В декабре 1799 года по Парижу гуляет острота: «Что дает новая Конституция? — Она дает Бонапарта». Между тем Наполеон далеко не сразу завладел всей полнотой власти. Ему, не единственному герою Брюмера, предстояло еще отделаться от Сиейеса. Его власть оставалась непрочной вплоть до победы при Маренго. Термидорианцы пытались проникнуть в его замыслы.

Не знакомый с тем, как функционировали палаты Законодательного собрания, находясь в период правления Директории далеко от Парижа, Бонапарт плохо ориентировался в сложившейся политической обстановке и при подборе кадров вынужден был во всем полагаться на брата Люсьена, Камбасе-реса и Талейрана. Ему не хватало юридического и финансового образования, его выступления в Государственном совете поражают своей некомпетентностью.

Вот почему было бы ошибкой видеть в Бонапарте единственного вдохновителя осуществленных Консульством впечатляющих реформ. Следует отдать должное вкладу в возрождение страны таким видным чиновникам старого режима, как Лебрен и Годен. Деятельность по реформированию государственного аппарата несет на себе печать их усилий, отражая политическую волю новых нотаблей. Созданные ими институты власти — компромисс между завоеваниями Революции и старыми монархическими учреждениями, правда, уже без короля и дворянства.

Совершив государственный переворот, победители принялись за дело. Исполнительная власть была вверена трем консулам: Сиейесу, Роже Дюко и Бонапарту, которые назначили подотчетных им министров. Камбасерес и Фуше сохранили за собой соответственно портфели министров юстиции и полиции. Годен стал министром финансов, а Бертье — обороны. 22 ноября Талейран сменил Рейнара на посту министра иностранных дел. Из бывшей Директории в новое правительство вошли два консула и четыре министра. Государственный переворот был совершен в интересах не новых людей, а нового режима.

В самом деле, в один вечер были назначены комиссии по организации и проведению политической реформы. Однако очень скоро выяснилось, что у членов этих комиссий нет новых идей. Тогда взоры их обратились к Сиейесу, пользовавшемуся репутацией знатока конституционного права. Для бывшего аббата, одержимого манией составлять конституции, настал звездный час. По прошествии десяти дней этот жрец Закона изрек: исполнительная власть принадлежит верховному представителю страны. Ему помогают назначаемые им два независимых друг от друга консула: один — в военное, другой — в мирное время. Законодательная власть осуществляется тремя палатами, избираемыми из числа нотаблей. Итак, сказано: Франции предстоит стать страной нотаблей, то есть собственников. Одна из палат, сенат, обладает правом смещения верховного представителя и консулов в случае, если они превысят отведенные им полномочия. Свою конституцию Сиейес заключил словами, недвусмысленно выразившими ее имперский дух: «Власть исходит сверху, а доверие — снизу». Заметим, однако, что его проект предусматривал передачу народом всей прерогативы власти не одному человеку, а Законодательному собранию — сенату, члены которого, по замыслу Сиейеса, рекрутируются самим сенатом из среды термидорианцев, бывших членов Конвента, перманентно находившихся у власти со дня падения Робеспьера. Человек Революции, Сиейес доверял лишь коллегиальному управлению, предостерегая от передачи всей полноты власти одному лицу. Конечно же Бонапарт не разделял этих взглядов Сиейеса. Когда бывший аббат явился к нему с предложением занять место верховного представителя страны — почетную и высоко оплачиваемую должность, — генерал с негодованием отверг роль «откармливаемого на убой поросенка». Между двумя победителями Брюмера установились весьма натянутые отношения. «Сиейес полагает, что только ему открыта истина, — говорил Бонапарт. — На все возражения он отвечает как не терпящий возражений пророк». Со своей стороны, Сиейес вменял Бонапарту в вину намерение «взойти на престол» — чудовищное обвинение в эпоху, когда республиканские убеждения многих «брюмерианцев» считались непоколебимыми. Талейран вхолостую растрачивал свой дипломатический дар, пытаясь примирить противников. На какой-то миг показалось, что будущее новой власти скомпрометировано этими распрями и вчерашний хозяин Директории Баррас начал подумывать о возвращении к кормилу власти.

