Прошла еще одна ночь; на третью раздался неописуемо страшный вой и крики, как будто обезумевшие демоны во весь голос вопили от боли и унижения и пытались вырваться из холода и темноты, царивших на улице. Сначала эти наводящие страх вопли и стоны ослабли, полностью затихли, но потом вновь возобновились с десятикратной силой: на этот раз в их криках слышалась уже злоба.

Мое сердце глухо стучало. Я сидела на кровати, прижимая к себе одеяло и проклиная свою глупость, которая навлекла на мою голову весь этот кошмар. Где-то около полуночи, решив, что порыв холодного свежего воздуха остудит мое тело, которое трясло, как в лихорадке, и поможет преодолеть страх, я в состоянии, близком к обмороку, со стуком распахнула окно. В небе, в этой черной бездне не дальше чем в двадцати ярдах, происходило что-то непонятное. По всем четырем крыльям гулял ветер, пронзительно кричали совы, гремел гром, деревья, как черные тени, качались и стонали, а где-то далеко заунывно выла собака, будто кто-то умер. Проснулся и взволновался весь мир ночи, и в этом было что-то необычайное. Убывающая луна внезапно показала свое бледное лицо из-за туч, которые в панике разбежались по всему небу. В его вышине встретились и с ужасным шумом, заглушившим все остальные звуки ночи, разошлись темные тени. Скользнув вниз на черную гладь пруда, отливавшую серебром, когда до нее дотрагивался лунный свет, они поднимались, сжимая в руках нечто, напоминавшее осколки кости с неровными краями, а потом роняя их со злобным смехом, воплями и стонами.

Внезапно я заметила, как одна из теней, плясавших на пруду и кружившихся вихрем в такт ветру и раскатам грома, отделилась от остальных, медленно поднялась с поверхности пруда и, раскачиваясь из стороны в сторону, скользнула через порог дома… Волосы у меня встали дыбом, на лице выступил холодный пот, и я поняла, что этой тенью было то мрачное существо, которое звалось именем Анн Скегг.

Теперь со вселяющей ужас уверенностью я знала, что она мертва — всегда была мертва, что это была сама Мэлли Рай, которая благодаря какой-то дьявольской силе по-прежнему ходила по земле, она утонула, но все равно была жива. Не сомневалась я также и в том, что осталась здесь совсем одна, маленькая, ничтожная, против всех сил тьмы, которые сама же выпустила на свободу, разбив череп. Эти силы, терпеливо ждавшие своего часа, пока древний, зловещий череп был цел и невредим, сейчас напоминали о себе с удесятеренной мощью.

Жуткие стоны и крики слышались всю ночь, спать было невозможно. Днем шум утих, превратившись лишь в низкий, непрекращающийся, монотонный гул в моих ушах, который по мере приближения сумерек усиливался и перерос в вой, носившийся вокруг дома. Ночью над темной водой пруда опять была разыграна эта дьявольская пьеса с кусками расколовшегося черепа, и снова старый, скрюченный труп, оживленный мстительным духом Мэлли Рай, вставал, покачиваясь, из пруда и проникал в дом сквозь закрытую дверь.

Между тем на улице по-прежнему были сугробы, белая непробиваемая толща снега росла фут за футом. Ферма потеряла свои очертания, дороги сделались непроходимыми. Солнца не было, а мороз не прекращался. С каждым часом мои чувства все более и более притуплялись от страха, и сознание мое висело на волоске.

Кульминация наступила неожиданно, сразу же после возвращения Оливера — снега, наконец, достаточно подтаяли, чтобы он смог с великим трудом добраться до фермы. Заметив его, отчаянно пробивавшегося по направлению к ферме, я с облегчением заковыляла к двери. Он был явно потрясен переменами в моей внешности и даже вскрикнул от удивления, увидев меня — я была похожа на собственную тень, и еще через мгновение, как подкошенная, упала к его ногам.

— О, господи, что произошло? Что здесь произошло, пока меня не было? — спросил он, когда ко мне вернулось сознание, и я, дрожащая и обессиленная, смогла сама подняться и сесть.

На одном дыхании я рассказала ему обо всем, что здесь произошло, и по мере того как он слушал меня, на его побледневшем лице отражался все больший и больший ужас.

