К тому, что последовало, она готова не была. Сначала Грэм провинтился по постели вниз и буквально боднул ее ноги, раздвигая их. Затем принялся целовать ее с очевидной нежностью, не очень разбираясь, куда следовало бы. И неудивительно, потому что это был в его практике всего второй раз. Наверное, полагала она, ее вкус там был не слишком приятен, во всяком случае — ему.

Затем он вздыбился и агрессивно повернулся боком, ожидая того же. Она не отказала, опять-таки с удивлением, поскольку всегда думала, что это ему не особенно нравится. Примерно минуту спустя он быстро сполз ниже и воткнулся в нее, сам направляя член, что тоже было несколько странно, поскольку обычно он предпочитал предоставлять это ей. Но даже и теперь он все время ее переворачивал — на бок, на живот и, наконец, к ее облегчению, — на спину — с запрограммированной старательностью, намекавшей на какую-то более глубокую или более сложную причину, чем просто поиски наслаждения.

Сделай все, сделай теперь, сделай исчерпывающе — как знать, доведется ли тебе когда-нибудь снова сделать хоть что-то, даже просто поцеловать. Вот что словно бы говорило его поведение.

И кончил он тоже по-иному. Обычно он зарывался лицом в подушку, пока, тяжело дыша, добивался оргазма, однако на этот раз он выжался на матрасе и уставился в ее лицо с сосредоточенностью, родственной боли. С выражением одновременно и ищущим, и безликим, будто был таможенником, которому она протянула паспорт.

— Сожалею, — сказал он, когда его голова упала на подушку рядом с ее. Первое слово, которое он произнес с тех пор, как они вышли из бара. Он подразумевал: сожалею, что ничего не вышло, сожалею о себе, сожалею, что я испробовал все и не добился почти ничего. Сожалею о себе.

— Почему, глупенький? — Она положила ладонь ему на спину и погладила плечи.

— Все для меня, слишком мало для тебя. Но главное: недостаточно для меня.

— Глупенький, для меня это все равно хорошо, даже если я и не.

Что же, это часто бывало правдой и, значит, в данном случае не могло считаться особой ложью. Грэм что-то буркнул, словно был доволен, Энн чуть-чуть сдвинулась, чтобы капельку сместить его бедро, и они продолжали лежать в этой традиционной позе, пока позывы ее мочевого пузыря не стали слишком требовательными.

На следующий день красномундирники высадились, а погода посерела. Они отправились назад в Тулузу, на этот раз следуя по северной дуге. Нефы мокрых платанов тут были посажены более тесно и ворчали «шваа-шваа», пока они проезжали между ними. Лупящаяся с их коры побелка здесь придавала им вид обнищалых древесных сирот.

Въехав в меловые холмы, южную бахрому Севенн, они увидели указатель поворота на Рокфор-сюр-Сульзон. Ни он, ни она сырами особенно не интересовались, но почему бы и не свернуть туда? Они посетили сыроварню внутри каменного обрыва, где миниатюрный тореро женского пола в трех свитерах и длинном плаще объяснила им, каким образом вертикальные расселины в породе обеспечивают всей сыроварне постоянную знобящую температуру. Сквозняки и сырость создавали неповторимо идеальные условия для изготовления голубых сыров. А кроме того, безусловно, обеспечивали их гиду текучий насморк.

Выяснилось, что смотреть там, собственно, было нечего, поскольку сыроварение носит сезонный характер, и они немного опоздали. И ни единый сыр им показать не могли, но для компенсации гид взяла деревянный брусок, точную деревянную копию ненарезанного рокфора, и продемонстрировала приемы заворачивания его в фольгу. Отсутствие каких-либо других предметов для осмотра привело Грэма в несокрушимо прекрасное настроение, которое еще повысилось благодаря беглому переводу Энн:

— «История гласит, что когда-то жил пастух, который был со своими овцами, и настало время обеда. Он сел в пещере с куском хлеба и куском сыра, когда мимо прошла пастушка, естественно, очень красивая. Молодой пастух забыл про свой обед и приударил за юной пастушкой; и вот недели две-три спустя, когда он снова посетил пещеру, он увидел, что его сыр весь позеленел, и его хлеб весь позеленел. Но, к счастью для нас, он попробовал свой сыр, и он ему очень понравился. С тех пор пастухи много веков хранили тайну пещеры. Неизвестно, правдива ли эта история, но рокфорцы именно ее рассказывают для развлечения друг друга».