Когда же общественность узнала, что Бонапарт отказался от уготованной ему Сиейесом пожизненной должности верховного представителя страны, он прослыл истинным республиканцем, снискав, если верить донесениям полиции, одобрение публики. Заручившись поддержкой народа, консул призвал к себе членов комиссии, работавших над составлением конституции. Одиннадцать вечеров подряд заседали они в одном из залов Люксембургского дворца. В проект Сиейеса были внесены существенные изменения. Как удалось настоять на них Бонапарту, профану в области конституционного права? Много лет спустя на острове Святой Елены он дал следующее объяснение: «Эти люди, обладавшие литературным дарованием и красноречием, были начисто лишены основательности в суждениях, отличались отсутствием логики и неумением спорить». Оценка суровая, но справедливая. Бонапарт смог подчинить себе идеологов благодаря присущему ему здравому смыслу, а также, что не менее важно, — физической выносливости. «Для общественной, административной и военной деятельности нужна сила мысли, способность к глубокому анализу и умение подолгу, не уставая, сосредоточиваться на чем-то одном». Умышленно долго, до глубокой ночи, обсуждал Бонапарт конституцию, чтобы усталостью сломить своих противников.

Бонапарт заявил одному из своих советников Редереру: «Конституция должна быть краткой и…» — «Ясной», — подсказал Редерер. «Краткой и темной», — отрезал Бонапарт. В самом деле, новая конституция, в которой Бонапарт сохранил в своих интересах основные формулировки Сиейеса, стала шедевром двусмысленности. Впрочем, слишком долго заблуждаться на ее счет было невозможно. Вся полнота власти сосредоточилась в руках Первого Консула, хотя его и окружали два других консула и четыре законодательные палаты, включая милый сердцу Сиейеса консервативный сенат. Народ ничего не выиграл в результате этого переворота. Не приняв участия в формировании новой власти, он был отстранен и от ее деятельности. Ни слова не было сказано и о национальном суверенитете.

Формально всеобщее избирательное право было восстановлено. Правом голоса обладал каждый гражданин, достигший двадцати одного года и проживший в своей коммуне не менее года. Однако выборов как таковых не было. Вместо них проводились выдвижения выборщиков. Собираясь в районных центрах, эти выборщики выдвигали из своего состава каждого десятого, чьи имена вносились затем в списки нотаблей коммуны. Эти нотабли в аналогичной пропорции выдвигали нотаблей департаментов, которые, следуя той же процедуре, составляли списки нотаблей страны. Из этих списков правительство назначало должностных лиц коммун, департаментов и членов Законодательного собрания.

Законодательная власть состояла из четырех палат. Лишь правительство обладало законотворческой инициативой: проекты законов разрабатывались Государственным советом численностью от тридцати до сорока членов, назначаемых и возглавляемых Первым Консулом. Затем эти проекты направлялись на рассмотрение Трибуната из ста членов с ежегодной ротацией одной пятой его состава. Трибунат обладал правом обсуждать их и выносить свою оценку путем одобрения или отклонения. Далее проекты передавались в Законодательный корпус, состоявший из трехсот членов, одна пятая которых ежегодно обновлялась. Последний, выслушав обращение трех членов правительственной комиссии, в котором содержались пожелания Первого Консула, и информацию трех представителей Трибуната об отношении к проектам их палаты, без обсуждения приступал к голосованию. Сенат в количестве шестидесяти членов не моложе сорока лет, не имевших права избираться на другие должности и рекрутируемых путем кооптации, назначал членов Трибуната и Законодательного корпуса, отбирая кандидатуры из списка нотаблей страны. Стоящий на страже законности сенат мог аннулировать представляемые ему Трибунатом законодательные акты как неконституционные. Отчеты об этих заседаниях не публиковались в печати, что изолировало сенат от народа.