Он уже успел забыть о своем вчерашнем распоряжении, собирался прилечь на диван, а потому воспринял сообщение начальника охраны без особого энтузиазма.

Минута в минуту в кабинет Сталина с озабоченным, встревоженным лицом вошел Тимофей Евлампиевич Грач. Как ни пытался он по дороге в машине предугадать маршрут своей внезапной поездки, он никак не мог и представить себе, что чекисты привезут его к самому Сталину. И теперь, оказавшись на его даче, он все еще не мог поверить в реальность происходящего. Чудилось, что пройдет еще минута-другая, и он очнется, убедившись, к своей великой радости, что пробудился в своем бревенчатом доме на окраине Старой Рузы.

Но едва он увидел Сталина, сразу же понял совершенно осмысленно, что это не сон.

Сталин притомился за время прогулки, замерз и потому сейчас не расхаживал, как обычно, когда принимал гостей, по кабинету, а сидел в глубоком и просторном кресле в стороне от стола, в самом дальнем от двери углу, и был настолько погружен в какие-то невеселые, даже мрачные думы, что, казалось, не обратил ни малейшего внимания на человека, переступившего порог.

Тимофей Евлампиевич остановился на пороге и с нескрываемым интересом вглядывался в Сталина. В первый момент ему показалось, что Сталин и похож и не похож на того человека, портреты которого все чаще стали появляться не только в присутственных местах, но и на улицах, в витринах магазинов, на зданиях в центральной части города и конечно же в газетах и журналах. Он выглядел значительно старше, чем был изображен на портретах и фотографиях, в черных плотных волосах серебрились сединки, которые фотографы тщательно ретушировали, лицо было изрыто оспинами, взгляд был потухший, в то время как на портретах в глазах его победно сияла жизнь, они как бы отражали молодость его души и бодрость духа. Тимофей Евлампиевич ожидал увидеть высокого, стройного, крепкого сложения человека, каким обычно представляется в воображении простых смертных вождь, а увидел, к своему разочарованию, невысокого, сухощавого, едва ли не тщедушного мужчину с невыразительными темными глазами.

— Садитесь,— едва слышно пригласил Сталин, не глядя на Тимофея Евлампиевича, и коротко взмахнул правой рукой в сторону кресла, стоявшего у противоположной стены. Тимофей Евлампиевич, не расслышав приглашения, продолжал стоять на пороге.

— Садитесь, садитесь,— уже чуть громче и настойчивее повторил Сталин, тоном своим выражая недовольство тем, что его приглашение все еще не воспринято.

Тимофей Евлампиевич поспешно подошел к креслу и опустился в него.

— Мы, кажется, забыли поздороваться? — осведомился Сталин, метнув на Тимофея Евлампиевича острый, испытующий взгляд,— А между прочим, при любых встречах этот атрибут человеческих взаимоотношений, кажется, еще не изжил себя.

Тимофей Евлампиевич поспешно выбрался из кресла.

— Извините, Иосиф Виссарионович, но мне показалось, что здесь никого нет. Солнце и снег сегодня так ослепительны, что глаза долго не могут привыкнуть… Добрый день!

— Неужели товарищ Сталин такая уж неприметная личность, что его можно и не заметить?

Тимофей Евлампиевич смутился, не зная, как выйти из столь неловкого положения. Сталин явно намекал, что к нему следует обращаться по фамилии, а не по имени и отчеству, но он не уловил этого намека.

— Не так давно мне стало известно,— не дождавшись ответа и так и не поздоровавшись, заговорил Сталин бесстрастным тихим голосом,— что живет себе да поживает некий товарищ Грач, возомнивший себя то ли московским Диогеном, то ли Сократом и не придумавший для себя ничего более интересного и полезного, чем заняться сбором досье на товарища Сталина.

«Как они узнали об этом? — со скоростью молнии пронеслось в голове у Тимофея Евлампиевича.— Тем более что в моем письме нет ни слова об этом. Неужели Рябинкин? Или Сохатый? Нет, нет, нельзя подозревать людей, не имея фактов…»

— Сперва я просто не поверил, посчитав это донесение вздорным наветом,— продолжал Сталин, внимательно разглядывая свою трубку, которая давно погасла.— Но после того как мне передали ваше письмо, я предположил, что такое досье вполне реально. Однако мне непонятна ваша позиция. Зачем вам такое досье? Все, что необходимо знать о товарище Сталине, хранится в архивах.

