И тут, после попытки продолжить, о чем свидетельствовали какие-то непонятные знаки, заканчивался текст пергамента падре Джованнини в том виде, как его переписал падре Феличино в свою тетрадь. Очевидно, руку Феличино остановила смерть.

Прочитанное утвердило Джакомо в некоторых мыслях.

Иньяцио ди Коллеферро был тем неизвестным дворянином, портрет которого, с вышитым на груди лабиринтом, написал Бартоломео Венето. Он был первым тайным Великим магистром исчезнувшего ордена тамплиеров. Он же построил загадочный третий храм (место для отправления обрядов, упомянутое в пергаменте).

Все это — Джакомо вынужден был признать — он узнал в Риме от неприятного человека по имени Иеремия Уайт.

Молодой человек обратился к падре Белизарио, погруженному в размышления:

— Любопытно, что за торжественный договор заключили аббат Джованнини и князь Коллеферро?

— Видимо, это касалось Азугира.

— Значит, вы, падре, не знали, где спрятан пергамент.

— Падре Феличино был странным человеком. Он мог спрятать его, например, в монастыре или же во многих других местах. По правде говоря, я даже не искал пергамент. Только вчера ночью я понял, что он находился в саркофаге, под головой Феличино.

— Может быть, именно это он имел в виду, когда писал: «Навсегда похоронить в своей голове»? Мне хотелось бы увидеть заклинание и понять, для чего оно предназначалось.

Падре Белизарио отнес тетрадь в сундук, потом проводил Джакомо до дверей.

— Старинные дела. Не будем стряхивать с них пыль времени.

— Однако тот, кто украл пергамент, постарается использовать его, — заметил Джакомо, прежде чем раствориться в темноте. — Кстати, а что стало с Азугиром?

Старый монах сразу же солгал:

— Не знаю. Конечно, раз это дьявол, то он не умер.

На следующее утро Джакомо, как обычно, нашел друга за столиком в саду «Маргарита». Еще не было девяти, и деревянный причал был совершенно пуст. Воздух был чистым, и веял легкий ветерок. Яирам притворился, будто не видит подошедшего Джакомо. На столе лежали книги и бумаги.

— Привет, — обратился к нему Джакомо. — Чем занят?

— А, это ты? Видишь, занимаюсь. Уже июнь, хотелось бы сдать хоть один экзамен.

— Не будем о грустном. Я, наверное, пропущу сессию.

— Счастливчик, у тебя есть дела поинтереснее.

— Я этого не говорил. Можно присесть?

Яирам улыбнулся, но только из вежливости:

— С каких это пор ты спрашиваешь об этом?

— Что тебе взять?

— Еще один кофе. Спасибо.

Джакомо прошел к стойке, сделал заказ, потом сел напротив друга.

Светлая одежда, шейный платок у Джакомо и небольшой галстук у Яирама: оба выглядели, как всегда, элегантно и чуть экстравагантно. Яирам, казалось, был целиком поглощен раскрытой перед ним книгой.

— Яирам…

— Извини, минутку… Только дочитаю абзац.

— Мне надо поговорить с тобой.

Яирам поднял глаза на друга.

— Я не хотел тебе ничего говорить, но не могу…

— Что-нибудь серьезное?

Джакомо помедлил:

— Об этом будешь судить сам.

— Тогда смелее, говори, в чем дело. Я готов к худшему.

— Вчера… вчера вечером я предложил принять тебя в лигу.

— И ничего не вышло, — сказал Яирам с улыбкой, которая выглядела спокойной.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?

— Твое лицо, друг мой.

Яирам снова обратился к книге, а лицо его между тем помрачнело. Джакомо, сильно побледнев, отчаянно хотел нарушить гнетущее молчание, но не находил нужного слова.

— Прости меня, Джакомо, но я что-то не припоминаю, — произнес Яирам с дрожью в голосе. — Разве я просил тебя об этом?

— Нет, но… — Джакомо поднял руку в знак того, что хочет продолжать.

Но собеседник сделал вид, что не понял:

— Ладно. Ты избавил меня от большой заботы.

Гнев Яирама вскипел неожиданно и бурно.

— Так вот, если я не просил тебя об этом, зачем ты это сделал?

— Позволь объяснить.

