Если кто-то неправильно понял, повторяю: у ног. Это такое фигуральное выражение. Для Паши оно означало: в постели, и еще — милый, дорогой, любимый, единственный. Для Геры "у ног" означало разрешение находиться рядом и бросать взгляды. Ну, еще руку подать на крутой лестнице или забежать вперед и открыть какую-нибудь дверь, если Паша не успеет первым. Но Паша обычно успевал. В том и прелесть, девочки, что когда у вашего мужчины поблизости соперник, они оба становятся шелковыми.

Катер взревел и рванулся с места, за Пашиной спиной вздулся горб парашюта, набух, наполнился воздухом и оторвал Пашу от катера. Паша катал желваки на скулах, а потом расслабился и даже прокричал сверху что-то мужественное, как будто ему нравилось болтаться на веревке, рискуя при неверном порыве ветра упасть, расшибиться о воду, захлебнуться или попасть под винт катера.

— Сумасшествие какое-то! — крикнула Наталья, наклоняясь к Гериному уху. Катер ревел и звонко прихлопывал днищем мелкие волны.

— Ты о чем?! — Теперь Гера наклонился к ее уху.

Наталья кивнула и для верности еще и показала пальцем на летящего Пашу, чтобы он точно видел, что говорят о нем.

— Да вот это! По-моему, нормальному человеку это не может нравиться. Но все боятся показаться трусами. "Ах, как замечательно, ах, какое развлечение!"

— Охота пуще неволи! — пожал плечами Гера.

Теперь Наталья была уверена, что журналист на парашюте не полетит.

Паша спустился с небес, чувствуя себя по меньшей мере десантником. Таким крутым парнем со стриженым затылком и в сапогах со шнуровкой.

— Ну как, понравилось? — с подтекстом спросил Гера, прекрасно запомнивший, что Наталья сказала:

"Нормальному

человеку это не может нравиться".

— Еще бы! — попался на удочку Паша.

Гера попытался понимающе переглянуться с Натальей, но это было бы слишком, и она отвела взгляд.

— Не тяни, деньги идут, — сказал Паша, освобождаясь от парашютных лямок.

— Это ты насчет полетать? — Гера сделал многозначительную паузу. Сейчас он покажет, что уж он-то вполне нормальный человек. Не то что некоторые. — Да нет, Паш, без меня.

— Как знаешь, — иронически усмехнулся Паша, не выдержал и засиял улыбкой во все тридцать два зуба. Казалось, что солидный Паша сейчас по-мальчишески закричит: "Ага, слабо?!" Соперник был втоптан в грязь. Только что на глазах у Натальи он признал себя трусом!

Гера снова попытался поймать Натальин взгляд, и на сей раз это ему удалось.

— Понимаешь, Паш,

не всем

это нравится, — заявил Гера и тоже победно заулыбался.

Паша улыбался.

Гера улыбался.

И Наталья улыбалась, и все были счастливы. Микроскопическая интрижка, девочки, а сколько удовольствия!

Боже мой, как она их выставляла! Наталье иногда становилось даже стыдно, когда эти обезумевшие мужики, треща бумажниками, наперебой кидались платить за нее. Тут главное соблюсти приличия: от любимого можно принимать подарки, от его соперника — только услуги.

Гера забегает вперед и платит за морскую прогулку на кораблике с прозрачным дном. Тогда Паша платит за морскую прогулку на желтой подводной лодке. А Гера — за морскую прогулку с аквалангом. Причем у него оказывается какое-то замызганное удостоверение, на которое инструктор смотрит с большим уважением, задает Гере пару вопросов по-английски и потом с ними под воду не лезет, доверяя побыть за инструктора Гере, а сам только смотрит с лодки.

Вечером уязвленный Паша ведет Наталью в ночной клуб. Натальино черное платье с вырезом до попки он давно оценил по достоинству и знает ее секрет с ниткой, которой Наталья удлиняет золотую цепочку на талии. Но раньше никакой инициативы Паша на этот счет не проявлял. А тут между делом завел Наталью все в тот же «Штерн» и подарил новую цепочку. 24 карата (когда золото меряют на караты, это, девочки, не вес, а проба. По-нашему 999-я), тройное плетение, девяносто пять сантиметров. При том, что Наталья из своего законного сорок шестого размера похудела до сорок четвертого, пришлось опять прибегнуть к помощи ниток, только на этот раз не удлинять цепочку, а укорачивать, подвязав лишние звенья.

