— Следует признать, миледи, французам с ее помощью сопутствует некоторый успех. Что верно, то верно.

— Вы думаете, в самом деле благодаря ей?

— Вполне возможно. Она заражает всех своим нервным возбуждением, похожим на кликушество.

— Я слышала также, что она подвигла моего брата Шарля на коронацию. И теперь он король Франции Карл VII. Это правда, кардинал?

— Да. Он объявил себя королем Франции. Конечно, это одна лишь профанация, миледи.

— А французы? Как они отнеслись ко всему этому?

— Нужно честно признать, их настроение несколько изменилось. Они вышли из состояния междуусобной распри, расслабленности и равнодушия, в коем пребывали столь длительное время. Сейчас многие считают, что сам Бог послал им эту Деву Иоанну.

— Вы сильно обеспокоены, милорд?

— Ну… с одной стороны, это нелепица и чушь, хотя оказывает серьезное влияние на французов…

— Правда, что они вернули себе Орлеан? И она шла впереди армии?

— Да… Она помогла также выиграть несколько незначительных сражений. Но все они воодушевили народ…

— И повергли в уныние английских солдат?

— К сожалению, именно так. Люди повсюду суеверны. Они верят в различные знаки и предзнаменования. Французы сейчас убеждены, что Господь на их стороне. Что он явил им поддержку в лице этой юной девицы… Все это не так, но они утвердились в этом и потому осмелились объявить дофина Шарля королем.

— Вы с такой горечью говорите об этом, милорд. Если вы действительно не считаете происшедшее серьезным…

— Нам не может нравиться то, что происходит, миледи. Это, собственно, и явилось причиной моего визита к вам.

Снова мое сердце бешено заколотилось. О чем идет речь? Может, они прознали о приезде ко мне старого француза и теперь собираются обвинить меня в связях с противником? В измене?..

— Создавшееся положение, миледи, — продолжал кардинал, — требует от нас решительных действий, поэтому нам необходимо повезти нашего короля во Францию и там короновать его. Он ведь законный монарх, которому ваш покойный отец добровольно завещал свой трон. Разве не так?.. О, как печально, что ваш супруг сам не сделал этого раньше, когда одержал ряд своих блистательных побед! Тогда сейчас не возник бы спор о том, кто является истинным королем Франции.

— Мой муж не захотел лишать моего отца короны при его жизни, — сказала я.

— Поступок, вне всякого сомнения, благородный, — откликнулся кардинал, — но, как многие такие поступки, ведущий к печальным результатам… Однако мы намерены сейчас исправить его оплошность, а потому наш король Генрих, как ни молод, должен будет отправиться во Францию, где на его юную голову мы возложим французскую корону. Но до этого необходимо совершить то же действо у нас, в Англии. Ведь он еще не коронован. Мы предполагаем сделать это как можно скорее, и, конечно же, мать короля не может не почтить своим присутствием эту великую церемонию.

— Вы говорите о коронации в Лондоне? — спросила я, стараясь не выдать своей растерянности.

— Я говорю о том и другом торжестве, миледи. Нам очень хотелось бы видеть вас на коронации в Вестминстере, и мы считаем совершенно необходимым ваше присутствие во Франции.

Я почувствовала, как из-под меня уходит земля. Как справиться со всем этим? Что делать? Даже если поездка во Францию состоится после родов, то в каком состоянии я буду тогда? Как покину своих детей, Оуэна?

Кардинал продолжал говорить:

— Первая коронация состоится в начале следующего месяца. Надеюсь, ваша милость успеет подготовиться к ней без лишней спешки.

В следующем месяце! Да это как раз самые последние недели беременности. Как я смогу появиться на людях?.. А потом еще Франция…

Я готова была плакать от бессилия, готова закричать: нет, оставьте меня в покое! Мне сейчас не до ваших церемоний.

Может, проще всего для меня сейчас подняться с кресла, и пусть этот человек увидит, в каком я состоянии, пусть узнает все…

Я сделала над собой усилие и отбросила эти нелепые мысли, вызванные внезапной слабостью.

