Я позвонил в дверь квартиры госпожи фон N. Ее открыл старый лакей Фридрих.

— Кто эта дама, которая только что ушла? — спросил я.

— У нас не было визита, господин доктор. Госпожа и барышня весь вечер были одни.

— Может быть, она вышла из квартиры на третьем этаже? — предположил я.

— Квартира над нами уже три недели пустует, а господина профессора с четвертого этажа вряд ли в такое время посещают дамы.

— Но тем не менее, Фридрих, я только что встретил на лестнице молодую даму и поздоровался с ней!

Лакей лишь пожал плечами и несколько удивленно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Госпожа фон N, у которой он служит уже много лет, очень довольна им, и для нее он, возможно, достаточно исполнительный и преданный человек, но в его обращении с гостями проявляется определенная дерзость, от которой не всегда свободны даже самые лучшие из старых слуг. Я до сих пор обращался с ним по-дружески, теперь он стал позволять себе лишнее в отношении ко мне, надо будет указать ему на свое место. Тем временем я позволил ему, как обычно, помочь мне снять пальто и велел доложить обо мне.

Госпожа фон N и ее дочь приняли меня с учтивым радушием, в котором я заметил, однако, определенное смущение. Я еще не решился признаться Антонии в своей любви, впрочем, нетрудно вообразить, что она давно уже догадывалась о моих чувствах. До последнего времени я искренне надеялся, что она отвечает мне взаимностью. Но с некоторой поры ее отношение ко мне стало если и не менее любезным, то все же гораздо более сдержанным, чем прежде. Можно сказать, что она теперь стремится держаться от меня на расстоянии. Я не могу себе объяснить эту перемену в ее отношении ко мне. О, женщины, вам имя — вероломство!

Госпожа фон N читала какую-то книгу, которую она отложила в сторону, когда я вошел. Антония рисовала. У нее большие способности к рисованию, но я не могу одобрить того, что она использует свой талант для высмеивания окружающих ее людей. Я видел несколько нарисованных ею шаржей, которые для тех, кто не позировал ей специально, вряд ли были бы лестными. Убежден, что в ее коллекции есть карикатура и на мою скромную персону и что Антония, когда я отсутствую, смеется с другими, глядя на нее. Неоднократно, особенно в последнее время, я ловил ее на том, что она изучающим взглядом наблюдала за мной. Но ведь это неприлично! Юная девушка не должна смотреть на молодого человека так пристально, даже если она видит в нем своего будущего спутника жизни.

Я сел за круглый стол, за которым уже сидели мать с дочерью, и завел разговор с госпожой фон N о разных отвлеченных вещах. Антония почти не участвовала в нашей беседе. Рядом с альбомом лежало несколько цветных карандашей, которые она использовала попеременно, и нож с длинной рукояткой и коротким широким клинком, заточенным с обеих сторон, — им Антония время от времени затачивала карандаши. Этот нож я раньше не видел или, по крайней мере не замечал. Клинок был украшен тончайшими бледно-золотистыми узорами, а длинную рукоятку из твердого красно-бурого дерева покрывала инкрустация из перламутра, серебра и золота, изображающая какого-то диковинного зверя, дракона, как мне показалось, из широко раскрытой пасти которого, как у змеи, высовывался длинный острый язык.

Я взял нож и стал рассматривать его. Но в этот момент рука Антонии протянулась к тому месту, где он лежал.

— Ах, пожалуйста, дайте нож! — сказала она, когда увидела его в моей руке.

Я протянул Антонии нож, держа его двумя пальцами за клинок, чтобы ей было удобнее взять его за рукоятку. Она взялась за нее, продолжая смотреть на рисунок перед собой, но когда она, не глядя, потянула нож к себе, я, сделав неловкое движение, порезал себе большой и указательный палец левой руки. Почувствовав резкую пронизывающую боль, совсем не сравнимую с незначительным повреждением, я не мог удержаться от слабого крика и невольно, может быть, на четверть секунды, закрыл глаза. Но за это короткое мгновение я успел отчетливо увидеть фигуру женщины, которую я встретил на лестнице. Она снова улыбалась, однако на этот раз улыбка не была призывной и приветливой. Выражение злорадного удовлетворения лежало на ее губах и светилось в ее золотистых глазах.

