Все уже спали, а Денисенко в темноте глядел в потолок. «Эмиграция раскололась. Но этого мало! Родина ждет от нас действия! Мы выжидаем, а нужно бороться!»

Мысленно перенесся он к родным местам, на Кубань. Мать, отца, братьев и сестер он представлял себе почему-то такими, какими видел в далеком детстве. «Мама, мама, идет твой сын по страдному пути, так велит совесть!» «Забудь о карьере, о славе, о личной выгоде! — говорил себе Денисенко. — Думай лишь о том, как подороже продать жизнь ради спасения Родины и народа. Околовы жестоки. И ты будь таким "фюрерам" противовесом. Будь с ними жестоким!»

Заснул он только под утро.

Ксению разбудил настойчивый звонок. «Неужели эвакуация?» — подумала она, прислушиваясь, как мать в соседней комнате, шлепая туфлями, направилась в прихожую и сонным голосом начала переговариваться со стоявшим по ту сторону двери человеком, в котором Ксения узнала служителя больницы Игната. «Значит, все-таки эвакуация, мы сдаем Витебск!» — заключила она, продолжая лежать с закрытыми глазами, словно решая трудную задачу.

Мать отворила в комнату дверь, подошла, присела на постель и тронула за плечо.

— Вставай, Ксюша, Игнат приходил, велено в больницу явиться: раненых после ночного артобстрела привезли. Неужто немцы город возьмут? Не дай, Господи!

— Мама, ты ведь знаешь, что еще вчера в облздраве мне поручили организовать у нас на Марковщине туберкулезный диспансер и возобновить работу амбулатории при фабрике. Мероприятия советских органов направлены на прекращение в городе нездоровой паники. Отобьют фашиста, еще как отобьют!

— Отобьют, говоришь? — с сомнением покачала старуха головой. — Дай-то, Господи! Чего только на своем веку видеть не довелось! Пойду завтрак готовить.

— Не беспокойся, я в больнице поем, — и Ксения начала одеваться.

Вскоре она уже шла по дорожке к мостику через Витьбу. Был жаркий тихий день. Пряно пахла липа. Мирно жужжа, в воздухе носились пчелы. После многодневной засухи речка совсем обмелела, превратившись в ручеек, перетекавший из лужицы в лужицу. Свернув на Смоленскую, она заспешила было к трамвайной остановке, но остановилась. Екнуло сердце, на душе стало тревожно. Женщины, старики, подростки и дети (мужчин было мало) с узлами, корзинами, чемоданами с озабоченными лицами шли в сторону Замковой улицы.

«Эвакуация, идут на вокзал! Может, и мне вернуться? Собрать вещи и… А как же раненые? — подумала Ксения. — Нет!»

У обкома партии и старой ратуши стояли машины-полуторки, тут же толпился народ, грузили какие-то ящики. В конце Суворовской горел дом.

На северо-западе глухо погромыхивало. Била тяжелая артиллерия. У горсовета собралась толпа, люди настороженно, затаив дыхание, с надеждой и скрытым недоверием слушали военного. Ксения подошла поближе.

— Идут бои, — объясняет военный со шпалой в петлицах, — понимаете? Идут бои! Город приказано отстоять! Понимаете? Отстоять? Мы эвакуируем только тыловые учреждения. Понимаете? Не поддавайтесь панике, товарищи! Вы все узнаете по радио. Панику сеют диверсанты, шпионы, скрытые враги советской власти. Паникеров мы будем наказывать со всей строгостью военного времени. А теперь, товарищи, расходитесь на рабочие места. — И он сделал довольно выразительный жест.

В этот миг кто-то взял Ксению под руку. Она вздрогнула и оглянулась. Это был ее двоюродный брат Леонид Евгеньевич Околов, преподаватель истории в пединституте.

— Ксения, дорогая, ты веришь этому энкаведисту? — Он кивнул в сторону капитана. — Типичная тыловая крыса, они берегут свои шкуры! Они боятся немцев!…

— Зачем ты так? Как не стыдно? Капитан выполняет приказ. Что будет, если начнется паника!…

— Я не достиг вершин большевистского миропонимания! Мне всегда казалось, что их религия начинается в желудке и кончается в сортире. Война не только повивальная бабка полководцев, но она и испытание для их армий. Всюду уже царит паника! Вся Россия охвачена страхом, войска бегут, а вожди в прострации! А что же нам-то, сестрица, делать?

