Девушке не доводилось постоянно вращаться ни в мире философии, ни в мире математики, и она не умела мыслить абстрактно. Она снова улыбнулась.
— И что происходит с таким миром, в котором каждый думает, будто его нет?
— Он не знает, что его создало, и создало ли вообще, так звучит исходная посылка, — снова укоризненно напомнил он. — Постарайся понять ее смысл. А смысл в следующем: ты осознаешь, что существуешь, но не осознаешь существование Шерни… Ну так вот, моделей много. — Таменат насмешливо скривился. — Это философы могут строить любые предположения и бредить сколько влезет, никто им дурного слова не скажет, — примирительно заметил он, хотя, впрочем, философов не слишком уважал. — Не осознавая существования такой силы, как Шернь, приходится догадываться, какая она на самом деле. Или, вернее, нужно ее выдумать, поскольку — и тут ты права — невозможно жить без ответа на вопрос, чем я являюсь и откуда я взялся. Разум, подобный человеческому… ибо кошачий — необязательно… не терпит пустоты и на фундаментальные вопросы должен найти какой-то ответ. Но там, где нет знания, вместо него появляются лишь воображаемые представления, а затем вера, что эти представления… по крайней мере близки к истине. Проблема в том, что это ничего не стоит, так же как, впрочем, любая гипотеза, которую невозможно доказать. Что можно построить на голой вере? Все, что захочешь, только не науку, поэтому вернемся в исходную точку. В итоге возник страшный мир, в котором спор в защиту собственных представлений ведется не рациональными аргументами, ибо их нет, а попросту на мечах. Всегда, когда не хватает доводов в поддержку собственных убеждений, остается сила. К счастью, это только модель. Под небом Шерни подобного рода спор невозможен. Пока.
— Почему пока?
— Вот именно. Дело в том, что те смешные модели могут, как ни странно, когда-нибудь пригодиться. Ибо если Шернь рухнет, то уверяю тебя как математик: я не сумею доказать, что она вообще существовала. Самое большее — что она теоретически возможна. Модели — мои, математические — будут равны по ценности головоломкам, впрочем, это будут никакие не модели, лишь висящие в пустоте конструкции. А таких не относящихся ни к чему математических конструкций, внутренне непротиворечивых и весьма сложных, можно построить бесконечно много… только зачем? Примерно то же самое, что производить бесчисленные механизмы из зубчатых колес, все будет превосходно крутиться, сцепляться… только зачем? Ведь ни у кого нет сомнений, что какие-то шестерни могут подходить к другим, к чему все это строить? — Старик старался говорить образно, чтобы девушка поняла его выводы. — Не знаю, что тогда будет, и тут, увы, придется уступить поле философам… Если Шернь действительно исчезнет… развалится, рассыплется… скажем ли мы самим себе: «Нас нет», или, вернее, утратим ли мы ощущение того, что мы есть, что мы существуем? Никто сегодня на этот вопрос не ответит, Ридарета, и наверняка не ответит на него математик, мои знания здесь бесполезны. Возможно, без Шерни нас в самом деле нет, возможно, мы лишь ее эманации?.. Я могу доказать лишь то, что между Шерером и Шернью имеются определенные зависимости, которые можно выразить с помощью чисел, — с неподдельной грустью закончил он. — Но если я потеряю точку опоры?
— Ты мне когда-то уже говорил об этих… моделях Полос. Математических моделях. Я вообще не понимаю, что это значит.
— Но что-то ты все же запомнила?
Она посмотрела на него невинным взглядом лани и вывалила язык, словно загнанная собака.
