— Да, он миленький, — согласилась Блэр с печальной улыбкой. — А ты помнишь, каким славным был Скотт, когда родился?

— И Сэм тоже, — растроганно произнес Саймон, вспоминая огромные темно-голубые глазищи и торчащие во все стороны светлые волосики. Он снова с нежностью посмотрел на жену. За этот год они очень далеко отошли от тех воспоминаний, и не по вине Блэр.

Их союз дал трещину, но сейчас оба уже осознали, что надорвана сама ткань, из которой соткан их брак. Саймон легкомысленно надеялся, что Блэр не заметит, если он возьмет себе небольшой отпуск от брака, ведь формально он по-прежнему оставался с ней, только сердце его уже несколько месяцев было далеко. И только сейчас Саймон понял, как дорого обошлась им обоим его ошибка.

— Прости меня, Блэр, я знаю, что этот год был для тебя очень тяжелым.

Блэр не ответила, она задумалась о не столь отдаленном прошлом. Когда она ходила по дому и ей на глаза попадались семейные фотографии, напоминающие о лучших временах, то от одного их вида у нее начинало болеть сердце. Она помнила времена, когда Саймон смотрел на нее с нежностью, когда их объятия были крепкими, когда в их взглядах еще горела страсть друг к другу. Теперь у нее в душе как будто все умерло. Блэр никак не ожидала, не могла себе даже представить, что он способен ранить ее так больно.

— Каким же я был глупцом, — прошептал Саймон со слезами на глазах. Он взял жену за руку. Сейчас он отчетливо сознавал, что он с ней сделал, и от этого чувствовал себя последним мерзавцем. Элизабет его возбуждала, она вдохнула в него новую жизнь, но он никогда не любил ее по-настоящему, так, как любил только Блэр. И он ни за что бы не хотел причинять жене боль, чтобы она узнала о его измене, но вышло иначе. А теперь слишком поздно. По поникшим плечам Блэр, по ее потухшему взгляду Саймон понял: то волшебное и прекрасное, что было когда-то между ними, ушло. Поначалу эго пугало Блэр, потом она злилась, чувствовала горечь, но сейчас она ощущала только грусть и невероятную усталость — Саймон это чувствовал, и для него это было гораздо страшнее, чем ее гнев.

— В жизни всякое бывает, — философски заметила Блэр. Ни один из них ни разу не упомянул имени Элизабет, но оба понимали, о ком идет речь. — Я только не ожидала, что такое может произойти с нами. Это было тяжелее всего. Поначалу я просто не верила, но со временем, кажется, поняла, что мы такие же, как все — надломленные, потрепанные жизнью, озлобленные. Это было все равно что потерять наше волшебство.

— Блэр, ты никогда не теряла свою магию.

— Нет, я ее потеряла… когда мы потеряли нашу.

— Может, мы ее еще не совсем потеряли и нам удастся найти ее снова, — с надеждой сказал Саймон.

Блэр улыбнулась, но ей было трудно представить, что у них все опять может стать как раньше, слишком многое изменилось за последнее время. И ни одно из изменений не было чисто внешним, поверхностным. Внешне как раз все выглядело по-прежнему, окружающим они, как и раньше, казались интеллигентными, творческими, счастливыми людьми, у которых великолепная семья и жизнь, полная тепла и любви. Но внутри все изменилось. На протяжении последнего года Блэр была очень одинока, она во второй раз в жизни чувствовала себя брошенной.

— По-моему, это замечательно, что в доме появится ребенок, — мягко сказал Саймон.

Блэр снова поникла.

— Саймон, если тебе этого хочется, ты еще можешь иметь детей. Я не могу.

— Это для тебя так важно? — спросил Саймон, явно удивленный. Он даже не задумывался о детях, когда был с Элизабет Коулсон; брак, дети — все это оставалось за рамками их отношений, с его стороны было только сексуальное влечение, возбуждение. Но Блэр в ответ на его вопрос серьезно кивнула:

— Иногда это имеет значение, для меня всегда было важно, что я могу иметь детей, и сейчас, когда я лишилась этой способности, я чувствую себя очень старой.

В этом году она перешагнула определенный рубеж в жизни, и по иронии судьбы это случилось в тот же год, когда Саймон решил изменить ей с женщиной, почти вдвое моложе, чуть ли не с ровесницей старшей дочери. Мягко говоря, он выбрал не самое удачное время, но она ничего не могла изменить или предотвратить.

