Когда молодой человек вернулся после похорон домой, он заперся в своей комнате и стал размышлять над тем, что ему делать дальше. Совсем рядом под его окном бурным потоком текла быстрая горная река. Ее шум как бы давал молодому человеку совет, которому он бы охотно последовал, даже очень охотно, если бы мог надеяться, что таким путем он снова соединится со своей возлюбленной. Но так как он не был в этом уверен, то решил жить дальше, подарил все свои учебники такому же бедному сокурснику и отправился в дорогу. Сначала довольно далеко, в Вену, оттуда уже в мае благоприятный случай предоставил ему возможность поехать корреспондентом одной венской газеты в Берлин, а затем, в конце июля, занять место главного редактора местной газеты в Познани. Это было трудное, усеянное терниями поприще, тяжесть которого не в состоянии был бы вынести в течение длительного времени даже хорошо знакомый с этим видом деятельности человек, не говоря уже о молодом, неопытном редакторе. Все сотрудники газеты незадолго до этого оставили свои должности и основали конкурирующую газету; теперь новому редактору предстояло, не зная местных особенностей и не владея польским языком, сохранить старую газету. Не хватало буквально всего, не было даже помещения для редакции — конкурентам удалось оставить его себе, — и поэтому ему вместе с тремя молодыми людьми, которые работали в газете всего неделю-другую, приходилось снимать большую комнату в упомянутой гостинице и заполнять газетные полосы тем, что у них получалось. А получалось это у них далеко не лучшим образом, что угнетало новоиспеченного редактора. Впрочем, то, что ему приходилось работать, как машине, с семи часов утра до глубокой ночи, как раз было для него спасением, потому что во время работы он не так остро чувствовал горе и после двенадцати-четырнадцати часов такого напряженного труда забывался тяжелым сном без сновидений.

В таких трудах прошла и та пятница. В семь часов ушли его молодые коллеги, затем он отпустил домой курьера и теперь ждал, когда ему принесут гранки передовицы. Редактор чувствовал себя уставшим, даже смертельно уставшим, и не только от работы, но и от жары, которая не спадала в течение всего дня. Даже сейчас, когда на город опустились сумерки, в воздухе висела духота. Кругом было тихо, очень тихо, лишь иногда с улицы доносились звуки шагов редких прохожих и стук колес проезжавших экипажей. В соседний номер вернулся остановившийся там человек, и через тонкую дверь редактор отчетливо слышал, как тот вполголоса напевал популярную берлинскую песенку; потом и эти звуки затихли. Редактор закрыл глаза, но не спал. Он думал о своей умершей возлюбленной, и в тот час, поскольку нервы его были перевозбуждены, молодой человек казался самому себе трусом из-за того, что не открыл тогда окно своей комнаты и не прыгнул в бурную реку… И вот когда он так сидел и предавался горьким мыслям, это и произошло…

Голос рассказчика прервался, и когда он продолжил, слова слетали с его губ медленно, с усилием:

— Тогда это произошло… Неожиданно я услышал донесшийся из коридора звук, похожий на шуршание тяжелого шелкового платья. Он раздавался все ближе и ближе. «Это — женщина в шелковом платье, — подумал я, — но как медленно она идет!» А потом меня удивило, что я так отчетливо слышал это через дверь. Вдруг петли двери тихо скрипнули, и она медленно открылась: в сумерках я разглядел белую стройную фигуру женщины, направлявшуюся ко мне. Страх, словно электрический разряд, потряс все мое тело, я вскочил со стула и повернулся к ней. Она подходила ко мне все ближе, медленными, усталыми шагами, и теперь я уже мог различить черты ее лица. Это была она, она! И причем такая, какой я ее видел последний раз: в подвенечном платье, с зеленым веночком на тяжелых белокурых косах. И лицо ее было таким же, каким я видел его перед тем, как меня оторвали от гроба: желтым как воск и изнуренным, но умиротворенным. Только веки не были опущены, и я снова видел ее глаза, большие, блестящие голубые глаза моей Анны. Лишь эти глаза говорили со мной, губы ее оставались сомкнутыми, руки были бессильно опущены, но взор ее говорил мне: «Не пугайся, Карл, я пришла, чтобы утешить тебя!» И она подходила все ближе и ближе. Тут я не выдержал и закричал, силы оставили меня, и я лишился чувств…