— Вам больно? — участливо спросила госпожа фон N.

— Нет, — сказал я и попытался улыбнуться. — Не стоит об этом и говорить. Просто я немного испугался от неожиданности.

Я развел оба пораненных пальца, которые непроизвольно прижал друг к другу и взглянул на рану, которая сразу же начала сильно кровоточить. Я быстро обмотал пальцы платком.

Антония поднялась и сказала:

— Подождите минутку, я перевяжу рану.

Она быстро удалилась и вскоре вернулась с широкой чашей, полной холодной воды, полотенцем и куском полотна. Я опустил оба пальца в холодную воду, которая вскоре окрасилась кровью. После того как я вытер руку, Антония заботливо наложила мне повязку из тончайшего полотна. При этом ее прекрасное лицо оказалось совсем рядом с моим, и я подумал, что, если я ее сейчас поцелую, тогда можно считать мое объяснение в любви состоявшимся; более того, мне в голову пришли даже такие совсем пошлые слова, в которые я хотел облечь свое объяснение: «Вы ранили мое сердце гораздо сильнее, чем мою руку. Не хотите ли вы, прекрасная самаритянка, излечить и мое страдающее сердце?» Но я удержался от этой нелепой выходки, правда, должен признаться к своему стыду, не без усилия. Вот бы удивилась Антония, которая знает меня как серьезного, солидного человека, которому чужды всякие сентиментальные глупости.

После того как маленькие ранки были перевязаны и вызванный лакей вынес окрашенную кровью воду, Антония сложила те вещи, которые она принесла для рисования.

— Откуда взялось это смертоносное оружие? — спросил я с улыбкой, указывая на нож. — Если не ошибаюсь, я вижу его сегодня впервые.

— Вы не ошибаетесь, — ответила Антония. — Представьте себе, я нашла этот нож вчера вечером, когда возвращалась домой. Он лежал перед дверью подъезда и поблескивал в свете фонаря. Нож, видимо, кто-то обронил непосредственно перед тем, как я его обнаружила, потому что первый же прохожий заметил бы его. Я посмотрела направо и налево, но улица была пуста. Мама считает, что нож ценный; но мне он все же не показался такой уж драгоценностью, чтобы я могла решиться пойти в полицию и заявить о находке.

— Покажите мне, пожалуйста, нож еще раз, — сказал я.

Она мне протянула нож, и я осторожно взял его и стал внимательно рассматривать. Длинный, змееподобный язык в пасти дракона быстро двигался в разные стороны — я видел это отчетливо; но, естественно, это был оптический обман.

— Тонкая древнеиндийская работа, — с видом знатока сказал я.

— Мне нужно будет его вернуть? — спросила Антония. — Жаль! Он мне нравится.

— Пусть нож пока останется у вас, — ответил я. — Я дам объявление о том, что он найден, так что тот, кто его потерял, сможет получить его обратно, если приложит хотя бы немного старания.

— Я не переношу в доме найденных вещей, — сказала госпожа фон N. — Нужно придерживаться старого доброго закона: если кто находит на улице имущество, должен отдать его на хранение ближайшему священнику.

До сих пор я еще не рассказал о своей встрече на лестнице. Сначала меня от этого удерживало свежее воспоминание о сказанных по этому поводу словах Фридриха и его удивленном взгляде, потом мое внимание захватила история с ножом. Но теперь мне снова вспомнилась эта встреча. Какое мне дело до удивления Фридриха?

— Когда я шел к вам, мне повстречалась на лестнице молодая дама. Я подумал было, что она идет от вас, но Фридрих утверждает, что вы сегодня никого не принимали и что в доме нет никого, от кого бы она могла возвращаться.

— Надеюсь, это не была воровка, которая пробралась в дом? — озабоченно спросила госпожа фон N.

— Нет, — сказал я, — насчет этого я могу вас полностью успокоить, сударыня. Это была весьма благородная, красивая, изысканно одетая дама, которая, судя по ее костюму, возвращалась с приема или собиралась туда направиться. Она была поразительно похожа на фрейлейн Антонию.