Барни Глассер походил на диснеевскую сову, но он и сейчас был таким же замечательным агентом, как и тридцать лет назад, в так называемые золотые годы Голливуда. Он приехал с Запада, чтобы изучать фотографию, и прижился в Южной Калифорнии. Агентом он стал, когда брату его первой жены понадобился партнер. Он всегда водил дружбу с писателями, потому что те, как он утверждал, знали все, хотя и занимали самую нижнюю ступень в голливудской пирамиде. В то время как предметом гордости других агентов служило появление на людях в обществе знаменитостей, Барни ценил психологию своего ремесла больше, чем внешний блеск. Как литературные и театральные агенты в былые, менее жесткие, времена, он действительно ставил превыше всего интересы клиентов. И не принадлежал к разряду игроков по крупной вроде Кэла Карузо, но его уважали и любили.

Фэй сидела у него в кабинете, а он излагал примерный план работы над фильмом. Съемки должны были начаться в ближайшее время, продолжаться не более шести недель, а ее должны были отснять за неделю. Барни носился с идеей подать должным образом ее возвращение в кино.

– Как насчет «Мы вновь представляем Фэй Макбейн, любимицу наших дедушек и бабушек»?

Барни усмехнулся, но потом строго взглянул на нее.

– Вы недостаточно серьезно к себе относитесь. Вам представился реальный шанс возобновить карьеру, и я намерен сделать для этого все, что от меня зависит.

– Да, Барни, – покорно проговорила она. – Вы правы. Я актриса и должна относиться к себе серьезно.

Внезапно она вспомнила, что тот же совет давал ей и Кэл…

– Мне совершенно не нужно новое платье для встречи с Пасторини, Кэл. У меня шкаф битком набит прекрасными вещами. Почему надо тратить тысячу долларов только для того, чтобы пообедать с восьмидесятилетним режиссером и его женой?

– Маурицио Пасторини – настоящая легенда, великий режиссер. И не забывай, что не он один будет на тебя смотреть. Приглашены тридцать человек. Ты что, забыла?

– Я занимаюсь этим обедом уже две недели, так что забыть довольно трудно.

– Я хочу, чтобы ты купила новое платье и выглядела на миллион баксов, потому что то, как ты выглядишь, отражается на мне. Об успехе судят по многим вещам, в частности по жене.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь?

– Разумеется. Ты должна относиться к себе более серьезно, если не для меня, то хотя бы для себя самой…

Фэй поморщилась и спросила Барни:

– Вы были знакомы с Маурицио Пасторини?

– Я несколько раз встречался с ним в Риме. Он был очень доброжелательным человеком, в отличие от многих гениев.

– Он однажды обедал у нас с Кэлом. На нем были старые серые брюки и джемпер.

– Да, это был человек без претензий. А его жена – просто чудо: милая, скромная. – Он приподнял кустистую бровь. – Почему вы вдруг вспомнили о великом Пасторини, мир его праху?

– Сама не знаю, – виновато пожала плечами.

Когда она уходила, Барни вышел из-за стола и обеими руками сжал ее руку.

– Этот мини-сериал, – сказал он, – начало. От него многое зависит. Не так-то просто вернуться в этот бизнес после такого перерыва, но я думаю, что у вас есть шанс сделать настоящую карьеру. Все зависит от вас, Фэй, а я готов вам помогать.

Фэй растроганно поцеловала Барни в щеку и попрощалась со своим агентом.

Дома она занялась хозяйственными делами, съездила за продуктами и оставила у порога Хуаниты букет далий с карточкой. Запаслась фруктами, не купив слишком калорийных авокадо, которые так любила; записалась к парикмахеру. Теперь слишком многие будут на нее смотреть. Фэй понимала, что хорошо выглядеть – необходимая часть ее работы. Больше никаких халатов на купальник, когда она едет к Хуаните, никаких джинсов, когда заглядывает в бар выпить кофе. «И никакого кофе, – решительно сказала она самой себе, – до конца съемок. Чай, сок и минеральная вода».

Дома она снова вспомнила тот обед с Пасторини.

