— Отлично выглядишь, — сообщает Адам, когда, с некоторым трудом удерживая равновесие, я появляюсь в кухне. Наш белый попугай по имени Сноуи приветствует из клетки на окне тихим свистом, а Тэкери немедленно интересуется, почему у меня такие красные губы.

— Всего лишь помада, — объясняю я. — Ты уже много раз ее видел.

— Такая красная? — удивляется сын. — Как кровь. А что, разве помаду делают из крови?

Тэкери начинает проявлять пугающий интерес ко всему, что касается анатомии и физиологии. На прошлой неделе поймала его в саду с кухонным ножом в руках — юный исследователь пытался вспороть живот соседскому коту. Бедняга даже не удостоился анестезии.

— Малыш, это всего лишь косметика. Ни капли крови, — заверяю я.

Тэкери явно разочарован.

— Уж не в офис ли собралась? — прозорливо предполагает Адам, продолжая аккуратно ставить тарелки в посудомоечную машину. Вообще-то у нас работает горничная. Скоро придет и все сделает, но Адам помешан на порядке.

— Всего лишь решила одеться немного ярче, вот и все. — Пытаюсь говорить как можно беззаботнее. — Предстоит рабочая встреча.

Тут же ощущаю угрызения совести. Терпеть не могу вранья. Да и незачем. Действительно, костюм предназначен исключительно для работы. Ничего особенного. Другие всегда так одеваются. Всего-навсего красный костюм.

— Отлично выглядишь.

— Спасибо Донне Каран.

Смотрю на часы: уже без пятнадцати восемь.

— Все, мне пора, а то опоздаю. — Хватаю из вазы банан и наклоняюсь, чтобы на прощание поцеловать Тэкери.

— Мамочка, а ты сегодня заберешь меня из школы? — спрашивает сын, на всякий случай обеспечивая контроль и полное владение ситуацией.

— Конечно, солнышко. Как всегда: папа отвезет, а я заберу и привезу домой. Хорошо?

Малыш кивает. Снова его целую и стираю со щеки красный след. Посылаю воздушный поцелуй Адаму.

— Люблю тебя, — произносит он в ответ.

К счастью, обычно дорога от дома до работы занимает всего лишь пятнадцать минут — кроме четверга, когда городские боги насылают на головы беззащитных граждан мусоровоз, призванный преградить путь и подвергнуть испытанию кармическое терпение. Мы живем в районе Бель-Эйр — неподалеку от особняка, некогда принадлежавшего Элизабет Тейлор, и поместья, в котором умер Рональд Рейган. Назвать квартал дорогим — то же самое, что описать Лос-Анджелес просто как большой город. Вы, конечно, знаете, что это супергигантский, сверхколоссальный, фантастически огромный мегаполис. Чтобы пересечь Город Ангелов из конца в конец, потребуется не меньше трех дней — и это еще без пробок на дорогах. Если люди покупают дома в Бель-Эйр, значит, их не волнует стоимость услуг горничных, приводящих спальни в порядок. Хорошо, если они вообще помнят, сколько у них спален.

Мы точно знаем, сколько у нас спален, потому что их всего четыре. У нас нет бассейна, но зато есть гараж на две машины, ванные комнаты с горячей водой, а самое главное, престижный почтовый индекс 90077, что крайне важно. Назовите меня снобом, я не возражаю. Лос-Анджелес не строился без снобов, так же как Рим возник не за один день.

Особняк моего босса числится под почтовым индексом 90210. Некоторым это номер нравится больше, но, на мой взгляд, разница невелика. Точно также можно сравнивать «Гран крю» и лучшее шампанское. Какой смысл? И то и другое по-своему прекрасно. В доме босса десять спален (или двенадцать? Честно говоря, точно даже не помню). А еще имеется домашний кинотеатр, массажный салон в цокольном этаже, спа, отдельная комната для компьютерных игр, баскетбольная площадка, теннисный корт, несколько бассейнов и участок земли — такой большой, что не грех и на карте обозначить. Вот это уже можно считать серьезным поместьем. Следить за огромным хозяйством поручено мне. Я — личный помощник (или, если угодно, персональный ассистент) с рабочим кабинетом, расположенным в конце длинного просторного коридора — недалеко от кабинета босса.

