Он отыскал ключ в шкафчике красного дерева, что стоял рядом с дверью. Руки его тряслись. Он вставил ключ в замок, минуту постоял, но все-таки нашел в себе силы, чтобы открыть дверь. Не входя в дом, он протянул руку внутрь и включил свет, однако никак не мог решиться переступить порог.

Передняя была пуста.

Никаких монстров.

Он вернулся к углу дома, зашел за кустарник и помочился. Он хотел избежать необходимости пользоваться ванной, когда попадет в дом. Возможно, это нечто притаилось именно там и ждет его за дверью, за занавеской душа или в корзине с бельем, нечто темное и стремительное, с дико горящими глазами, с огромными зубами и острыми как бритва когтями.

«Перестань так думать! — опять сказал он себе. — Это же безумие. Остановись. Взрослые не боятся темноты. Если я сейчас же не преодолею этот страх, я попаду в психушку. Черт!»

Он положил ключ на место в шкафчик, вошел в дом и попытался пройтись с уверенным видом, как это сделал бы Рой. Однако, даже если бы он был гигантской марионеткой, понадобились бы целые канаты мужества, чтобы удержать его в позе героя, а все, что он мог отыскать в себе сейчас, была совсем тоненькая ниточка остатков самообладания. Он прикрыл дверь и прижался к ней спиной. Он стоял тихо, сдерживая дыхание, и слушал.

Тиканье. Это старинные каминные часы.

Завывания. Это ветер стучит в окно.

Больше ничего.

Он запер за собой дверь.

Задержался.

Прислушался.

Тишина.

Неожиданно он сорвался с места, пробежал через гостиную, опрокидывая мебель, бросился к лестнице, зажег там свет, но не увидел ничего необычного; он побежал вверх по лестнице, включил свет на втором этаже, ворвался в свою спальню, зажег свет и там и почувствовал себя чуть-чуть лучше, когда убедился, что он по-прежнему один. Резким движением открыл дверь в чулан — и не обнаружил там ни оборотней, ни вампиров, затаившихся среди белья, захлопнул дверь своей спальни, запер ее на ключ и подпер креслом с высокой спинкой, задернул на обоих окнах занавески так, чтобы никто и ничто не могли наблюдать за ним, и, тяжело дыша, повалился на кровать. Ему не надо было заглядывать под нее — она была сделана в виде топчана, закрепленного прямо на полу.

До утра он был в безопасности — если только какая-нибудь темная сила не взломает дверь, которую подпирает кресло.

«Прекрати!»

Он поднялся, разделся, надел голубую пижаму, поставил часы на половину седьмого, чтобы быть готовым, когда приедет отец. Он взбил подушку и скользнул под простыню. Когда он снял очки, комната потеряла определенность очертаний, но он обезопасил территорию, и теперь за ним нельзя было следить. Он вытянулся на спине и долго лежал, прислушиваясь к притихшему дому. Щелк! Крек-ак! Глубокий вздох, широко разошедшийся треск, едва слышный писк. Вполне нормальные для дома звуки. Поселившиеся в доме звуки. И не более.

Даже тогда, когда его мать бывала дома, Колин спал при зажженном ночнике. Но сегодня, если она не вернется до того, как он уснет, он оставит зажженными все лампы. Комната была ярко освещена, как операционная, подготовленная для хирургической операции.

Осмотр занятой им позиции подарил ему чувство некоторого комфорта. Пятьсот корешков журналов заполнили две большие полки. Стены были увешаны плакатами с кадрами из фильмов: Бела Лугози в фильме «Дракула», Кристофер Ли в «Ужасах Дракулы», монстр из «Существа из Черной Лагуны», Лон Чени-младший в роли Оборотня, монстр из фильма Ридли Скотта «Пришелец». Фигурки монстров, которые смастерил он сам, были выстроены на маленьком столике рядом с его письменным столом. Пластиковый вампир пробирался через нарисованное кладбище. Франкенштейны, которых насчитывалось около дюжины, стояли с протянутыми пластиковыми руками и вытянутыми от ужаса и ненависти лицами. Он провел многие часы, создавая их, стараясь подавить свой страх перед ночью и ее зловещим голосом. Пока он держал в руках эти жуткие творения дьявольщины, его не покидало чувство, что он контролирует их, что он хозяин над ними, и он ощущал свое превосходство перед реальными монстрами, которых они олицетворяли.

