— Думаю, они могли бы стать счастливыми и без всеобщего одобрения, — сказал он.

Я в недоумении посмотрела на него. Что он хочет этим сказать?

Он ответил своим взглядом на мой, и я поняла: его слова имеют тайный смысл; он желает, но не осмеливается сказать нечто другое. И еще мне стало ясно, что пора мне первой отбросить притворство, покончить с условностями и заговорить прямо и откровенно о том, чего мы оба уже давно хотим.

— Вы в самом деле полагаете так? — спросила я.

— Уверен. Что может помешать истинной любви? Вы сомневаетесь?

— Нет, — сказала я не очень уверенно. — Наверное, так. — И добавила вдруг: — Любовь всегда права.

Вспыхнула искра, от которой вот-вот возгорится огонь.

Мы стояли совсем близко друг к другу. Мы улыбались… И потом его руки обхватили меня и крепко прижали. Мы стали едины, время кануло в вечность.

Словно откуда-то издалека я услыхала его шепот:

— Как давно уже я люблю вас, Екатерина… королева Англии.

Эхом я отозвалась:

— Я тоже люблю вас, Оуэн Тюдор…

Той ночью мы стали любовниками.

Это безрассудно, опрометчиво, опасно. Сейчас, вспоминая об этом, я поражаюсь нашей смелости. А если пытаюсь объяснить самой себе, оправдаться перед собой, то выдвигаю такие доводы, как отчаяние по поводу утраты сына и то, что, как женщине, мне трудно стало одной, без мужчины… Мое тело жаждало требовательных ласковых рук, губ. Однако тут же перебиваю себя: все дело в том, и только в том, что я полюбила его. Той самой — истинной, настоящей — любовью. Мои чувства отличались от тех, что я испытывала к Генриху. Там я себя уговаривала и наконец поверила, что люблю его… Да, он мне нравился, я гордилась им, он наполнял всю мою жизнь, делая ее интересной, захватывающей, приносящей удовлетворение.

Но с Оуэном все иначе. Наша любовь вспыхнула внезапно, необдуманно, она таила угрозу и не приносила выгоды, не давала преимущества ни одному из нас. А еще она была беззаконной, но непреоборимой, неудержимой и всеохватывающей… безграничной…

Не повернуть вспять, испытав ее.

Он говорил, что полюбил меня почти сразу, как увидел. Что много раз собирался просить избавить его от должности при моем дворе, но никак не мог решиться на это.

Я слушала, с жадностью ловя каждое слово, погружаясь все глубже в свою любовь, свою страсть, которую, казалось, я никогда и не утолю.

Никогда!.. У меня умер муж. У меня отняли ребенка. Но мне никто не запретит любить и никто не отнимет у меня моего возлюбленного!..

Увы, как я была наивна!..

Впрочем, мы оба вполне сознавали опасность, нависшую над нами, угрозу, которую следовало избегать.

— Со мной рядом преданные женщины, — говорила я ему. — Они никогда не выдадут меня.

На что он отвечал:

— Ты слишком добра, моя любовь, чересчур доверчива. И думаешь, все такие же, как ты.

— Дорогой Оуэн, — убеждала я его. — Во всяком случае, я могу вполне доверять моим трем Джоаннам, а также Агнессе. Что касается Гиймот, она скорее пойдет на смерть, чем предаст меня.

— Да, их преданность я вижу давно, она радует и умиляет меня, — соглашался Оуэн.

Но в ту, первую, ночь мы мало говорили. Мы любили друг друга, и наше наслаждение было смешано с тревогой, отчего делалось еще острее, еще ненасытнее.

— Нельзя любить лишь тогда, когда это выгодно и спокойно, — сказала я в перерыве между ласками. — Любовь не для того создана. Она сильнее и глубже, если не под стать чему-то, а вопреки.

— Любимая, ты говоришь как человек, который много выстрадал, — отвечал Оуэн. — Слишком много.

— Мой дорогой, отныне нам придется делить и радости, и беды.

— Екатерина… Кейт… неужели это возможно?

— Если мой возлюбленный не из робких..

— О нет. Я доказал это в свое время на поле боя. Единственное, что меня тревожит, — как наша любовь отразится на твоей судьбе.

Я коснулась пальцами его губ.