Приезжаю на работу без опоздания, но, едва войдя в кабинет, сразу сникаю. Несмотря на полную уверенность в собственной неотразимости, красоте и интеллектуальной состоятельности, руки отказываются подчиняться и отчаянно дрожат, создавая вокруг два небольших землетрясения. «Не волнуйся, все получится», — пытаюсь внушить я себе. Включаю кофеварку, чтобы сварить кофе (естественно, без кофеина), но землетрясение достигает разрушительной силы, а потому от попытки приходится отказаться. В детстве я примерно так же чувствовала себя в приемной врача, в предвкушении прививки, за которой всегда следовала нестерпимо долгая, тупая, ноющая боль.

Пробую читать журнал «Вэрайети»: свежий номер ждет на столе. Джулия Робертс отказалась от новой роли ценой в несколько десятков миллионов, потому что хочет сидеть дома с детьми. Нет, голова все равно занята ожиданием звонка от главных ворот и предвкушением появления на дорожке серебристого «феррари» Бретта Эллиса. Пытаюсь сохранить спокойствие и безусловное самообладание. У меня получится. Я отлично умею управлять собой. Буду невероятно холодной, просто ледяной — окна замерзнут. Буду Горгоной Медузой. Бретт Эллис посмотрит и мгновенно окаменеет. Буду Ядовитым Плющом и превращу его в дерево. Буду Рокси Харт и убью коварно, неожиданно. Раздается звонок.

— Доброе утро, — вежливо приветствую я. — Чем могу помочь?

Голос в системе двусторонней связи сражает наповал: точно такой же, каким был всегда, — теплый, бархатистый, густой. Почему-то казалось, что голос должен измениться. Должен стать жестким, бесстрастным, может быть, даже неприятным. Время проходит, и создавать демонов становится все легче.

— Это Бретт Эллис, — представляется мой бывший муж. Нажимаю кнопку, чтобы он смог подъехать к дому.

В четыре года я поняла, что мои родители не такие, как родители других детей. Мы сидели в ресторане «Мортон» в Беверли-Хиллз. Собрались всей семьей, впятером, что само по себе заслуживало внимания. Мы редко бывали вместе, даже на Рождество и в День благодарения. Мама надела большую шляпу — соломенную, с широкими полями. Должно быть, в то время такие были в моде. А еще помню солнечные очки — тоже очень большие, черные и блестящие; они постоянно сползали с носа. Ярко-розовые губы гармонировали с лаком на ногтях. Мама, как всегда, терпко пахла духами и сигаретным дымом. Ярко-желтый сарафан оставлял открытыми плечи и выступающие ключицы. Как всегда, она выглядела безупречно ухоженной. Мое детство украшено названиями модных домов, чьи произведения она носила: «Шанель», «Живанши», «Лакруа», «Фенди». За закрытой дверью огромной гардеробной не прекращалась шикарная вечеринка с участием самых знаменитых дизайнеров. Папа предпочитал джинсы, футболки, кожаные куртки. Ничего из ряда вон выходящего. Он всегда одевался скромно — тем ярче сияла райская птица, которую он держал за руку. Ему так нравилось.

В тот день сводная (а если говорить точно, единокровная) сестра Лидия, старше меня на восемь лет, решила показать, кто в доме главный, и заняла место рядом с папой. Эшли, которому уже исполнилось пять, уселся с другой стороны. Само собой, я собралась устроить громкий скандал и потребовать своего, но родители сумели меня подкупить, пообещав мороженое в обмен на хорошее поведение. И вот тогда-то, едва выглядывая из-за корзинки с булочками, потому что стул оказался слишком низким, а детского кресла в ресторане не нашлось, я поняла, что все вокруг смотрят на нас. Конечно, люди пытались делать вид, что не обращают внимания, но я-то заметила, как они тайком выглядывали из-за меню и шептались. Или притворялись, что бесцельно осматривают зал, хотя взгляды то и дело останавливались на нашем столе.

Потом до меня донесся голос одной из посетительниц:

— Там сидит Гевин Сэш, не так ли?

Чужая тетя спрашивала официанта! Разве мог официант знать, как зовут моего отца? И откуда она знала? Может быть, ей и мое имя известно?

— А почему та леди тебя знает? — спросила я.