Он помолчал, откинувшись на спинку кресла.

— Может быть, товарищ Грач серьезно уверовал в то, что в недалеком будущем он сменит товарища Сталина на его посту и все дальнейшее развитие мировой истории пойдет по его, товарища Грача, предначертаниям? И для изучения опыта ему понадобилось вникнуть в жизнь и деятельность товарища Сталина?

То, что медленно, будто разжевывая слова, произносил сейчас Сталин, казалось, должно было заключать изрядный запас иронии и звучать как шутка, но Тимофей Евлампиевич чувствовал, что вопросы задаются очень серьезно. Удивительно было и то, что Сталин, задавая их, как бы не ожидал никаких ответов, будто в его словах ответ подразумевался сам собой.

— Но согласитесь,— продолжал между тем Сталин,— история еще не знала правителя с такой, мягко говоря, оригинальной и даже несколько комичной фамилией, как Грач. Насколько я разбираюсь в орнитологии, это не более чем птица. Хорошо еще, что не Гусь.

Слова, которые только что позволил произнести себе Сталин, Тимофей Евлампиевич воспринял как личную обиду, как стремление с первых минут разговора унизить и парализовать его волю. И он ринулся в атаку.

— Это не препятствие для властелина,— отважно сказал он — Не составляет труда, пораскинув мозгами, взять себе псевдоним, к примеру, Орлов. Это будет соответствовать российскому гербу. Вы же, Иосиф Виссарионович, насколько мне известно, просто Джугашвили. А с фамилией, оканчивающейся на «швили», едва ли не пол-Грузии. Что же вы, стыдитесь своей подлинной фамилии и, кажется, еще в тысяча девятьсот двенадцатом году взяли себе псевдоним Сталин?

Сталин слушал эти стреляющие слова, как бы превратившись в изваяние. В прошлом он не раз слышал голоса своих противников и недругов, да и по сей день еще слышит. Они не соглашались с его мнениями, его речами, но он еще никогда в своей жизни не испытал, чтобы его вот так, как сейчас делал это некий никому не известный доморощенный философ Грач, раздевали словами, не боясь, что его раздавят как букашку.

— Вы — обычный человек.— Тимофей Евлампиевич совсем потерял голову. Создавалось впечатление, что он «препарирует» Сталина, причем не где-то за углом или на кухне, на каком-нибудь тайном сборище, а прямо лицом к лицу с «объектом» своих дерзких откровенных высказываний.— И только безграничная власть делает вас другим — могучим, хитрым, коварным, деспотичным, уверенным в том, что никто не знает ваших тайн и пороков. Власть скрывает все это от людей, как броней, и в их глазах вы всегда выглядите одним и тем же — мудрым, справедливым, умным, непобедимым, прозорливым и кристально чистым…

Тимофей Евлампиевич вдруг осекся. «Кажется, я и в самом деле, как выразился Андрей, сам ищу себе палача. И уже намылил веревку»,— встревоженно подумал он, предполагая, что Сталин сейчас взорвется, прикажет охране вышвырнуть его из кабинета и расстрелять в подвале Лубянки. Но он ошибался.

— Продолжайте,— все тем же бесстрастным тоном милостиво разрешил Сталин, хотя в душе его, как в вулкане, бурлил гнев.— Это крайне интересно.

Тимофей Евлампиевич решил, что терять ему больше нечего.

— Иосиф Виссарионович, скажите честно, вам не страшно находиться на троне такой великой империи? — Его глаза лихорадочно заблестели, голос окреп, он сдерживал себя, чтобы не сорваться на крик.— Ну как вам, не знающему жизни русского народа и владеющему лишь простейшими лозунгами, как вам совладать с этой дикой, не обузданной еще никем страной, объятой истерией разрушения, погруженной во тьму и смуту, разноплеменной и непредсказуемой? Господь на эту чудовищно громадную территорию, которую решил наречь Россией, высыпал столько разноязычных особей, что и Сам пришел в ужас. Он предвидел, как нелегко им будет жить друг с другом и сколько диких схваток между ними произойдет. В сущности, никому не удавалось овладеть такой отчаянной страной, даже Ивану Грозному, даже Петру Первому, даже Екатерине Великой с ее изощренным женским умом.