— …Потому я и осмелился беспокоить вас, — услышала я слова кардинала. — Король еще так молод, ему необходимо, чтобы мать находилась с ним в подобные моменты жизни…

Мне хотелось бросить ему в лицо: однако вы отобрали его у матери! Моего ребенка… Отдали другим женщинам… А теперь вам понадобилась его мать…

Кардинал все говорил и говорил.

— Что касается вашего присутствия во Франции, миледи, оно не только желательно, но просто необходимо. В особенности теперь, когда усилилось сопротивление. Французам должно напомнить, что мать нашего короля — любимая дочь короля французского, добровольно перед смертью передавшего свой трон ее супругу… Итак, миледи, — закончил он, — мы ожидаем вас ко двору через неделю…

Для меня было совершенно ясно, что я не могу ехать в Лондон. Но какую найти отговорку? Какую причину, чтобы отказаться?

Должно быть, я сильно побледнела, потому что кардинал произнес участливо:

— Надеюсь, я не чересчур утомил вас? Ваш вид говорит о нездоровье.

— Я… я действительно не очень хорошо себя чувствую, — отвечала я.

— Тем большую вы проявили любезность, что соизволили принять меня, миледи.

— Прощайте, кардинал. Благодарю за ваш визит… Пускай мои дамы придут немедленно…

Он поклонился и вышел. И тотчас же в комнаты ворвались три Джоанны, Агнесса и Гиймот.

— У вас совсем больной вид! — воскликнула одна из Джоанн.

— Неудивительно, — отвечала я, — если узнаете, зачем он пожаловал.

— Не томите нас, рассказывайте! — вскричала Агнесса.

Мой рассказ привел их в еще большее волнение.

— Вы не можете никуда ехать! — заявила Агнесса.

— Это вполне очевидно, — согласилась я. — Но что делать?

— Все очень просто, — спокойно сказала Гиймот. — Вы как следует заболеете… Не дай Бог, конечно, — добавила она с улыбкой. — Сегодня кардинал уже видел, что вы нездоровы. Прямо сейчас, еще до его отъезда, мы уложим вас в постель, и ему станет об этом известно. Мы добавим, что вы встретились с ним, превозмогая плохое самочувствие. Ко дню коронации в Лондоне вы разболеетесь окончательно… Не дай Господь! — снова прибавила она. — Так что скорее в постель, миледи. Вы и правда немного бледны…

Мой сын Генрих был коронован в Вестминстере в шестой день ноября того же 1429 года в присутствии членов парламента. Его мать на коронации не присутствовала. Она была не столько больна в те дни, сколько неуклюжа и малоповоротлива, ибо находилась на последнем месяце беременности и не покидала своих покоев, где с ней оставались только самые верные, надежные люди.

Как мне хотелось быть рядом со своим мальчиком во время коронации. Бедняжка! Для восьмилетнего ребенка это торжество явилось немалым испытанием. Но, насколько я помнила, мой малыш по натуре рос достаточно спокойным и разумным, и я надеялась, что воспитание, которое он получил сейчас, не сделало его хуже.

Мне осталось знать, ощущал ли он потребность в матери. И во время торжества, и вообще в жизни. Думал ли обо мне? Не превратилась ли я для него в какое-то далекое, зыбкое воспоминание о раннем детстве?

Оуэн считал, что поспешность коронации объяснялась не только положением во Франции, но и желанием многих лордов принизить значение Глостера в стране, ибо теперь тот уже не мог законно занимать роль протектора при короле.

— Но они ведь не думают, что мой сын в состоянии править страной в восьмилетнем возрасте? — спрашивала я.

— Разумеется, нет, — отвечал Оуэн. — Однако это дает им повод избавиться от Глостера. Не ты одна, моя любовь, считаешь его камнем преткновения.

— Да, и кардинал больше всех.

— О, не только он…

Нам рассказали, что и как происходило шестого ноября в Вестминстерском аббатстве. Граф Уорик ввел моего сына; тот прелестно выглядел в королевской мантии, лицо его было важным и серьезным, но немного печальным. Возможно, он просто устал от всех приготовлений, а быть может, понимал уже, какой тяжкий груз ложится на его детские плечи, и прозревал ожидавшие его тяготы и беды.