не простить тебе такие вольности? Сожалеешь, что разбирают медленно? — Его вдруг охватил озноб.— А кто решил взорвать? Тому какая кара? Хотя, впрочем, решение принял ЦИК СССР. Так, значит, небесная кара перво-наперво обрушится на этого лаптежника Калинина,— злорадно подумал Сталин.— Будет знать, как шутить со Всевышним. Даже умудрился в постановлении слово «Храм» изобразить с маленькой буквы!»

Удовлетворенный, будто ему действительно удалось отвести Божью кару от самого себя, он продолжил чтение:

«В Кремле чисто, но двор, где гараж, безобразен, в нем ничего не сделали и даже ремонтную грязь не тронули. Это, мне кажется, нехорошо. Словом, тебе наскучили мои хозяйственные соображения».

«Вот именно! — облегченно вздохнул Сталин.— Сама сообразила. А то дался ей этот несчастный гараж! Тут во всей стране еще ремонтную грязь не тронули, а она — гараж! И как это можно в разгар политической борьбы умудриться ни слова не написать о политике!» И ведь всегда была такой, такой и осталась! Даже когда работала в секретариате у Ленина, ни разу не поделилась так нужной ему, Сталину, информацией. А ведь он так надеялся, что с ее помощью будет в курсе многих секретов Ильича. Бахвалилась только, что Ленин ее, видите ли, очень ценит и доверяет во всем. Даже прощает ей частые опоздания на работу, зная, что у нее маленький ребенок. И даже грамматические ошибки, которые порой проскальзывают в тексте, отпечатанном ею, прощает. Что поделаешь, она же не окончила гимназию — революция помешала. А как он надеялся на нее, на то, что она будет ему верной опорой. Само имя ее к этому обязывало: Надежда. И у Ленина тоже была Надежда. Вожди нуждаются в надежде!

Раньше тон ее писем был другим:

«Дорогой Иосиф! Ты мне в последних письмах ничего не пишешь о своем здоровье и о том, когда думаешь вернуться. Без тебя очень и очень скучно, как поправишься, приезжай и обязательно напиши мне, как себя чувствуешь. Мои дела пока идут успешно, занимаюсь очень аккуратно. Пока не устаю, но я ложусь в одиннадцать часов. Зимой, наверное, будет труднее. Должна тебе сказать, что публика очень хорошая и живем дружно. У меня теперь есть хорошая подруга. Зовут ее Лариса со смешной фамилией Грач. Муж ее работает в «Правде», может, ты читал его публикации. Лариса работает у нас в Профкоме. Тебе, наверное, хочется знать, как я успеваю. В отношении успеваемости делают определение следующим образом: кулак, середняк, бедняк. Смеху и споров ежедневно масса. Словом, меня уже зачислили в правые. Словом, приезжай. Вместе будет хорошо. Ребята здоровы. В Москве дни ясные, по холодные. Пиши, как себя чувствуешь. Целую тебя крепко, крепко. Приезжай. Твоя Надя».

Сталину почудилось, что он слышит грудной голос жены, ощущает ее ласку. Разве не о любви говорит это вроде бы и банальное обращение — «Дорогой Иосиф», и то, что ее волнует его самочувствие, и то, что с нетерпением ждет его возвращения в Москву, и уверенность, что вместе им будет хорошо. Выходит, любит? И все же, перебирая другие письма, Сталин не мог отогнать от себя овладевшие им сомнения. В этих, более поздних, письмах в традиционном обращении уже исчезло слово «дорогой», столь много говорившее ему прежде, И в подписи уже пропало слово «твоя», и нет даже намека на то, что она скучает без него и ждет, когда он приедет. Какая-то холодная, зияющая пустота образовалась между ними.

А любит ли он ее, любит ли, как прежде? Раньше он испытывал чувство гордости от того, что Надежда — совсем еще девчушка с гибким станом, черными волосами и томными глазами, очень похожая на грузинку, согласилась стать его женой, не приняв во внимание очень большую разницу в возрасте, не послушав матери, которая, как могла, сопротивлялась их браку и называла свою дочь дурой за то, что та согласилась выйти замуж за «страшного грузина». Сталину потом передавали верные ему люди, что теща не раз предсказывала дочери всяческие несчастья. Тоже мне, цыганка, пророчица! Он гордился тем, что Надежда не послушала ничьих советов, даже материнских, и наперекор всему и всем связала свою судьбу с ним.

35
{"b":"159616","o":1}