— Может, еще не поздно, — сказал он, не сумев подавить дрожь, пробежавшую по всему его телу. — Пруд неглубок. Я возьму фонарь…

Он подошел к двери и распахнул ее.

— Что ты собираешься делать? — я вскочила с места, предчувствуя беду.

— Что я буду делать? Конечно, попытаюсь выловить череп! Мы должны собрать его по кусочкам, поставить на место, успокоить силы тьмы, сейчас, сию же минуту…

Его язык прилип к нёбу, тело сжалось, когда через порог переступило и стало медленно, шаг за шагом, ползти вперед что-то ужасное, некогда называвшееся Анн Скегг. ОНО было там, у порога, с мертвенно-бледным лицом синеватого оттенка, с длинными пальцами, от которых исходил холод смерти, с пустыми впадинами на месте глаз, с одеждой, испускавшей отвратительнейший запах стоячей воды. На месте большого пальца у этого трупа был длинный черный крюк, похожий на тот, что имеется у летучих мышей…

Оливер закричал от ужаса. Тварь улыбнулась дьявольской, злобной улыбкой и стала бесшумно надвигаться на нас. На полу, где она ступала, оставались грязные пятна зеленого ила…

Мы отступали, а она надвигалась на нас, и на ее похожем на череп лице отражалась страшная злоба. Мы были загнаны в угол, онемели от страха и чувствовали ледяной холод, исходивший от нее. Я поняла, что сейчас разыграется последняя сцена пьесы с известным концом.

Медленно мы упали перед трупом на колени. Последнее, что я запомнила, прежде чем во второй раз потерять сознание, было лицо Оливера, державшего в руке фонарь. На нем застыло какое-то странное выражение, а глаза были неподвижны, как у ящерицы, и полны ужаса… Когда я пришла в себя, то обнаружила, что комната пуста, окно открыто, и из него дует холодный ветер. Я выбежала во двор, где уже сгущалась ночь, и стала кричать: «Оливер! Оливер!», но ответа не последовало. На улице не было ни души, и начинал усиливаться жуткий гул, похожий на звук волынки. Медленным шагом я вернулась в дом и стала ждать Оливера. Меня мучила неопределенность. Несколько раз я подходила к окну и выглядывала в темноту; один раз мне послышался слабый крик, но я приписала это своим расстроенным нервам… Слишком испуганная, чтобы просто сидеть в этом осажденном доме и храбриться перед лицом новых неизведанных опасностей, я беспокойно ходила по комнате. Наконец, не выдержав и собрав воедино все остатки мужества, я вышла из дома на поиски Оливера.

Вокруг, холодный и черный, как вода, шумел ветер. Несмотря на то что зима была в самом разгаре, черноту небес пробивала молния. Ночь была полна звуков. Гремел гром, и этот грохот гулко раскатывался среди холмов. Было душно, воздух как-то неестественно пожелтел. Чувство неминуемой беды накатывалось на меня, и я продолжала кричать: «Оливер! Оливер, отзовись, отзовись!» Но в ответ не раздавалось ни звука. Не помня себя от страха, я продолжала звать мужа. И ветер, в конце концов, принес пронзительный крик, напоминающий крик человека, которому угрожает смертельная опасность.

— Оливер! Оливер! — опять выкрикнула я и увидела…

Я увидела картину, которая запомнилась мне на всю жизнь и которая часто встает у меня перед глазами. Ночь как бы расступилась, и в жутком свете фонаря, валявшегося на берегу заснеженного пруда, я увидела Оливера. Он пятился назад, пока не ступил в воду, все еще пытаясь отбиться от ужасной твари. Сердце у меня бешено заколотилось, молотом ударяя по ребрам, а из груди вырывались тяжелые вздохи. Мой взгляд был прикован к этой картине. В трепещущем, пляшущем свете фонаря я с содроганием видела, как Тварь, качаясь взад-вперед, неумолимо приближалась к Оливеру, на ходу вытягивая свою длинную лапу, желая выполнить свою смертоносную задачу. Я видела, как Оливер с побледневшим лицом отбросил назад голову, и его взгляд, полный страха и отвращения, пронзил пустые глазницы ведьмы. В отчаянии он вскинул руки, закрыл ими глаза и вскрикнул:

— Сгинь, ведьма, демон, кто бы ты ни был, во имя Дьявола, сгинь!