Они надели плащи и спустились с крыльца. Было сыро, туман обволакивал кусты, аллея выглядела сумрачно и заброшенно.

— Вот вы рассуждаете: зачем империя? — заговорил Сталин, обходя лужицы на асфальте.— Ответ абсолютно ясен: империя — это сила. А сила — закон мировых взаимоотношений. Все остальное — партнерство, джентльменские ужимки — наивный бред. На Потсдамской конференции Трумэн прозрачно намекнул мне, что американцы создали оружие невиданной разрушительной силы. И что же, мы должны хлопать ушами, а потом плясать под дудку сильнейшего? Нет, мы создадим такое же оружие, и еще более мощное. Будет у нас и атомная бомба, и еще кое-что посильнее.

— И начнется безумная гонка вооружений, которая разорит государство и народ,— заметил Тимофей Евлампиевич.

— Другого выхода нет. Лучше затянуть пояса, чем идти в услужение мировому капиталу. Борьба — основа и двигатель человеческой жизни, ее высшее проявление, стимул прогресса. Вы, товарищ Грач, как и многие другие вам подобные, видимо, опьянены победой в войне и всерьез думаете, что отныне и навсегда наступил благословенный мир. Нет ничего ошибочнее такой точки зрения.

— Очень хотелось бы надеяться, что в конце концов разум победит и у нас установятся нормальные, а может, и дружеские отношения с Западом.

— Дружба с Америкой? — едва не фыркнул Сталин,— До чего же вы наивны, товарищ Грач. Такого рода наивность возникает всегда, когда предается забвению классовый подход. Вы хотите, чтобы американцы, как вредоносные бациллы, проникли во все поры нашего общества и заразили его неизлечимой болезнью накопительства, проникли и вторглись в экономику, в политику, стали обладателями наших военных и государственных секретов, отравили наших людей ядом тлетворной буржуазной культуры? Да они мигом наводнят нашу страну своими агентами. И не потребуется никакой войны, никакой атомной бомбы… Они без единого пистолетного выстрела взорвут наш социалистический строй изнутри.

— Но нельзя же нам жить в отрыве от мировой цивилизации,— возразил Тимофей Евлампиевич.— Человечество едино, а мы хотим быть чем-то вроде монахов-затворников…

— Противостояние между Востоком и Западом имеет глубокие исторические корни. Еще колонисты-пуритане объявили, что Божественным Промыслом именно им предначертано создать на земле Царствие Божие. Отсюда пошла идея, не дающая Америке покоя и доныне,— идея об особом избранничестве Нового Света, идея американского мессианства. Если хотите, мессианство и вытекающий из него экспансионизм — официальная доктрина Соединенных Штатов. Все президенты США, сменяя один другого, неизменно заявляли, что Америка — это мировой лидер, что американская политическая система неизбежно станет образцом для всего мира. А идеологические подпевалы прямо провозглашали, что англосаксы, подобно народу библейского Израиля,— избранный Богом народ. Возможно, вам приходилось читать откровения Вильсона? Этот бывший профессор Принстонского университета, ничтоже сумняшеся, заявил, что перед Америкой открывается новая эра, и отныне только она должна руководить миром.

Они дошли до конца аллеи и повернули назад.

— Да что там Вильсон, это уже история. Вы лучше познакомьтесь с мыслями нынешнего американского президента Трумэна. Воспроизведу по памяти. Хотим мы этого или не хотим, говорит Трумэн, мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром. Что вы на это скажете? Можем ли мы дружить с людьми, которые, мило улыбаясь нам, в то же время мертвой хваткой держат нас за горло? Неужели не понятно, что мессионизм Америки носит исключительно агрессивный характер? И потому задача товарища Сталина — оградить советский народ от этих новоявленных мессионеров.

— В этом с вами, пожалуй, можно согласиться,— вздохнув, сказал Тимофей Евлампиевич.— Но в результате такого адского противостояния жизнь нашего народа не станет лучше.

— Не до жиру, быть бы живу,— Сталин тоже вздохнул,— Придет время, когда мы с Америкой будем на равных, вот тогда и заживем лучше и веселее. Нам не обойтись без «железного занавеса». Только это и спасет Советский Союз от подрывных действий наших «друзей». Вспомните, кого породила Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого года?

