Откупоривание было ритуалом, состоящим из трех частей. Во-первых: бутылка на столе или серванте, штопор вводится на высоте талии. Во-вторых: бутылка поднимается, удерживаемая только штопором, и плавным движением опускается на позицию между ступнями. В-третьих: ступни смыкаются на основании бутылки, левая рука держит горлышко, затем пробка извлекается одним длинным рывком, будто заводят газонокосилку. Пока правая рука поднимается вверх, сжимая трофей, левая рука параллельно, но с легким опозданием поднимается с бутылкой, плавно водворяя ее на поверхность, которую она занимала прежде. По убеждению Джека, эта операция подчиняла естественную силу изяществу движений.

Первые шесть бутылок он откупорил на кухне наедине с собой. Грэм вошел, когда он сдирал фольгу с горлышка седьмой. Для фольги имелся специальный трюк — содрать ее всю целиком одной длинной полоской, будто очищая яблоко от кожуры.

— Как раз вовремя, — загрохотал он на Грэма и тут же приступил к своему трехактному ритуалу. Когда он выдернул пробку, за естественным хлопком послышалось, как сперва подумал Грэм, его эхо. Однако Джек улыбался про себя, взирал на вино, а затем пробормотал:

— С ветерком…

Грэм задался вопросом, пердит ли он для женщин. Спросить было неловко. Спросить у женщин было нельзя, потому что нельзя, а спросить у Джека — невозможно, так как вопрос опоздал, так как шутка предназначалась ему, а то, что в ней заключалось именно для вас, каким-то образом зависело от ее внутренней направленности, от того, чтобы ее не услышать, а подслушать. И коснуться ее дозволялось только косвенно, пробормотав, как теперь пробормотал Грэм:

— Бог в помощь.

Джек снова улыбнулся, он начинал чувствовать себя все более по себе.

В следующие двадцать минут никто не пришел, и они втроем сидели в гостиной, пока она раздувалась до размеров ангара. Затем, будто разом вырвавшись из автомобильной пробки, половина гостей явилась вместе. Надо было бережно укладывать пальто на кровати, вручать напитки, знакомить их друг с другом, глаза же гостей тем временем озабоченно шарили в поисках пепельниц и их подобий. А спустя полчаса вечеринка принялась сама себя раскручивать: гости начали обходиться с хозяевами как с гостями — наполняли их стаканы и спрашивали, какую закуску им принести.

Энн заручилась помощью Джека, чтобы принудить гостей общаться между собой. Грэм шебаршился туда-сюда с бутылкой вина в одной руке и стопкой виски в другой, а уровень шума повышался с обычной своей загадочностью — не потому что добавилось гостей, но самовольной неконтролируемой спиралью.

Разумеется, Джек по обыкновению был ведущим этих звуковых спиралей. Он стоял примерно в восьми футах в стороне, занимая пару самых некрасивых моделей из тех, кого Энн удалось заполучить: плотных девиц, специализировавшихся на спортивных ансамблях из твида и плащах военного покроя. Но все модели — хамелеоны, и каким-то образом они умудрились выглядеть стройными и застенчиво-наивными. В разгаре действа Джек перехватил взгляд Энн и подмигнул. Одна застенчиво-наивная обернулась, Энн кивнула и улыбнулась, но не подошла.

Джек курил сигару. «Дилдо монахини?» — обычно предлагал он, весело фыркнув и доставая пачку панателл. [14]Энн не думала, что он уже пустил в ход эту реплику, хотя он и заверял ее, что чем аристократичнее держится девица, тем матернее следует выражаться. Было интересно — и хорошо взвешено, — что он курил сигару. Фокус с сигаретой, наверное, решил он, для этих девочек не подходит, требовалось что-то более диктаторское. И странно было то, что с сигарой Джек выглядел не менее правдоподобно, чем с сигаретой. Его имидж самоперенастраивался без всяких затруднений.

Маршрут Энн с наполняющей бутылкой постепенно приблизил ее к Джеку и двум моделям. И она услышала, что он ведет подготовку к одной из любимейших своих фраз:

— …но сигара — это куренья залог. Впрочем, всего только Киплинг. Вам нравится Киплинг? Не знаете? Вас никогда не киплинговали, я понимаю. Нет, речь идет о сигарах и о женщинах. Киплинг все поставил с ног на голову, ведь верно? (Вопрос этот всегда был сугубо риторическим.) И тут Фрейд совершенно прав, верно?

