— Разумеется, — сказала я. — Всем известно, что у маленького короля теперь собственный двор и другое окружение. А его мать осталась без сына. Такие перемены не могут пройти незамеченными.

— Но вы, миледи, дай вам Бог, смирились с этим, и на вашем лице нет безмерного отчаяния. Я уже сказала вам. Напротив, вы счастливы. Уж не потому ли, что…

Она замолкла.

— Почему, Гиймот? Говори же…

— Потому что нашли утешение, — выпалила она.

— Утешение? — переспросила я, задумавшись над этим словом. — О, больше, чем это, дорогая Гиймот! Хотя, как мать, я безутешна.

— Все дело в Тюдоре? — спросила она прямо.

Я утвердительно кивнула. Не хотелось притворяться перед ней, да и бесполезно. Она давно уже все поняла. Раньше всех она почувствовала, что должно случиться. Пророчица милая.

— Это очень… очень безрассудно, — проговорила она, подходя ко мне вплотную.

— Знаю.

— А вы сами думали, к чему это приведет?

Я посмотрела ей прямо в лицо, в ее милое, доброе, простодушное лицо.

— Послушай, Гиймот. Однажды я уже вышла замуж, чтобы выгодно стало другим. Теперь хочу угодить себе самой. Имею я на это право?

— Но… но ведь речь идет не о замужестве, — сказала она, по всей видимости, пораженная моими словами и той горячностью, с которой я их произнесла. — Королева не может равняться с таким…

— С таким смелым воином! — вскричала я. — Мой муж считал Оуэна одним из лучших в своем войске.

— Но вы не должны все равно…

— Я ничего не могу с собой поделать, Гиймот, — сказала я уже спокойней. — Это сильнее меня.

Она ненадолго задумалась.

— Понимаю, — вздохнула она. — Вы все время очень волновались. Из-за маленького Генриха. А тут еще леди Джейн с королем Шотландии… Вот оно и случилось, верно?.. Но теперь-то этого больше не будет… Скажите?

Мне хотелось смеяться и плакать. А еще я должна стать хозяйкой своей судьбы и самой решать, как поступить.

— Гиймот, — сказала я твердым тоном, — только я… я и Оуэн будем принимать решение, что нам делать дальше.

— Но ведь он простой хранитель гардероба.

— Он сподвижник моего покойного мужа. Его оруженосец.

— Полунищий валлийский рыцарь!

— Да, это так. Но я, королева, люблю его.

— Святая Матерь Божья! Зашло так далеко?

— Дальше некуда, Гиймот.

— Они узнают об этом!

— Кто — они?

— Герцог Бедфорд, епископ Винчестерский… Глостер… Он самый опасный из них, вы должны понимать… О, если он только узнает!.. Вы подвергаете себя страшной опасности, миледи!

— Я их не боюсь, Гиймот, — сказала я.

Но ее следующие слова повергли меня в состояние шока.

— Есть человек, который должен опасаться еще больше, чем вы, — сказала она.

— О ком ты говоришь?

— Об Оуэне Тюдоре. О ком же еще?

Я замерла от ужаса, она же совершенно права. Как могла я не подумать об этом?

— Да, — продолжала Гиймот, — они его обвинят во всем. Вас… вас в худшем случае удалят от мира. Но хранителя гардероба, который домогается королевы… Ох, даже не хочу думать о том, что они могут с ним сделать. Не дай Боже! Они обвинят его в предательстве…

Меня отрезвили речи Гиймот.

Она видела это и, мне показалось, несколько успокоилась, что сумела заставить меня задуматься.

В течение нескольких дней я избегала встреч с Оуэном. Это стало для меня нелегким, но поучительным испытанием. Я многое открыла в себе. Поняла, как невыносимо жилось бы мне, если бы не встретилась с Оуэном. Мне стало ясно и то, что любила короля Генриха лишь в своем воображении и что отношения с ним оказались лишь бледной тенью моих отношений с Оуэном.

Королевская власть, жажда военных побед и невозможность жить без них составляли суть всей жизни Генриха. Любовь же он рассматривал как приятное времяпрепровождение и заслуженную награду за ратные подвиги и прочие труды, и занимала она в его сердце далеко не первое место.