— Что эти законы Шерни… как там? Неопровержимы. Так же как, например, тот закон, что брошенный в воду предмет становится легче настолько, насколько…
— Да, да, «настолько-насколько», именно. — Таменат не скрывал сарказма. — Неопровержимый закон. А о неопровержимых законах я сегодня уже говорил. В мире, в котором мы живем, действуют такие законы. В Шерни действуют другие, но столь же неопровержимые. Математик Шерни обнаруживал такие законы и описывал их с помощью символов и чисел, а историк-философ рассуждал о том, что из этого следует, чему служит, ну и все такое прочее. — Математик все же с некоторым превосходством смотрел на «рассуждающих». — Ну так вот, эти законы Шерни, похоже, как раз перестали действовать. Правда, лишь некоторые, даже, может быть, немногие, но это не имеет значения, ибо неизвестно, что там составляет единое целое, а что нет, если два плюс два может быть… сколько угодно. Там, наверху, все рассыпается, а на Шерер падают обломки этой когда-то совершенной машины и заваривают тут основательную кашу. Да пусть бы даже и так. Хуже всего то, что невозможно просчитать, насколько горяча эта каша.
— А можно было просчитать?
— Собственно, в этом и заключалась моя работа, девочка… Когда Полосы пребывали в равновесии, любое его нарушение, любое отступление от действующих в Шерни законов, то есть феномен или флюктуация, находило свое отражение в Шерере. Чаще всего это называется Трещинами Шерни, но на самом деле это вызванные аномалиями Полос нарушения законов, действующих в нашем мире. Обычно весьма мелкие. — Он на мгновение нахмурился, подыскивая подходящий пример. — Ты видела на ярмарках фокусников, которые могут отгадать скрытые от их взгляда фигуры, читают закрытые надписи? Не все из них ловкие обманщики. Это отражение феномена, постоянного искажения нескольких Полос, имеющего некое неизменное значение. Или — тебе приходилось оказываться в точно такой же ситуации, как когда-то, хотя это и невозможно? У тебя не бывало впечатления, будто нечто когда-то уже было?
— Неоднократно. — Девушка не скрывала облегчения каждый раз, когда у нее была возможность сослаться на собственный конкретный опыт.
— Флюктуация. Столь часто встречающаяся, что в качестве среднего значения ее включают в большинство расчетов. Отклонение, появляющееся настолько часто, что оно… является нормой, — он упрощал как только мог, опасаясь, что у прекрасного Рубина лопнут редко использовавшиеся мозговые извилины. — Все было столь здорово посчитано, и вдруг — взяло и сдохло. В отношении Шерни что-либо посчитать уже невозможно. Хорошо же с этой точки зрения выглядит моя жизнь, посвященная работе, которая пошла прахом, если вообще была работой — скорее забавой, подсчетом овец, которые мне снились…
— Но это касается только Шерни?
— Ну да, пожалуй. Шерера — в той степени, что он лежит под ее Полосами, и эти падающие обломки…
— Шерер разваливается?
— И не думает. Мои модели показывали, что будет совсем иначе. Странно, но почему-то он не разваливается.
— Ну тогда и плевать на Шернь, — торжественно заявила она, словно все еще находилась среди своих разбойников-моряков. — Пусть разваливается, мне она вовсе не нравилась. Для чего она тут нужна?
— Мне казалось, что для всего.
— Когда-то ты говорил, что скорее мир для чего-то нужен Шерни.
Она была не столь глупа, как ей хотелось казаться.
— Все равно. Ну нет, не все равно, — опомнился он. — Однако… взаимозависимости и то, о чем мы говорили… Законы, правящие Шернью, имели свое отражение здесь, — снова повторил он. — Она создала этот мир, во всяком случае, жизнь и разум.
— Ладно, хватит, — прервала она, наконец утомившись; она и так выдержала дольше, чем он предполагал. — И это все, что нас сюда привело?
Таменат немного помолчал. Все ли? И да, и нет… В некотором смысле он сказал ей все. Теперь он размышлял, стоит ли ему перейти к подробностям. Например, к таким, как Рубин Дочери Молний — символ двух Темных Полос, когда-то отторгнутых Шернью. Эти две Полосы до сих пор действовали нормально… по крайней мере, было на то похоже. Создавалось впечатление, что Рубины Дочери Молний — а в особенности самый большой из Рубинов, Риолата — единственные Брошенные Предметы, с помощью которых еще можно было обращаться к Полосам…
— В основном все, — сказал он.
Она не заметила этого «в основном».
— Ты кого-то знаешь в этом городе?
— Знал. И рассчитываю на то, что он до сих пор тут живет.
