– Мне жарко! У меня болит голова! Мне все это надоело! – дико, по-обезьяньи, заверещал вдруг мальчишка-повелитель с гримасой, совершенно исказившей его красивое, тонкое, очень греческое лицо. Гримаса и странное верещание были такими неожиданными и неестественными, что Цезарь подумал, не безумен ли он. Мальчишку свели с трона и усадили в портшез, и его унесла свита толстых евнухов и жилистых старых греков, которые на ходу по-старушечьи пытались отереть его слезы. Он отбрыкивался и бил их по рукам. Потин, не обернувшись на Цезаря, вышел последним.

Когда остались только римляне, Цезарь потер виски и устало сказал:

– Все свободны, кроме легатов, центурионов и Эфранора. Численность легионов?..

– Три тысячи двести гладиусов в Шестом и четыре тысячи – в Двадцать седьмом!

Даже эти два легиона были неполными – не достигали обычных пяти тысяч.

– Флот?.. – повернулся Цезарь к своему флотоводцу Эфранору с Родоса. Он особенно ценил этого отличного моряка-грека.

– Пятнадцать трирем [77] сборного флота из Азии, десять квадрирем да десять квинкерем [78] – римских, – ответил Эфранор. – И, к сожалению, только девять моих квинкерем, родосских! – По интонации было ясно, что только на родосскую флотилию вся надежда. – Было десять. Одну искалечил шторм при переходе. У египтян же только в Большой гавани – семьдесят две боевые триремы.

– Семьдесят три, – уточнил Цезарь. И посмотрел на легатов: – Немедленно – гонцов к Марку Антонию за подкреплением из Рима, также из Сирии и Малой Азии. Отвечаете головой. Пищу для легионеров проверять на яд. Разместить солдат в квартале, примыкающем к дворцу, в пустых казармах и дворцовых конюшнях. Дисциплина – как на марше. Никаких отлучек, лупанариев, таверн. За ослушание – немедленная децимация[79] всей центурии виновного. Лазутчикам доносить о местонахождении войска Ахиллы и его численности. Найти Клеопатру и остальных детей Птолемея – живы ли они и где их содержат. Всем быть готовым по первому сигналу. Не отвечать на провокации населения. Луций! – Один из центурионов вытянулся в струнку, задрав подбородок. – В этом крыле дворца разместишь всю свою центурию.

Легаты, Эфранор и центурионы отсалютовали и ушли. Цезарь устало поднялся и опустился на трон Птолемеев – роскошное, огромное (и удобнейшее!) кресло из какого-то драгоценного пахучего дерева, с десятком мягчайших подушек, тонко выделанных львиных шкур и ножками из черного мрамора в виде когтистых лап огромного льва. Огляделся. Азиатская роскошь до удивления гармонично сочеталась тут с греческой простотой и египетской запредельностью. Цезарь закрыл глаза, сжал пальцами пульсирующие виски. Он знал, что Потин говорит правду. Последнее донесение лазутчиков подтверждало, что крупные силы египтян продвигались к Египту со стороны Иудеи, где до этого занимались подавлением какого-то мятежа.

Цезарь прибыл в Египет не только, чтобы найти и обезвредить Помпея. Это было лишь первой задачей. А второй – провести переговоры и обеспечить бесперебойную доставку египетского зерна для продолжения римских военных действий в Африке и Испании, где еще питали надежду на реванш уцелевшие сыновья Помпея и их сторонники.

Цезарь считал, что первая задача будет сложнее второй. А оказалось наоборот. Он почувствовал нарастающее беспокойство. В Египте их встретили с нескрываемой враждебностью и даже дерзким вызовом. Значит, рассчитывают на какую-то силу. Похоже, тут царит неразбериха. Для его двух неполных легионов Александрия может стать западней. Особенно – если у Ахиллы хватит ума разобраться в ситуации и призвать себе на помощь каких-нибудь недобитых сторонников Помпея. А это весьма возможно, весьма возможно…

