Осталось сказать несколько слов о других героях романа.

У Иды есть еще один, старший сын — Нино, и это образ чисто итальянский. Нино живет одним днем, по девизу «il domani nоn esiste» — «завтрашнего дня не бывает», а муссолиниевское воспитание привило ему и еще один девиз — «mе nе frego» — «мне на все плевать», за которыми стоит презрение к нравственности и к людям, анархический индивидуализм и культ грубой силы, словом, «кто смел, тот и съел». Он упивается жизнью и молодостью, словно гурман лакомым куском, он — эгоист, воспринимающий жизнь лишь как увлекательную игру. И при этом он любящий брат и верный товарищ, а опереточный дуче нужен ему лишь постольку, поскольку предоставляет ему возможность выявить себя. Когда дуче обманывает его ожидания, Нино без раздумий уходит в партизаны, потом в контрабандисты — и все это от избытка сил и для самовыражения. Неистовый витализм Нино — это тот же анархизм, он тоже не терпит ни дисциплины, ни обязанностей, ни подчинения.

Но есть в романе и «настоящий» анархист — Давиде Сегре, вначале маскирующий свое иудейское происхождение под выдуманным именем Карло Вивальди. Давиде — фигура кое в чем условная, как бы недописанная, в нем Моранте отдала дань своему собственному юношескому увлечению анархизмом, это увлечение осудила и с ним распрощалась — признавая, однако, полезность анархизма как разрушительной силы. Иначе говоря, в фазе «весь мир насилья мы разрушим» анархизм может и сослужить некую службу, а для фазы «мы наш, мы новый мир построим» анархизм совершенно не пригоден. Понятно почему, ведь любое общество — это система, система не может обойтись без иерархии, то есть подчинения одних другим. Понятно, что проведенный в жизнь анархизм способен породить лишь общественную энтропию. Но он заманчив как средство освобождения собственной индивидуальности, и вот тут-то Давиде Сегре и Нино Манкузо должны восприниматься нами вместе, ибо они дополняют друг друга. Нино легок, Давиде не по-итальянски тяжел, один — весь в потоке жизни, другой — как бы «больная наша совесть», один олицетворяет практику, другой зашел в теоретический тупик. Встав на путь насилия, Давиде разрушается — сначала он испытал насилие на самом себе, потом причинил сам, и это разрушило его дважды.

Гибнет Нино, его прикончил именно его витализм, уведший в криминал, но гибнет и Давиде — угодив в духовный тупик, он ищет выхода в «четвертом измерении», в наркотиках.

В конце романа действие словно замирает, ритм же повествования все нарастает, словно предвещая трагедию.

Давиде произносит в харчевне, при массе посетителей, не обращающих на него ни малейшего внимания, свой ключевой монолог. Опустошенный, алчущий какой-то веры, ставший, сам того не зная, на путь, ведущий к Богу, он дает волю своему Супер-Эго, иначе говоря, своему обострившемуся подсознанию, которое позволяет ему обнаружить фашизм, то есть насилие, всегда и во всем: и в древней Греции, и в цивилизации ацтеков и инков. В мире всегда была всего лишь одна общественная система, утверждает Давиде. В разные времена люди действовали во имя религии или любимого вождя, славы и чести, национального духа, светлого будущего… Но все это были лишь псевдонимы и маски, и они порождали лишь очередную порцию насилия. Апология анархии, столкнувшись с осознанием противоестественности и одновременно неизбежности насилия, приводят Давиде к краху, и единственное, что остается ему в жизни после гибели всей его семьи, — это наркотики и свидания с «профессионалкой» Сантиной. Его ждет одиночество, тупик, гибель, только вот перед гибелью он успевает бросить беззаветно любящему его Узеппе смертельную для того фразу — «Убирайся вместе со своим псом, мерзкий идиот!» — и этим уничтожает ребенка. Узеппе гибнет, собаку, охраняющую его, приходится пристрелить, но жизнью расплачивается и Давиде — бумеранг насилия поражает и его. Насилие несет гибель и субъекту, и объекту — вот какую истину открывает нам и себе Эльза Моранте.

Мы уже успели сказать, что моторика действия в романе, его сюжет предельно просты, система же идей, сплетенных в нем, значительно сложнее. После гибели героев остаются идеи, и нас, естественно, интересует: а что же в конечном счете с идеями?

С идеями, увы, далеко не все благополучно, и это «неблагополучно» образовалось уже после выхода романа, и безо всякого участия автора.

В качестве послесловия на последних страницах мы видим цитату: «Все семена погибли, кроме одного. Не знаю, что из него вырастет, — возможно, цветок, а не сорняк. Заключенный 7047 тюрьмы города Тури». Заключенный 7047 — это Антонио Грамши, основатель итальянской коммунистической партии, а фраза взята из письма к его русской свояченице от 3 июня 1928 года. Моранте, разочаровавшись вместе со своими героями во всех идеалах, витавших вокруг нее, все же надеется на лучшее. Только вот там ли она хочет увидеть это лучшее? С семенами что-то не получилось. Может быть, мир действительно спасут ребятишки?..

Как бы там ни было, нам остается История. Она празднует свой бессмысленный и беспорядочный шабаш, и нам никуда ее не деть, мы все поневоле должны играть в ней какую-то роль. Мы думаем, что управляем Историей, но ведь не думаем же мы, что управляем, скажем, движением планет?

Счастливцы, Которых Мало, и Несчастливцы, Которых Много, тоже делают Историю, это Великое Совершение. Или это История «делает» их?

Вокруг центральной жертвы романа — мальчика Узеппе — выстроены и другие жертвы, и имя им легион. Это не только Нино, Ида и Сантина, не только замерзающий в русских снегах солдатик, и не только Давиде, этот анархист-неудачник. Тут и члены пресловутой «Гарибальдийской тысячи», и евреи из гетто, и даже животные и птицы… Всех их съела История, та самая, что затиснута в преамбулы к частям романа. Если мы будем об этом помнить, то куски этой самой Истории прочтутся, словно обвинительное заключение в зале суда. Получится список насилий и геноцидов, перечень адских средств убийства, анатомия того самого «скандала, который длится уже десять тысяч лет». Есть ли на что надеяться? Да, определенно отвечает Моранте, мир спасет чистота и бескорыстие, «мир спасут ребятишки». Вспомним, что у Достоевского сказано в сущности почти то же самое: «Мир спасет красота Бога». Нужна, стало быть, любовь к ближним и к жизни?

Роман «История» кончается на пороге семидесятых годов. Впереди мрачные тучи других войн — Вьетнам и Ближний Восток, наш Афганистан, наша Чечня и все, все остальное. Потому что История продолжается, и насилие над человеком не стихает…

В прежние времена большие надежды возлагались на «поэта», на «пророка», призванного «глаголом жечь сердца людей». В наши дни эта роль терпит кризис — во всяком случае, на Западе. Литература там все больше сближается с бизнесом, вдохновения все меньше, желания «рукопись продать» все больше, чтение книг превращается в развлечение. Поэтому для западного мира роман Эльзы Моранте — это сигнал тревоги для «успокоившихся в безнадежности» (выражение Элио Витторини), то есть для погрязших в преступном равнодушии. Но это и акт веры в литературу и в то, что просвещенная миссия интеллектуала-поэта все еще имеет место. Сегодня более, чем когда-либо смысл присутствия писателя в мире состоит в том, чтобы искать ответы для себя и для других, утверждает Моранте своим романом.