— Декабристов.

— Вот именно, декабристов. А почему же нынешняя война не пожелает породить нам такого же рода смельчаков, готовых посягнуть на существующий строй и замахнуться на великие завоевания нашего народа? Они попытаются проникнуть в партию, собственно, они уже проникают в нее. Пример — сепаратизм ленинградских партийных функционеров, возомнивших, что пуп Земли — не в Москве, а в Питере. Нам еще со многими предстоит разобраться,— многозначительно произнес Сталин,— Вот мне недавно товарищ Берия докладывал весьма любопытные вещи. Он утверждает, что располагает неопровержимыми данными о том, что Молотов — английский шпион. Товарищ Берия утверждает также, что Жуков — тоже шпион, только американский. Если предположить, что товарищ Берия прав и шпионы у нас уже орудуют на самом верху, то что же творится у нас внизу?

— Но все же это похоже на фантастику! — воскликнул Тимофей Евлампиевич.— Этого просто не может быть! Жуков — да это же спаситель Отечества! Молотов — ваш вернейший и преданнейший соратник!

Сталин посмотрел на Тимофея Евлампиевича как на несмышленыша.

— А известно ли вам, товарищ Грач, что у моего вернейшего и преданнейшего соратника товарища Молотова жена, по фамилии Жемчужина, уже давно и весьма активно сотрудничает с сионистскими кругами? Дошло до того, что компетентные органы вынуждены завести на нее уголовное дело. А товарищ Жуков не нашел ничего лучшего, как подружиться с американским генералом Эйзенхауэром отнюдь не на деловой почве.

— Вы имеете в виду поездку маршала Жукова и Эйзенхауэра в Ленинград? Но разве в этом что-то предосудительное? Кстати, у меня в досье уже имеется текст тоста, произнесенного сыном Эйзенхауэра Джоном на торжественном приеме в Ленинграде.

— Вот уж не думал, что вы коллекционируете такие пустяки, как тосты, да еще произнесенные каким-то молокососом Джоном.

— Представьте себе, Иосиф Виссарионович, этот молокосос произнес самый удачный тост из всех, какие мне доводилось слышать.

— И чем же поразил мир и вас этот Джон? — заинтересовался Сталин.

— Он сказал,— продолжил Тимофей Евлампиевич,— что находится в России уже несколько дней и услышал много тостов. В этих тостах много говорилось о мужестве и заслугах каждого союзного руководителя, каждого выдающегося маршала и генерала… Я хочу, сказал он, провозгласить тост в честь самого важного русского человека во Второй мировой войне…

— Опять хвала товарищу Сталину?

— В том-то и дело, Иосиф Виссарионович, что это был тост не в вашу честь. Джон сказал: «Джентльмены, я предлагаю выпить вместе со мной за рядового солдата великой Красной Армии!» Вы бы слышали, какая овация прокатилась по залу! А Жуков сказал Эйзенхауэру, что он и его друг Эйзенхауэр, должно быть, стали стареть, если им пришлось ждать, пока молодой лейтенант не напомнит им, кто в действительности выиграл войну.

— Мы, кажется, отвлеклись от главного. Вы тут объявили Жукова спасителем Отечества, великим полководцем. Помнится, на такую же роль претендовал небезызвестный Тухачевский. Все эти полководцы хороши и нужны во время войны, там, на полях сражений, они имеют возможность заниматься делом, в котором вполне компетентны. А в мирное время им было бы более сподручно сидеть где-нибудь в глухой провинции, на берегу озера с удочкой или бродить по лесу с грибным лукошком. Пусть бы их уши отдыхали от грохота боев.

— Но у таких, как Жуков, еще огромный потенциал, еще есть порох в пороховницах! — Тимофей Евлампиевич был поражен столь откровенным и суровым суждением Сталина.

— Вот пусть товарищ Жуков со своим порохом в пороховницах и проявит себя на каком-нибудь не столь уж первостепенном военном округе, скажем, в Одессе или Свердловске. Тем самым мы проявим о нем отеческую заботу и поможем сохранить ему уже основательно растраченную энергию.