Охрана заняла место у дверей в тронный зал. В соседнем зале расположились писцы, интенданты и посыльные. Римляне с привычной четкостью превратили эту часть дворца в свой штаб. Вскоре высокие, словно храмовые, двери бесшумно распахнулись, и египтяне в светлых греческих туниках, ступая в мерном ритме, внесли уже застеленную белую кровать из слоновой кости. Еще одна толпа, двигаясь как-то по-муравьиному, несла гигантскую серебрянную ванну, уже наполненную водой и какими-то благовониями. Не расплескалось ни капли. И еще одна толпа рабов несла стол, уставленный яствами. Стол словно плыл по воздуху: ни одно блюдо, ни одна чаша даже не шелохнулись. Перед столом распластался на полу чернокожий египтянин, совсем еще ребенок. Он сказал, что попробует любое блюдо, которое будет угодно Цезарю.

Все чаши на столе, однако, были деревянными. Это удивило Цезаря. Он заподозрил подвох.

– Почему все подано на деревянной посуде?

– Главный советник блистательного царя, мудрейший Потин сказал, что мы должны Риму так много, что не можем позволить себе другой посуды, кроме деревянной, – ответил раб.

Цезарь понимающе покачал головой и кивнул мальчишке: приступать! Попробовав все, юнец встал у стены и застыл с непроницаемым лицом, как его учили – ждать: некоторым ядам для действия требовалось время.

Ждать – так ждать. Буднично сидя на троне Египта, Цезарь просматривал свитки с тревожными донесениями из Африки и Испании – там еще надеялись на что-то сторонники Помпея.

Он знал, что спать будет плохо. Чувство, что за ним захлопывается западня, становилось все отчетливее. Конечно, Египет был нужен ему гораздо больше, чем он – Египту. Эта формально независимая страна (а на самом деле полностью зависимая от Рима, так как не имела серьезной военной силы) выращивала огромное количество зерна, способного прокормить сотни легионов. Без египетского зерна не было бы этих легионов, ну а без легионов…

Покойный царь Египта Птолемей Флейтист (он был гораздо более способным флейтистом, чем правителем) свои огромные римские долги и корону совместного правления оставил своему малолетнему сыну Птолемею и старшей дочери Клеопатре, помимо которых у него оставалось еще двое детей – дочь Арсиноя и младший сын, тоже Птолемей.

Еще в Риме Цезарь слышал, что дочери Птолемея довольно хороши собой. Как это удавалось кровосмесительной александрийской династии, Цезарь не мог уразуметь: родословное древо этой семейки напоминало скорее не древо, а змеиный клубок: братья брали в жены собственных сестер, отцы – дочерей, дяди – племянниц.

Марк Антоний, когда-то приезжавший в Александрию с миссией Сената, говорил, что из дочерей Птолемея интереснее всего одна, по имени Клеопатра, рожденная, вроде, не от законной жены царя, его же родной сестры, а от какой-то наложницы то ли из Парфии, то ли из Иудеи.

А династия была плодовитой. Наследники великого Александра, показавшего когда-то цивилизованному миру, что даже за Парфией и Понтом Эвксинским есть еще страны, которые можно и нужно завоевать, теперь со всей страстью убирали друг друга всевозможными способами, стремясь к власти, и… собирали книги. Тем и известны стали миру, ну, кроме своего кровосмесительства и прекрасной, неповторимой Александрии, увидеть которую хоть раз в жизни мечтал каждый образованный римлянин.

По языку и книжной культуре – греки, по нравам – египтяне. Цепляются за чисто внешние остатки эллинской демократии и одновременно скатились до обожествления своих царей. Верят в Зевса, Диониса, и при этом же – в египетских богов с головами собак. Как все это у них сочетается?!

Цезарь сам был из породы тех, кто нарушает табу, и в душе признавался себе, что эта очень странная прославленная семейка, единственная династия, имеющая родство с самим Александром Великим, вызывает в нем жгучее (ну, может быть, отчасти и нездоровое) любопытство.

Когда все ушли, Цезарь наконец в полной мере почувствовал, как он устал. В основании черепа тревожно засаднило предвестие припадка. Он стал массировать виски. Парила благовониями горячая ванна. Манила застланная кровать.

И тут раздался стук в дверь…