— Я думала, что утопит. Он выволок меня на берег и швырнул на землю. Такой дикарь! Волосы торчали у него дыбом, а своими маленькими блестящими глазками он, казалось, был готов просверлить меня насквозь!

— Я помню этот взгляд, — вставил Джеффри мрачно.

— Он орал на меня, обзывал паршивой, никуда не годной тварью, кричал, что заранее знал, что случится что-нибудь в этом роде, поскольку он вынужден жить по соседству с этими чертовыми, выжившими из ума монахинями. Я была просто в ужасе.

— Дорогая, если бы я был на его месте, ты бы и вздохнуть не успела, как я тебя хорошенько бы отшлепал.

— Я лежала на земле в полном оцепенении, промокшая насквозь, по щекам текла краска, один мокасин потерялся, перья поломались. Потом я посмотрела на него таким беспомощным взглядом, каким только могла, и залепетала по-французски. Я притворилась, что ничего не поняла из его слов, уверяла, что ни в чем не виновата и потому никак не заслужила такого обращения.

— И он позвонил в полицию?

— Он не хотел терять время даром. Прежде всего он привязал меня к дереву, Джеффри. Он заявил, что раз уж я вырядилась как какой-нибудь чертов индейский придурок и говорю на каком-то тарабарском языке, вроде них, то меня можно и линчевать так же, как и их. Я никогда не забуду этого. Я решила, что сейчас он начнет собирать хворост и сожжет меня заживо.

Джеффри усмехнулся, но быстро взял себя в руки. Он с необыкновенной живостью представил себе эту картину — Кэйси и его деда, и оба упрямые как ослы.

— Это было совсем не смешно!

— Представляю. И что было потом?

— Прибыли полицейские.

— А ты продолжала говорить по-французски?

— Ничего другого не оставалось. Шеф полиции и Сэс были приятелями. Они позвонили сестрам. Приехал мой отец и забрал меня под свое поручительство.

— Он был здесь в то время?

— Да, он приехал на праздник по случаю сбора черники. Он предложил возместить причиненный ущерб в любой форме, но Рэсбоун непременно хотел спустить с меня шкуру.

— Он просто хотел, чтобы ты обязательно ответила за свой поступок, — предположил Джеффри. — Мне случалось испытывать на себе его гнев, я знаю, что это такое, и знаю, что им руководило в таких случаях. Он сторонник воспитания по принципу «пожалеешь розгу — испортишь ребенка». Насколько я понимаю, твой отец и твои тетки не придерживаются такого мнения.

— Вряд ли, — хмуро согласилась она. — Дело кончилось тем, что меня судили! Но судье удалось уговорить Сэса, сестер и отца прийти к соглашению. Я могла оставаться в монастырской школе, но должна была возместить Сэсу Рэсбоуну ущерб, причем каждый цент должен был быть заработан мною лично. Его не волновало, на какой срок это затянется.

— И на какой же затянулся?

— На три года. Я выплатила этому человеку две тысячи четыреста семьдесят пять долларов.

— Урок пошел на пользу, не так ли?

Она усмехнулась.

— Думаю, да. Но, наверное, не стоит говорить, что это происшествие не изменило отношение обитателей фермы Рэйнбоу к старому брюзге.

Она вернулась на берег и села на бревно рядом с Джеффри. Он погладил ее по колену.

— Все в порядке, Кэйси. Я думаю, что он считал случай с тобой торжеством своей системы воспитания. Он никогда не называл твоего имени, но хвастался, что взялся наставить на путь истинный одну из воспитанниц с фермы Рэйнбоу и добился успеха. Он этим очень гордился.

— Теперь ты понимаешь, с какими неприятностями связана моя природная импульсивность?

— Тебе было всего двенадцать, Кэйси. — Он опять нежно погладил ее колено и прижался губами к ее волосам. — Тогда ты могла позволить своей горячности завести себя куда угодно. Теперь ты знаешь жизнь лучше…

Они услышали шум мотора лагерного грузовика, хлопанье дверец, гиканье, смех, возгласы и наконец взволнованный взвизг:

— Он здесь!

— Девочки вернулись, — спокойно сказала Кэйси.

Джеффри искривил губы в притворном страхе.

— Окажи мне одну услугу, Кэйси!

— Какую угодно, дорогой! — ответила она, смеясь.

— Избавь меня от присутствия на вашем пиршестве.

Кэйси шутливо похлопала его по спине.

— Просто скажи, что ты — богобоязненный американский гражданин, как и твой дедушка, и должен скорее возвратиться домой и приготовить себе на ужин сосиски с бобами.