Для Оуэна же я стала всем, как и он для меня. Наша страсть оказалась всепоглощающей, мы уже не мыслили даже дышать друг без друга, а необходимость держать любовь в секрете лишь придавала большую остроту.

Разумеется, бывали минуты, когда я горько сожалела, что мы не можем жить открыто и безбоязненно, в гармонии со всем, что нас окружает, но, как я уже говорила, наши опасения, особенно в первое время, доставляли не только горечь, но и мучительное блаженство. И оба мы это полностью ощущали.

К счастью, мне дозволили посещать сына. Это, конечно, далеко не то же самое, что жить под одной крышей, но, по крайней мере, я могла видеть его, могла убедиться, что ему там неплохо. Леди Элис Батлер, домоправительница, действительно оказалась доброй и серьезной женщиной, которая с великим усердием относилась к своим обязанностям. Похоже, мальчик быстро признал ее и чувствовал себя с ней вполне хорошо.

Он радостно встречал меня, но, когда я уходила, не проявлял особой печали, что доставляло мне сильное огорчение, с одной стороны, а с другой — радовало: ему уже стало привычно и спокойно на новом месте.

Гиймот осталась тоже довольна. Генрих чувствовал себя хорошо, а это главное. Она продолжала уверять, что ребенок никогда не забудет нас. Я, увы, не могла с ней согласиться и упорно твердила, как все-таки бесчеловечно отрывать малютку от матери.

На что, не выдержав, она обронила фразу, заставившую меня прекратить жалобы.

— Если бы он оставался с нами, — заметила она, — вокруг суетилось бы куда больше людей. А нам нужен покой, не так ли?..

Несмотря на некоторую язвительность тона, я не могла не согласиться с ней, а потому, не проявив ни гнева, ни обиды, с легкой улыбкой признала ее правоту.

Оуэн, конечно, оставался в глубине души воином, солдатом. Почти вся его взрослая жизнь прошла на фоне войны с Францией. Он по-прежнему интересовался событиями, там происходившими. Его волновало, как они отразятся на положении в Англии. Оуэн не пытался заглядывать далеко вперед и строить предположения как по поводу хода войны, так и по поводу наших с ним отношений. Вернее, просто не хотел. И я тоже.

Хотя оба мы довольно отчетливо представляли, что, как только наша связь будет обнаружена, на нас свалятся страшные беды.

О браке, разумеется, не могло быть и речи; в этом случае меня бы сочли обесчещенной, а Оуэна обвинили в государственной измене. Естественно, все это не могло не беспокоить, но вспыхнувшая страсть делала тревоги малозначительными по сравнению с радостями любви.

Впрочем, Оуэн временами возвращал меня к действительности, к тому, что происходило вокруг.

— …Всегда опасно, когда страна расширяет границы, — говорил он. — Приходится думать о своих тылах. Понимаешь, дорогая? Необходимо посылать дополнительные силы для охраны, что не так уж легко. Если бы не смерть короля…

— Если бы жив был король, — возражала я, — мы не оказались бы с тобой вместе… так, как сейчас…

Он ничего не ответил. Оуэн продолжал питать любовь и почтение к своему королю и после его кончины. Думаю, длительное время он испытывал глубокую неловкость, стыд от того, что стал любовником его вдовы. Однако как только мы оказывались вместе, он, к счастью для меня, напрочь забывал об этом.

— …Говорят, герцог Бедфорд тоже отважен на поле боя, — продолжила я столь близкий Оуэну разговор о доблести Генриха и его близких.

— Я знал только одного истинного воина — Генриха V, — уверенно заявлял он. — Величайший солдат всех времен!

— Но что же будет теперь с Францией? Как ты думаешь, Оуэн?

— Думаю, герцог Глостер доставит еще немало хлопот.

Я содрогнулась при упоминании этого имени.

— Он всегда вызывал у меня опасения.

— С этого человека нельзя спускать глаз, — сказал Оуэн. — Сейчас он собирается в провинцию Эно со своим войском, чтобы защитить там права новой супруги. А значит, какое-то время его не будет в Англии.

— Хоть бы он там остался навсегда! Думаешь, ему удастся вернуть Эно? Ради ее провинций он и женился на ней! Интересно, понимает она?