Щелк!

Крек-ак!

Вскоре он освоился со звуками, наполнявшими дом, и почти уже не слышал их. Зато он слышал голос ночи, голос, который, кроме него, никому не суждено было услышать. Этот голос он слышал от захода до восхода солнца, он чувствовал его постоянное дьявольское присутствие. Сверхъестественный феномен, голос умерших, которые жаждут выйти обратно из своих могил, голос Дьявола. Это было безумное бормотание, хихиканье, кудахтанье, тяжелые вздохи, свист, приглушенное лепетание о крови и смерти. Загробный голос говорил о сыром склепе, где не хватает воздуха, о мертвых, которые все еще бродят, о трупах, изъеденных червями. У большинства живых этот подсознательный голос обращался только к подсознанию, но Колин знал все это доподлинно. Постоянный шепот. Временами крик. А иногда даже громкий визг.

Час ночи.

Где же, черт возьми, пропадает его мать?

Та-та-та!

Что-то под окнами.

Та. Та-та. Та-та-та-та.

Это всего лишь большой мотылек бьется о стекло. Вот гак. Так это и должно быть. Просто мотылек.

Половина второго.

Он почти все ночи оставался один. Он ничего не имел против того, что он ужинал в одиночестве. Ей приходилось много работать, и она имела полное право встречаться с мужчинами теперь, когда осталась одна. Но как она может оставлять его одного каждую ночь? Та-та.

Опять мотылек.

Та-та-та.

Он попытался отключиться от мотылька и подумать о Рое. «Что за парень Рой! Какой друг! Действительно настоящий друг, каких мало. Кровные братья!» Он все еще ощущал легкое покалывание на ладони. Рой был рядом, чтобы помочь, теперь и навсегда, на все время или пока один из них не умрет. Вот что значит кровные братья. Рой его защитит.

Он думал о своем лучшем друге и постепенно в его сознании монстры перемешались с образом Роя Бордена, голос ночи переплелся с голосом Роя, и около двух он уснул. Его мучили новые кошмары.

Будильник разбудил его в половине седьмого.

Он вылез из постели и раздвинул шторы. Пару минут он понежился на мягком утреннем солнышке, у которого в отличие от ночи не было пугающего голоса.

Через двадцать минут он был уже умыт и одет.

Он прошел через гостиную к комнате матери. Дверь была полуоткрыта. Он тихонько постучал, но не услышал никакого ответа. Тогда он немного приоткрыл дверь и увидел ее. Она спала, лежа на животе. Лицо ее было повернуто в его сторону, а вялая щека покоилась на левой руке. Веки слегка трепетали. Дыхание было частое и ровное. Простыня сползла немного вниз. Очевидно, она была голая под своим тонким покрывалом. Была видна обнаженная спина, слабые очертания левой груди, восхитительная полнота которой угадывалась в складках матраса. Он уставился на нее, мечтая, чтобы она повернулась на спину, обнажив целиком мягкую, белую и округлую грудь.

— Она твоя мать!

«Но она женщина».

— Закрой дверь!

«Может быть, она все-таки повернется».

— Ты не хочешь смотреть на нее.

«Черт возьми, я хочу. Повернись!»

— Закрой дверь!

«Я хочу увидеть ее грудь».

— Это отвратительно.

«Ее сиськи».

— Черт!

«Я хочу их потрогать».

— Ты спятил?

«Подкрасться и потрогать их, не будя ее».

— Ты становишься извращенцем. Настоящим чертовым извращенцем. Стыдно!

Вспыхнув, он плотно закрыл дверь. Руки были холодными и влажными.

Он спустился вниз и позавтракал: два печенья и стакан апельсинового сока.

Как он ни старался перестать думать об этом, из головы не выходили голая спина и очертания округлой груди Уизи.

«Что со мной?» — подумал он.

Отец приехал в пять минут восьмого на белом «кадиллаке». Колин ждал его на обочине дороги перед домом.