— И еще одно. Помнишь, я рассказывал тебе, как несколько недель назад меня навестил Грэм?

— Да.

— Ну, так он снова приходил. Вернее, приходили Хендрики, он и она, но раздельно. Грэм и Энн. — Джек обещал молчать об их визитах, но он ни секунды не колебался. В конце-то концов, он славился своей ненадежностью, и никто в здравом уме не мог ожидать, что он сдержит свое обещание; репутацией хранителя тайн его не награждали, ведь так? Кроме того, жены вообще не в счет, таков закон, разве нет?

Когда он назвал Энн, Сью пробуравила его взглядом, а потому он поторопился с объяснениями:

— Видимо, Грэм все еще не в силах принять ее прошлое, и старина Джек получил роль отца-исповедника.

— Ты, полагаю, урчишь от удовольствия.

— Есть немножко. Хотя я не завидую господам попам, вынужденным заниматься этим все время.

— Ну, у них есть их книга со всеми ответами на все случаи, ведь так? Просто справься об этом в старом черном томе, и чем бы это ни оказалось, прекрати это делать.

Джек засмеялся, перегнулся через стол и поцеловал свою жену в висок, полуоткрыв губы. Он подумал, что она умна, она подумала, что он сентиментален.

— Ну и какой же совет ты дал?

— Ну, по-моему, Энн я сказал, чтобы она повезла его куда-нибудь отдохнуть, а Грэму наговорил всякого, но он как будто избрал только одно: снова начал онанировать.

Сью засмеялась. Она всегда недолюбливала Энн, находя ее немножко слишком броской, немножко слишком самодостаточной, не допускающей в меру ошибок, чтобы сохранять человечность. Броско-плоской дрянью как-то назвала она ее в разговоре с Джеком, но тогда были смягчающие обстоятельства. Ну а Грэм — он был достаточно симпатичным, но… немножко тряпкой, никуда не денешься. Только подумать — расстраиваться из-за прошлого. Если уж тебе требуются бессонные ночи, у подавляющего большинства людей хватит материала и в настоящем.

— Не думаю, что ты уже заслужил орден Соломона.

Джек засмеялся и стер с бороды брызги соуса.

— А самое смешное, что сначала он пришел проконсультироваться со мной и настаивал, чтобы я не проговорился ей, а на следующий день пришла она, размахивая тем же самым предварительным условием.

— Напоминает фарс в Уайтхолле. Прекратите размахивать передо мной этим предварительным условием.

— И помню, я подумал, когда закрыл за Грэмом дверь во второй раз — (дальше последовала ложь, но Джек бурлил сантиментами пятничного вечера), — я, помню, подумал, ну, у нас со Сью случаются наши маленькие ссоры и бывают наши скверные дни, но что-либо подобное? Да никогда. — Он наклонился через стол и еще раз поцеловал границу ее волос. Она немедленно выпрямилась и начала собирать посуду.

— Да, навряд ли. Мы бы нашли менее запутанный способ обманывать друг друга, ведь так?

Вот моя Искрулька, подумал Джек, улыбаясь ее удаляющейся спине. Он вышел на кухню следом за ней и настоял на том, чтобы вымыть посуду — перемены ради. Они рано легли спать, и Джек, также перемены ради, предварительно в ванной расчесал свою бороду.

После того, как они позанимались любовью, он растянулся на спине без надежды сразу уснуть, а Сью, уже задремывая, угнездилась на его плече. Он поймал себя на том, что думает о Грэме, о том, как случайной фразой, сказанной в шутку, он подтолкнул его снова онанировать после двадцати лет воздержания. Двадцать лет! Джек позавидовал ему. Вернее, позавидовал предположительным ощущениям после столь длительного поста.

На следующей неделе, как-то днем, когда Энн была на работе, Грэм сидел у себя в кабинете и адресовал бумажные пакеты. Полиэтиленовые подкладки потрескивали, когда он прижимал карточки с адресами, заранее напечатанные на университетской машинке. Он повторно сверил адреса актеров со своим экземпляром «Спотлайта» (в большинстве это были адреса их агентов, но он полагал, что пакеты перешлют), достал степлер и пошел на кухню.

Утром его заказ озадачил мясника. Либо этот мистер Хендрик разорился, либо купил себе дорогую собаку. Вопросов мясник не задавал. Его мутило от того, как часто он продавал одни и те же мясопродукты замученным заботами пенсионерам и богатым владельцам собак.