— Мне не нужны другие дети, — твердо сказал Саймон. — За всю жизнь мне никогда не хотелось быть женатым на ком- то другом, кроме тебя. Блэр, я и не думал от тебя уходить. Я знаю, то, что я сделал, — это непростительно, неправильно, недопустимо, просто мне нужна была небольшая передышка. Не знаю, что на меня нашло, наверное, я просто старый дурак. Она молода, мне льстило ее внимание, и, наверное, так совпало, что в это же время наша семейная жизнь стала казаться мне обыденной. Но я никогда ни о чем так сильно не жалел, как об этой своей ошибке. — За его развлечение они оба заплатили очень высокую цену. — Она не выдерживает никакого сравнения с тобой, Блэр, — тихо признался Саймон. Такая честность с женой давалась ему нелегко, но он знал, что пришло время быть честным. — Во всем мире с тобой никто не сравнится.

Саймон наклонился к жене и поцеловал ее. На какую-то долю секунды Блэр ощутила проблеск чувства, которого не испытывала целый год. Она неуверенно ответила на поцелуй, потом улыбнулась и скромно заметила:

— Я, знаешь ли, теперь бабушка.

Слышать это было так странно и непривычно, что оба рассмеялись.

— А я тогда кто? Я чувствую себя еще старше, чем есть на самом деле.

Элизабет Коулсон поначалу словно возродила его, он почувствовал себя вдвое моложе, но когда понял, что может потерять Блэр, будто разом постарел на тысячу лет. Саймон медленно встал и обнял жену за плечи.

— Пойдем, помоги дряхлому старику подняться на верх. Ночь была трудная, мне нужно лечь.

Но когда он посмотрел на жену, в глазах его заблестели совсем не стариковские огоньки. Ночь действительно была трудная, оба устали, но у Саймона на уме было кое-что, о чем он до сегодняшнего утра и помыслить не смел.

— Если ты когда-нибудь еще раз… — В глазах Блэр сверкнули искры, которых Саймон не видел в них почти год.

Блэр легкой походкой, соблазнительно покачивая бедрами, быстро поднялась по лестнице. Саймон смотрел на жену, любовался ею, и сердце его пело. На верхней площадке она обернулась и снова посмотрела на него. На этот раз ее взгляд метал громы и молнии.

— Вот что, Саймон Стейнберг: дважды тебе это с рук не сойдет! В этом доме старики, которые не умеют себя вести, милости не дождутся.

Саймон молчал, ему можно было ничего не говорить, Блэр и так читала в его глазах глубочайшее раскаяние и любовь. Несмотря ни на что, он все-таки к ней вернулся. Блэр до сих пор бросало в дрожь от мысли, что она его чуть было не потеряла.

— Тебе не обязательно это говорить. — Саймон обнял жену и поцеловал. — Это никогда не повторится.

— Я знаю, что не повторится. — Они вошли в спальню. В окна бил яркий солнечный свет, денек обещал быть отличным. — Потому что в следующий раз я тебя просто убью. — Блэр произнесла это очень тихо, мягко, но она прекрасно понимала, что если потеряет Саймона, то это убьет ее саму.

— Иди сюда, — хрипло прорычал Саймон. Как давно он

этого не говорил! В последний раз они занимались любовью чугь ли не год назад, и сейчас Саймону не терпелось поскорее уложить жену в постель. Они прыгнули на кровать, как два расшалившихся подростка, Блэр рассмеялась, а затем Саймон вдруг стал ее целовать, и она вмиг вспомнила все, что так старательно пыталась забыть, — как она его любила, какой он сексуальный, как хорошо им было вместе. Блэр никогда не думала, что сможет снова доверять ему, тем более полюбить его снова, цо сейчас, когда они лежали на залитой солнцем кровати в день рождения их первого внука, оба вдруг с громадным облегчением поняли: ничто не потеряно. Их любовь друг к другу стала еще сильнее, если такое возможно. Им повезло — это крошечный новорожденный сын Сэм благословил их на новую жизнь.

Когда август вступил в свои права, стало наконец казаться, что все важные события развиваются так, как им и положено. Джефф благополучно снимал свой фильм. Кармен продолжала съемки, ее беременность пока не создавала никаких сложностей. Правда, стал мешать Алан, который объявлялся на площадке всякий раз, когда снималась любовная сцена. Режиссер даже позвонил Аллегре и пожаловался на него. Однако оба фильма продвигались успешно. Аллегра помогала Джинни Моррисон продать дом на Беверли-Хиллз и перебраться на их ранчо в Колорадо. Вдова Брэма хотела поселиться как можно дальше от Лос-Анджелеса и завершить переезд еще до сентября, когда детям нужно будет идти в школу. При их семье по-прежнему круглые сутки дежурили телохранители, но выяснилось, что выстрел, унесший жизнь Брэма и разрушивший их жизни, был случайной выходкой какого-то свихнувшегося одиночки. Среди живущих в Лос-Анджелесе знаменитостей это событие вызвало взрыв негодования, лишний раз напомнив всем, какие опасности их подстерегают и насколько малы и ограниченны средства защиты в рамках существующих законов. Однако Джинни сейчас была далека от того, чтобы выступать с речами в поддержку принятия новых законов. Она хотела только одного: исчезнуть из поля зрения публики вместе с детьми.