— Объясни мне только одно. Хотя это ясно даже идиоту: тебе невероятно жаль меня.

— Это не жалость, это дружба.

— Быть друзьями гораздо труднее, чем врагами. Ты ведь умный и образованный человек, так объясни мне эту загадку. Я живу, как ты, одеваюсь, как ты, рассуждаю, как ты, — и все же между нами пропасть. Почему? Разве дело в том, где мы родились, или в цвете наших волос? Если можешь, объясни мне, откуда этот невидимый и невыносимый расизм. Извини, но мне не приходит в голову другое слово. — Яирам перевел дыхание и упрямо продолжал: — Что касается твоей лиги, то разве ты не знаешь, что тот, кто и в самом деле обижен, предпочитает оставаться в одиночестве — хотя бы для того, чтобы спокойно готовить месть?

Джакомо постарался не выдать своего волнения.

— Ты невероятно заблуждаешься, Яирам. Я и прежде не раз говорил тебе: нельзя поднимать любую проблему до вселенского уровня, — холодно произнес он. — Вчера вечером я просто хотел сделать то, чего ты желал про себя.

— Я никого не прошу об этом. Если нужно, я сам скажу обо всем, внятно и четко. Да, просто из любопытства: можно узнать, почему меня не приняли?

Джакомо тут же отверг мысль поведать невероятную историю с белыми шарами, которые превратились в черные и наоборот. Он предпочел ограничиться пожатием плеч. Тайное голосование не требует никакой мотивации: человек остается наедине со своей совестью.

— Значит, не подошел, и все.

Они умолкли и обратились наконец к чаю и кофе, которые так и стыли в чашках.

Потом Яирам произнес:

— В эти дни у меня была возможность поразмышлять о многом. Мы вместе были в Америке и приобрели там мучительный опыт, который, наверное, изменил нас. Я это чувствую, думаю, ты тоже. Может быть, мы в итоге повзрослели, но наши отношения перестали быть прежними. Не знаю, пожалуй, я все еще верю в нашу дружбу, но сейчас прошу тебя об одном: давай больше не будем встречаться, разве что случайно.

Сам того не заметив, Джакомо невольно привстал:

— Ты в самом деле этого хочешь?

Яирам закрыл глаза и кивнул.

Машина — роскошный «мерседес», — проехав центр, направилась в южные кварталы Штутгарта, свернула на дорогу, ведущую вверх по холму Киллерсберг, среди зелени, и выехала на Фейербахер-Вег — самую фешенебельную и спокойную улицу старинного квартала. У ворот виллы на ограде, окружавшей просторный парк, висела медная табличка с надписью: «Центр трансцендентальных исследований. „Фонд фон Зайте“». Миновав ворота, «мерседес» проехал по широкой аллее к большому зданию, построенному в середине девятнадцатого века. Пока водитель в фуражке и гамашах спешил открыть для Джакомо заднюю дверцу, в дверях виллы появился улыбающийся человек, высокий и стройный.

Гельмут Вайзе.

На нем был безупречный черный костюм, светлые до прозрачности волосы сияли в лучах полуденного августовского солнца.

Друзья обнялись, стоя на невысокой лестнице, простиравшейся во всю ширину фасада.

— Наконец-то, Джакомо. Ты столько раз откладывал, я уже и не надеялся, что приедешь. Жду тебя с конца июня.

— Всего лишь на два месяца опоздал, — пошутил Джакомо. — Ладно, что такое два месяца?

Гельмут на мгновение отвел взгляд:

— Верно. Что такое два месяца? — Он взял друга под руку, и они направились в парк. — Ты уезжал на каникулы? Куда?

— Каникулы? — смеясь, переспросил Джакомо и позволил себе наконец расслабиться. — Представляешь, в последний момент я даже нашел три недели, чтобы подготовиться к экзамену. И знаешь, как он прошел?

— Спорю, что хорошо.

— Высший балл и особая похвала.

— Поздравляю. А потом?

— Потом… Потом случились всякие неприятности в лиге. Большие неприятности, поверь мне. Борьба за власть не обходит никого.

Гельмут обернулся в сторону виллы и пальцем указал на нее:

— Знакомься — «Центр трансцендентальных исследований».

— Знаю, что ты руководишь им. Но что это значит — «трансцендентальные исследования»?