Они прошли по нескольким расселинам, сырым и поблескивающим мхом, неестественно зеленой яркости, и им через окошко показали длинный конвейер с безутешными упаковщиками. Гид объявила, что посещение закончено, и сурово указала на табличку, запрещающую чаевые. У киоска они пренебрегли сыром и устояли перед набором из двенадцати цветных слайдов, иллюстрирующих этапы сотворения сыра от сбора плесени до упаковки. Вместо всего этого Грэм купил рокфорский нож с широким лезвием, внезапно завершавшимся острием, и с рукояткой на удивление тонкой и деловой. Всегда может пригодиться, решил он.

Полдня они ехали на запад и оказались в Альби, где обнаружили собор, какого ни ему, ни ей еще не доводилось видеть: он поднимался оранжево-бурыми кирпичами, приземистый и все же устремленный ввысь, храм и одновременно крепость, прекрасный вопреки тому, что в значительной части был безобразным или просто странным. Церковь воинствующая, а также Церковь обороняющаяся и вдобавок Церковь символическая: построенная как кирпичное предупреждение еще сохранявшимся отголоскам катарской ереси, а также всем, кого она соблазнит потом. Пока они смотрели вверх на выпученные почернелые башни западной стороны, на узкие амбразуры и вздыбившиеся там и сям химеры, Грэм размышлял, что в определенном смысле это был косвенный интеллектуальный отклик на кувыркающихся еретиков Монтайу; собор говорил блудникам на навозных кучах, что там, где сила, там и истина.

Была ли причина в ее месячных или Грэм последние дни был слегка на взводе? Даже его бодрость отдавала легкой фальшью. Энн не могла определить. Может быть, это не имело значения, может быть, причина была в завершении отпуска. В Альби они купили арманьяк и овощи в стеклянных банках. Грэм нашел эспадрильи и плетеные соломенные шляпы — и то, и другое он высматривал с самого начала поездки. Им пришлось воспользоваться запасными деньгами, решил он, иначе ореховая шкатулка Энн уже не смогла бы закрыться.

Проезжая через окраину Тулузы на пути к аэродрому, они поравнялись с кинотеатром, и Энн засмеялась.

— В чем дело? — спросил он.

— Тут идет «Fermeture annuelle», [9]— ответила она. — И так, куда ни поглядишь. Словно ехать на поезде по Италии и обнаружить, что все городки за окном называются Uscita. [10]Это Годар или Трюффо?

Грэм улыбнулся и издал одобрительный горловой звук; но не уловила ли она уголком глаза инстинктивное содрогание?

В Гатуике они сразу нашли такси. Шел дождь, к словно бы всегда, когда возвращаешься в Англию. Грэм смотрел в рябое окошко. Почему здесь в зелени словно бы так много бурости? И каким образом все предметы умудряются одновременно быть и мокрыми, и пыльными? Примерно через милю они проехали мимо гаража. Четырехзвездный, трехзвездный… автомойка. Грэм понял, что вернулся. Fermeture annuelle кинотеатра у него голове закончился.

Грэма мучило то, что он ни разу не сводил Элис в зоопарк, но что было, то было. Нет, он не ненавидел животных, напротив, его восхищала их неправдоподобность, предположительно научно-фантастический путь развития столь многих из них. Кто сыграл с вами такую шутку, тянуло его спросить их. Ну кому, кому взбрело в голову, чтобы ты выглядел как выглядишь, шептал он жирафу. Конечно, я знаю про потребность в длинных шеях, чтобы дотягиваться до самых верхних листьев, но разве не разумнее было бы сделать деревья пониже? Или, раз уж на то пошло, приспособиться находить корм поближе к земле — жуков, или скорпионов, или еще каких-нибудь съедобных тварей?