Модели переглянулись.

— Вы знаете, что об этом сказал Фрейд?

Они не знали. Фрейд для них означал кое-что основополагающее: ну, там змеи, и что все на самом деле сводится к сексу, и всякое такое прочее, о чем они не хотели думать, — что-то о ваших задницах, подозревали они. Хихикнув в предвкушении, они выжидающе смотрели на Джека. Он покачался на каблуках, сунул большой палец в кармашек кожаного жилета, многозначительно покачал сигарой вверх-вниз, потом долго, выразительно затянулся.

— Фрейд сказал… — Он сделал еще паузу. — Иногда сигара… всего лишь сигара.

Модели тонко заржали, смешав смех с облегчением и подняв спираль шума еще выше. Энн теперь подошла к ним, и Джек приветственно похлопал ее ниже спины.

— Добро пожаловать, моя прелесть, — взревел он, хотя стоял почти вплотную к ней, и его рука уже обняла ее за плечи. Энн повернула к нему лицо, чтобы зашептать. Он ощутил этот поворот рукой, уловил движение головы краешком глаза, сделал вывод, что ему предлагается поцелуй, и по горизонтальной дуге извернулся для него. В последнюю секунду Энн удалось уклониться от его губ, но пропахшая сигарой борода все-таки сильно царапнула ее по щеке.

— Джек, — прошептала она, — по-моему, рука — это лишнее.

Модели, хотя и не могли расслышать ее просьбу, заметили, как стремительно Джек опустил руку. Почти пародируя отдачу чести на параде.

— Что до Фрейда, так…

Энн улыбнулась и отошла. Джек начал одну из своих заранее подготовленных речей о том, что истолкования снов Фрейдом были либо очевидными («Женщина идет по Колбасштрассе, покупает черную шляпу, и старый шут предъявляет ей счет на пять тысяч крон за объяснение, что она хочет смерти своего мужа»), либо не поддающимися проверке фантастическими измышлениями; что процент излечения тех, кто обращается к психоаналитикам, не превышает процента тех, кто держит свои психозы при себе; что в смысле научного понимания людей методы романиста и много древнее, и много результативнее; что те, кто хочет полежать на его кушетке час-другой и предоставить ему материал, не платя за это, будут встречены с распростертыми объятиями; что они могут играть любые роли или в любые игры; что его собственная любимая игра (тут добавлялось лукавое подмигивание) — это Раздень Джека Догола…

Энн наполнила чьи-то стаканы, проветривая застойную атмосферу в одном из углов комнаты, и огляделась, ища Грэма. В гостиной она его не увидела, а потому пошла на кухню. Там бродяга грабил холодильник. Второго взгляда было достаточно, чтобы распознать в нем всего лишь Бейли, геронтолога, коллегу Грэма, который, несмотря на солидное личное состояние, всегда старался выглядеть как можно замусолистее и обычно добивался своего. Он не снял дождевика даже в доме; его свислые волосы могли быть светлыми, если бы не были грязными.

— Подумал, что, пожалуй, поджарю потрошки, — сказал он, смерив холодильник взглядом, провозглашавшим: «Частная собственность — воровство».

— Чувствуйте себя как дома, — сказала Энн, что было совершенно лишним. — Вы не видели Грэма?

Бейли только мотнул головой и продолжал разворачивать полиэтиленовые пакеты.

Вероятно, пошел посикать. Она дала ему пару минут, потом еще пару на случай, что он стоит в очереди. Потом поднялась к его кабинету, легонько постучала и повернула ручку. Внутри было темно. Она вошла внутрь и подождала, пока ее глаза привыкли к сумраку. Нет, он не прятался тут. Случайно она поглядела в сад, ближнюю часть которого подсвечивала стеклянная дверь гостиной. В глубине, в самой темной части, на альпийской горке сидел Грэм и пристально смотрел на дом.

Она быстро спустилась в гостиную и плотно задернула занавески. Затем вернулась на кухню, где Бейли с вилкой в руке снимал полупрожаренные куски куриной печени со сковородки. Она схватила тарелку, опрокинула на нее содержимое сковородки, сунула тарелку ему в руку и толкнула псевдобродягу в сторону гостиной.