Грэм достал самую большую их разделочную доску. Сначала он снял оболочку с кровяной колбасы и отжал ее. Затем навалил сверху мягкие влажные мозги и начал месить их с кровяной колбасой. Кремо-розовое вещество с чавканьем проползало между его пальцами, и ему вспомнились слова Джека. Но относима ли его теория и к животным? Какие-то кусочки этого месива доисторические, а другие — более тонкой структуры? Некоторое время он созерцал месиво, но оно нигде словно бы не различалось ни консистенцией, ни строением. Может, кусочки посветлее — это очкарики, а более темные кусочки — коротышки? Ну, не важно. Затем он изрубил пухлый в пупырышках бычий язык на кусочки и замесил их. Выглядело месиво омерзительно, будто блевотина какого-то бога, да и пахло не слишком приятно. Грэм вымыл руки и, улыбаясь про себя, разложил месиво по четырем пакетам. Снова вымыл руки и затем прошил верх пакетов скрепками. Взглянул на свои часы. Времени отправиться на почту хватит с избытком.

Вот тогда и начались издевательские сны. Сны настолько мощные и настолько пренебрежительные, что они беззаботно перешагивали барьер сознания.

Первый обрушился на него ночью, после того, как он заглянул в кинотеатр проверить адюльтер своей жены с Быком Скелтоном. Пухлая, увенчанная стетсоном американская кинозвезда среднего ранга была однажды выписана в Лондон по капризу одомашненного продюсера, чтобы сыграть шерифа из Аризоны, откомандированного в Скотленд-Ярд. «Гремучка и рубины» — комедийный триллер, вышедший в повторный прокат в сезоне «Стычка жанров», включал короткий эпизод, в котором Энн, играя гардеробщицу в модном игорном клубе, позволила себе весело попикироваться с Быком, который вращался в светском, но декадентском обществе с прямо-таки поразительным природным достоинством.

«Просто хочу, чтобы все было честь по чести, — начал Бык доверительным тоном. — Всегда за то, чтоб по таким поводам поговорить как мужчина с мужчиной».

Он лежал на пляжном шезлонге у края своего плавательного бассейна. Грэм, нелепо белокожий, неудобно примостился рядом с ним на чем-то вроде подставки чистильщика сапог. У локтя Быка пузырилась пина-колада; у него за спиной поверхность воды разбила, точно дельфин, нагая девичья задница, повиляла и вновь скрылась под водой. Солнце, отражаясь от воды, било Грэму в глаза. На Быке были солнцезащитные очки-«хамелеоны», саморегулирующие защиту в зависимости от яркости дня, и Грэм различал его глаза лишь еле-еле.

«Пригласил я вас сюда просто, чтобы ввести вас в действие, как сказал кинопродюсер, когда ухватил за грудки кандидатку на роль, хе-хе. Просто хотел пояснить вам, что было между вашей хозяюшкой и этим вот Быком. Знаете, почему меня прозвали Быком? Думается, сами догадаетесь.

Ну так „Гремучка“ была настоящей стервой, а не кинокартиной. — Он высосал дюйм пина-колады через овальную соломинку в бело-розовую полоску. — Стервоза каких мало. Режиссер нанюханный, пара сценаристов-педиков и что ни день — разборка с этим вашим актерским профсоюзом. Конечно, я не допускал, чтоб меня это задевало, я же профи. И вот почему я все еще снимаюсь. Вот почему я всегда буду сниматься. Правила проще простого Гэ-хам. Номер первый: всегда соглашайся на то, что предлагает твой агент. Правило второе: никогда не ссы на сценарий, а знай подавай свои реплики и как сумеешь лучше, пусть их и накропала парочка заведомых инспекторов по задницам. Правило третье: никогда не нализывайся, пока идут съемки. И правило четвертое: не начинай трахать партнершу, пока точно не узнаешь, когда съемки кончаются.

Он снял „хамелеоны“, несколько секунд посозерцал Грэма, потом снова надел.

— Вот Правило Номер Четыре и привело меня к вашей жене. Разборки эти с профсоюзом, да и, правду сказать, меня воротило от жопистой выдры, которую они взяли на роль моей подруги, — мы понятия не имели, сколько еще времени будем прохлаждать задницы, ожидая, когда Ее Величество проедет — я со всем уважением. В лучшие дни мужик во мне играет, а в худшие — так и вдвое. Прямо дождаться не мог всунуть старину Гремучку в чьи-нибудь рубины. Мысль казалась, ну, прямо удачной.