Сначала Фэй с удовольствием носила дорогую одежду, стоившую больше, чем все платья всех женщин в Сайервилле, вместе взятые, но стремление Кэла выставлять ее напоказ не имело предела. Если жене шло платье за семьсот пятьдесят долларов, то, может быть, двухтысячедолларовое пойдет еще больше? Если дочь выразила желание иметь кукольный дом, то почему не заказать архитектору точную копию итальянской виллы?

Все это было частью его неутолимого голода. Фэй полжизни провела в размышлениях о том, откуда в нем этот голод. Его родители были симпатичными стариками, всю жизнь прожили в Сакраменто, имея весьма средний доход. Мистер Карузо был адвокатом, а его жена школьной учительницей.

Родители несколько раз гостили у Кэла в Голливуде. Они приняли Фэй, не выразив ни малейшего неудовольствия тем, что сын женился не на итальянке и не на католичке. Они вежливо улыбались и делали большие глаза при виде роскоши, которой старался их поразить Кэл. Сначала это его стремление казалось даже трогательным, но вскоре все, кроме него, стали чувствовать неловкость. Для родителей Кэла, как и для Фэй, все это было чересчур.

Ей всегда хотелось понять, почему Кэлу всегда всего мало – женщин, игрушек, уважения, свидетельств успеха. Такой способ самоутверждения обычен для людей, с которыми плохо обращались в детстве, но она была совершенно уверена, что его родители любили всех своих троих детей и вполне разумно их воспитывали. Единственным объяснением, которое приходило на ум Фэй, была гибель их старшего сына Майкла во Вьетнаме.

Его окружал ореол, присущий всем безвременно умершим. Смерть подняла Майкла на недосягаемую высоту.

Фэй решила, что, как ни старались его родители скрывать свои чувства, Кэл не мог не понимать: в их душе он всегда останется на втором месте. Майкл умер, и до него уже никогда не дотянуться.

Все это было только теорией, но Фэй эта теория помогла более терпимо относиться к мужу, который считал ее интерес к его прошлому чем-то нездоровым, «копанием в грязном белье».

И если теперь ей было все равно, что происходит с Кэлом, то о Кейси она не могла не тревожиться. Фэй надеялась, что дала дочери достаточно любви, чтобы та никогда не ощутила голода, который невозможно утолить.

В Голливуде поговаривали о том, что теперь, когда «Дочь сенатора» потеряла звезду – Винсента Колмена, ей ничего не остается, как брать качеством. Телевидение сражалось с Рэем Парнеллом из-за исполнительницы роли Рози. Телевизионные боссы хотели, чтобы ее играла актриса с именем, но Парнелл настаивал на молодой и неизвестной.

Тогда телевизионщики решили устроить прослушивание – условие, оскорбительное для многих актрис, которые уже с успехом выступали на сцене, играли в кино и пользовались известностью в определенных кругах. Но для телевидения они были никем, потому что их не знали миллионы обывателей, проводивших вечера перед телевизором.

В конце концов все это перестало иметь значение, потому что играть сенатора согласилась звезда куда большей величины, чем Винс Колмен. Парнелл слетал в Лондон и заключил договор с английским актером. Все крупные голливудские агентства во главе с «Карузо Криэйтив» сочли его поступок изменой.

Десмонд О'Коннел никогда не работал для телевидения и как-то раз заявил, что никогда и не станет. Он играл на сцене, снимался в кино только в тех ролях, которые ему нравились, и уже имел приз Академии киноискусства. Десмонд был ирландцем и обладал многими качествами, присущими сенатору Тому Мадигану, только он не позволял, чтобы «слабости» мешали его работе. Женщины его обожали, потому что видели в нем великолепного, но погрязшего в пороке мужчину, которого может вернуть к праведной жизни любовь хорошей женщины. Одного его имени было достаточно, чтобы «Дочь сенатора» смотрели все, поэтому Рози теперь мог играть кто угодно.

Как Парнелл ухитрился заполучить О'Коннела, который презирал телевидение? «Голливуд репортер» намекал, что знаменитый актер промотал все свои денежки и его соблазнил огромный гонорар.