— Успокойся, ты сам в панике, — остановилась Ксения.

Он выпустил руку Ксении и горячо продолжал:

— Я гордился тем, что родился в Витебске, а теперь мне стыдно за своих горожан, которые его позорят. Наш славный город упоминается в древних летописях. Основала его княгиня Ольга. Через Витебск шел путь из варяг в греки. В двенадцатом веке Витебск на какое-то время входил в Великое Литовское княжество, в тысяча… а в тысяча четыреста сорок первом году окончательно присоединен к Литве. Поэтому и такое смешение народов, поэтому и уния, поэтому немецкие историки считают его чуть ли не немецким городом. И если Германия победит, то Литву, Витебск и Полоцк Гитлер приберет к своим рукам! Это ведь катастрофа! Здесь, в Витебске, дважды пытали Кочубея и Искру. «И стояли они крепко, что не было от иных народов им посылки для возмущения…» — как докладывал царю Петру Головкин…

— Какой ты, дядя Леня, противоречивый! — Ксения засмеялась невесело. — Ну, я пойду…

— Человек соткан из противоречий, ум говорит одно, сердце подсказывает другое, память шепчет третье, — старался удержать ее Леонид Евгеньевич. — Твой брат Георгий может прийти вместе с фашистами. Но это немыслимо! Я не хочу иметь дела со злодеями! Золотой век, век покоя… Где он? Нет, я пойду в партизаны. Дорогая сестрица, я с тобой попрощаюсь. А сейчас в институт, хотя мои ученики и разбежались. Как мне поступить? — Он сокрушенно тряс головой, оставаясь стоять посреди улицы. — Что мне делать? В партизаны, только в партизаны…

Ксения перешла мост. У пристани стоял пароход, из его трубы валил черный дым. Двина спокойно несла свои воды. На Успенской горке высились купола собора и старый губернаторский дворец. Впереди серело здание вокзала. Подошел трамвай, но сесть в него не было возможности. Казалось, все население устремилось к вокзалу. Пришлось пройти пешком еще две остановки. Ксения не знала, что больше уж никогда не увидит вокзальную улицу такой, какой сейчас, что завтра она будет охвачена огнем.

На Марковщину, где находилась больница, она приехала уже часам к десяти. Здесь, за городом, было не так жарко. Ксения любила этот древний, основанный в 1576 году иноком Марком Марков-Троицкий монастырь, знаменитый тем, что, несмотря на все старания униатов, монахи твердо блюли православие. Здесь же был когда-то тенистый парк, переходящий во фруктовый сад, наполненный какой-то умиротворяющей тишиной, а чуть дальше, поближе к Двине, за церковкой, служившей моргом, находились пещеры, якобы соединенные с подземным ходом, идущим от собора на Успенской горке под рекой в лес на другой берег.

Спустившись по дороге мимо виадука к главному корпусу больницы, Ксения увидела во дворе подводы и машины. В одну из полуторок со спущенным бортом укладывали и усаживали раненых.

Больница превратилась в эвакуационный госпиталь. Ксения включилась в работу.

К десяти часам вечера все раненые были эвакуированы. Остались только нетранспортабельные. Ксения в полном изнеможении прилегла у себя в кабинете и, несмотря на доносившиеся взрывы снарядов и авиационных бомб, заснула, точно провалилась в бездну.

В полдень ее разбудила медсестра и сказала, что только, что перевязала руку легко раненного капитана, который просит проводить его задами, поскольку он надеется еще догнать свою часть. «Но мне кажется, что он слишком еще слаб, потерял много крови».

— Приведи-ка его, Леонова, сюда! — распорядилась Ксения.

Маленькая и быстрая Люба Леонова кивнула и спустя минуту ввела крепко сбитого, широкоплечего человека в форме НКВД.

— Капитан Боярский, — отрекомендовался он. — Я отстал от части, пока не поздно… — Он вдруг пошатнулся и невольно схватился за стол.