— Молчи. Не хочу ни о чем слышать. Сегодня ночью мы вместе. Разве это не прекрасно? Мы сумели наконец сломать барьер предрассудков и открыться друг другу. Ничто не должно омрачить нашу первую ночь…

Так оно и было. Все дурное пришло позже.

В ту ночь мы познали и обрели друг друга. Об остальном мы не думали…

Я сама чувствовала, что изменилось, налилось сладкой истомой тело, блуждала по лицу улыбка. Агнесса и все три Джоанны смотрели на меня с молчаливым удивлением, а в глазах Гиймот то и дело мелькал страх.

Но никто из них ни о чем меня не спросил. Молчала и я.

Может, Джейн в своем теперешнем путешествии в Шотландию вместе с Джеймсом чувствовала такую же волшебную невесомость? Мне казалось, что я счастлива, как никогда.

Я могла думать лишь об Оуэне. Бесконечно слушать его рассказы о жизни в Уэльсе, о детстве и ранней юности. О далеком предке по имени Кадваладр, защищавшем землю валлийцев от войск английского короля Генриха II. Мне хотелось как можно больше знать об отце Оуэна — изгнаннике, отверженном, вынужденном бежать из родных мест и скрываться. В приступе ярости он убил человека, нанесшего ему оскорбление.

Все эти истории казались мне чрезвычайно романтическими, я так любила их и просила не раз повторить, наслаждаясь его красивой музыкальной речью.

Словом, меня полностью захватил Оуэн, я до конца растворилась в нем.

— Надо постараться не показывать своих чувств на людях, — не раз говорил он мне.

— Зачем же ты сам так жарко смотришь на меня при всех? — парировала я.

— Тебе это неприятно?

— Обожаю твой взгляд. Он меня всегда так волнует, что я слабею. Но ты так неосторожен… Нет, нет! — восклицала я тотчас же. — Продолжай так же смотреть на меня! Прошу тебя!

— Как же я смотрю?

— Так, словно я уже в твоих объятиях.

— Но ведь это чистая правда!..

Любовные речи… Бессвязные, бестолковые, не понятные никому, кроме двух посвященных… Маленькие любовные хитрости и ухищрения… Они входили в ритуал любви и доставляли ни с чем не сравнимое наслаждение. Жизнь внезапно повернулась ко мне своей лучшей стороной…

У меня отняли ребенка, но ко мне пришла любовь. Настоящая, хотя и опасная. Волшебная… А волшебником оказался Оуэн.

Я потеряла не все, твердила я себе, я еще смогу быть по-настоящему счастливой…

Молчание Гиймот по этому поводу казалось мне несколько странным. Она словно чего-то выжидала. Я понимала: она догадывается обо всем, знает правду, и если не одобряет, то, по крайней мере, понимает меня. Да, я не сомневалась: она осознает, как тяжела для меня разлука с ребенком, и не может осудить за то, что я попыталась — и мне удалось это! — возместить свою утрату.

Я чувствовала: недалека та минута, когда Гиймот не сможет больше хранить молчание.

Тем временем все остальное шло своим чередом. Мой двор готовился к разделу: прибывшие сюда леди Батлер и миссис Эстли усердно занимались подготовкой маленького короля к переезду в Виндзор. Мой любимый когда-то Виндзор! Я же оставалась пока в Хардфорде.

С отъездом моего сына во дворце стало намного меньше людей и суеты, что облегчало наши встречи с Оуэном. Однако дамы из моего близкого окружения с еще большим беспокойством вглядывались в меня, и я чувствовала — с их губ вот-вот сорвутся какие-то опасливые слова.

Первой, конечно же, нарушила молчание моя милая Гиймот.

Как-то она вошла ко мне в покои и молча остановилась поодаль, по ее смущенно-решительному виду я поняла, что сейчас будет сказано нечто не вполне обычное.

— Миледи, — заговорила она наконец с торжественной серьезностью, — понимаете ли вы сами, как изменились за последнее время и что это… это заметно для других?

— Изменилась? — откликнулась я невинным тоном. — В каком смысле, Гиймот?

— Ну… как сказать… вроде бы что-то с вами приключилось… необычное. Вы очень похорошели. Как-то неприлично… Но я знаю, что… — продолжала она, обретя более решительный тон, — и многие другие тоже догадываются.