Журналист снова умолк, с трудом переводя дыхание. Когда он опять заговорил, дрожания его голоса почти не было заметно:

— Когда я очнулся, то лежал на диване в той же комнате; свечи были зажжены, коридорный прикладывал мне ко лбу намоченное полотенце, горничная держала у меня под носом пузырек с уксусом; какой-то дородный молодой человек с добродушным широким лицом и солидными бакенбардами взял мою руку и спросил: «Ну как дела, почтенная редакция? За врачом я уже послал». Я с опаской огляделся вокруг, в голове у меня все еще был туман. «А что она… Кто вы?» — выдавил я из себя; собственно, я хотел спросить о чем-то другом. Кем был этот человек, мне было глубоко безразлично. Скорее всего, мой сосед из номера рядом — человек, напевавший берлинскую песенку.

Мое предположение подтвердилось. «Коммивояжер по галантерейным товарам. А как меня зовут? — Он застенчиво улыбнулся. — Возможно, вы уже слышали мое имя! Имею честь представиться почтенной редакции — Мориц Кон. Однако вот уже и доктор!»

Я схватил врача за руку, как утопающий хватается за спасательный круг. «Доктор, — простонал я, — это было ужасно…» Врач отпустил всех троих. «Обморок, как я уже слышал, — он нащупал мой пульс. — Сильный жар… Расскажете завтра, — приказал он, когда я попытался заговорить, — на сегодня я знаю достаточно; случилось то, о чем я вас предупреждал. Такой нагрузки и ломовая лошадь не выдержит».

Доктор проводил меня в мою комнату, которая находилась на том же этаже, и дал мне порошок. «Для успокоения», — сказал он. Но это было и сильным снотворным. Когда я проснулся на следующее утро, было уже около десяти. Врач стоял передо мной и держал мою руку в своей. «Сейчас вы встанете и пойдете в парк, — приказал он, — работать сегодня не будете, я уже говорил с вашим издателем; молодые господа справятся сами. Вашу историю и мою нотацию вам оставим на завтра».

Я сделал так, как он велел. Мне и самому было ясно, что работать я не в состоянии. Я чувствовал себя разбитым, в голове у меня гудело, и воспоминание об ужасном происшествии подстерегало меня, как грозовая туча.

Лишь когда я сидел уже на скамейке поддеревьями в парке, в лучах яркого солнца, и вокруг меня бегали играюшие, смеющиеся дети, мои мысли более или менее прояснились. В сердце осталась боль, которая была так же глубока, так же безгранична, как и в первый день утраты, но в моем сознании наступило какое-то просветление. Нет, мертвые не возвращаются, и моя бедная возлюбленная покоилась в могиле. Просто от изнеможения я заснул и увидел такой страшный сон. Или нет, вероятно, я бодрствовал, но мое перевозбужденное воображение сыграло со мной злую шутку. Да, это было видение! Я стал припоминать, что я слышал и читал об аналогичных явлениях. Все признаки совпадали. Осознание этого вернуло мне силы, и уже во второй половине дня я смог приступить к исполнению своих обязанностей в редакции. Редакционная комната предстала передо мной в ярком солнечном свете, мои молодые коллеги скрипели перьями и работали ножницами, и это выглядело так обыденно, что ужасное воспоминание становилось все бледнее. Теперь я был в состоянии думать обо всем: о передовице, о фельетоне, о статье в литературный отдел; я даже подумал о благодарности, которую мне следовало выразить за участие господину Морицу Кону. Однако сделать я это уже не смог, потому что этот человек еще на рассвете уехал первым поездом.

Когда врач на следующее утро появился у меня, он удовлетворенно кивнул. «Ваши глаза снова прояснились, — сказал он.

— Теперь позвольте мне призвать вас к благоразумию. Вы молоды, полны сил, но уже одна ваша работа сама по себе способна превратить вас в развалину. А здесь еще эти истории с женщинами». — «Женщинами?» — испуганно пробормотал я. — «Ну да, у вас ведь была в пятницу вечером довольно бурная сцена с какой-то молодой дамой. Надеюсь, вы не собираетесь отрицать это и скрывать от врача подобные вещи? Этот коммивояжер — как, бишь, его звали… Леви… или Кон? — слышал через дверь, как вы разговаривали с ней!»