Между прочим, в ночном клубе им встретился тот брюнет, который, помните, в «Штерне» то ли собирался купить Наталье кольцо с бриллиантом, то ли просто так заигрывал. Сначала он вообще не узнал Наталью и пригласил ее танцевать. А Наталья ему: "Хау ду ю ду?", как старому знакомому. Английскими словами она уже сыпала без смущения. Брюнет всмотрелся и, кажется, начал ее узнавать, но себе не верил. И тут она подала ему руку с тем самым бриллиантовым кольцом. Брюнет тихо спятил. Танцуя, он вплотную разглядывал Натальино лицо. Он помнил, что ему не понравилось тогда в «Штерне»: Наталья же обгорела на солнце и была наштукатуренная, как старуха. А тут брюнет видел ее чистую девичью кожу, потом косился на кольцо на ее пальце и поверх Натальиной головы бросал взгляды на Пашу. Все было яснее ясного. Поблагодарив ее за танец, брюнет сделал жест, будто собирался укусить себя за локоть. Больше он уже не танцевал, а прочно сел за столик и к ночи напился.

А какие после этого у Натальи с Пашей были ночи! Сумасшедшие. Страстные. Ненасытные. Натальин сорок четвертый размер таял. Она дважды подшивала тесемочки купальника и еще раз укоротила нитками цепочку. На животе проявились ровные плиточки мышц. Спала она от силы по два часа в сутки, а Паша, кажется, не спал вовсе. Утром, когда уже светло, но еще никто не встал, кроме уборщиков, он исчезал и возвращался к завтраку. Машина у него всегда была вымыта и заправлена, а не как, знаете, бывает у некоторых: поехали веселиться и провеселились целый день в автосервисе и на бензоколонке.

20

Они сидели на дощатой террасе мексиканского ресторанчика "Эль Гаучо". Журналист, свеженький, выспавшийся (а что еще ему оставалось?) и опять распустивший свое брюшко. Верный Паша, похудевший так, что ввалились виски. И Наталья.

Московские знакомые не узнали бы ее, не то, что встретившись на улице, а и сидя напротив и тупо пялясь. На ней были джинсовые шорты с бахромой, рискованно открывающие бедра, и трикотажный топик, остриженный снизу клоками, на ногах — легкие кроссовки с белыми носочками. Неделю назад она сама сочла бы такой наряд чересчур девчачьим. Но сейчас у нее и была фигура девочки, которой можно и нужно одеваться в такое нарочитое рванье, потому что холеному телу красивая упаковка только помеха. У Натальи было холеное тело. Женщина расцветает от мужских соков, от морских и солнечных ванн, от легких вин и свежайших фруктов. Здесь у Натальи было все и сразу. Как никогда в жизни. И она сменила тело и сменила кожу. Иногда, коснувшись своего голого плеча или живота, она не сразу понимала, что это ее плечо, ее живот. Как будто здоровая, сроду не болевшая девочка забрела к тете доктору за справкой для поступления в институт.

По фигуре ей можно было дать семнадцать. По лицу дурак дал бы двадцать один, а мужчина чуть поумнее кактуса дал бы все Натальины двадцать девять и смущенно склонил бы голову, признавая ее царственное превосходство. Между прочим, эти двое — Паша и Гера — звали ее Принцессой. Паша — в постели, Гера — за глаза, в своих с Пашей разговорах, и было понятно, что он это не подслушал и не от Паши узнал, а просто сам для себя решил, что Наталья — Принцесса.

Солнце едва пробивалось сквозь сплошную стену плюща, обвившего террасу, но все равно было жарко. В недрах ресторанчика, в темноте, полыхало открытое пламя, и Наталье не хотелось глядеть в ту сторону — казалось, что от этого становится еще жарче.