Он почесал подбородок и печально кивнул.

— Неплохая идея! А тебя я могу как-нибудь вовлечь в этот процесс?

Она усмехнулась.

— Очень хотелось бы.

Он взглянул на нее сверху вниз и почувствовал, как по телу пробежал трепет желания.

— И мне, Кэйси. Поверь, что это так!

Двумя днями позже Кэйси вошла в спальню девочек и, стоя в дверях, увидела, как Люси, прижав к худенькой груди иллюстрированный журнал и зажмурившись, выкрикивала как заведенная:

— Да, да, да!

Эмба простонала:

— О, дай же мне сказать, Люси! Нет, это не так.

Кэйси, уперев руки в бока, раздраженно сказала:

— Вы должны приводить себя в порядок, а не затевать перепалку! Пошевеливайтесь!

— Но, Кэйси, — заныла Люси, — Эмба говорит…

— Меня-это-не-интересует! — воскликнула Кэйси, громко и четко выговаривая каждое слово.

Обе девочки тут же замолчали и с удивлением посмотрели на свою преподавательницу, которая до сих пор никогда не повышала на них голос. В подобном случае сестра Джозефина, например, осторожно выяснила бы причину стычки и подвела конфликтующих к взаимоприемлемому решению возникшей проблемы. Но Кэйси выкрикнула чистую правду: ее это действительно не интересовало. Она бы с удовольствием вбила это в их непокорные головы.

— Завязывайте свои шарфы! — резко приказала она. — Все ждут вас.

Люси с надутым видом положила журнал на кровать, но Эмба не могла допустить, чтобы последнее слово осталось не за ней.

— Может, это и наш Джеффри Колдуэлл, но ведь он говорил, что никогда не был женат…

— Кто?!

Девочки скептически взглянули на нее. Кэйси откашлялась и быстро взяла себя в руки. Вот уже два дня не переставая лил дождь. Девочки не выходили на улицу и занимались только работой по дому. Поэтому они были раздражены, беспокойны, задиристы. Им было скучно. То же самое происходило и с Кэйси, в чем она не могла себе не признаться. Она загружала девочек домашней работой, часто даже совсем бессмысленной, лишь бы только занять их чем-нибудь.

«И чтобы занять себя», — подумала она. Сестры предупредили ее, что скверная погода и вынужденное безделье частенько пробуждают в их трудных подопечных худшие наклонности, особенно в первое лето пребывания в лагере. Из-за этого Кэйси совсем не могла отлучаться с фермы. Джеффри тоже не появлялся, и она не могла винить его за это. Он был достаточно благоразумен, чтобы держаться подальше от одиннадцати девочек, изнывающих от скуки в период летних дождей. Они не договаривались о времени новой встречи, но Кэйси почему-то решила, что она произойдет очень скоро.

Джеффри занимал все ее мысли, и теперь, когда наконец выглянуло солнце, яркое и жаркое, она призналась себе, что была расстроена плохой погодой даже сильнее, чем ее воспитанницы.

— Извините меня, — неуверенно проговорила она. — О чем вы спорите? Мы могли бы вместе докопаться до истины.

— О Джеффри, — настороженно ответила Эмба. Люси утвердительно кивнула.

— Это правда, Кэйси. — Она снова взяла в руки журнал. — Здесь его фотография и…

— Это не его бывшая жена! — пронзительно выкрикнула Эмба.

Кэйси успокоила их, подошла к кровати Люси и попросила, протянув руку:

— Дай мне, пожалуйста, посмотреть.

Неохотно и как будто нервничая, Люси отдала ей раскрытый журнал. Кэйси раздраженно подумала, что ее ученицы выполнению домашнего задания по греческому предпочли, видимо, оханье и аханье над этой бульварщиной. Она подавила готовый сорваться с ее уст вздох и расправила страницу.

В центре серии фотографий помещался снимок стройного обаятельного мужчины с темно-каштановой шевелюрой и неотразимой улыбкой. Джеффри Колдуэлл. Сомнений быть не могло. Одетый в смокинг, он стоял на фоне белого «Ягуара». Его держала под руку темноволосая женщина, блистающая какой-то необычайной, утонченной красотой. Она не входила в число трех знаменитых клиенток Джеффри, о которых он упоминал. Но Кэйси должна была бы жить в пустыне, чтобы не знать ее имени: Бланш Даймонд. В прошлом году ее кандидатура выставлялась на получение приза «Эмми», и еще она выступала в главной роли в шоу, которое Кэйси как-то смотрела по телевизору.