— Я думаю о контрольной по дательному падежу, которую я дам завтра девочкам. Это послужит им хорошим уроком за то, что они меня обманули.

— Не сомневаюсь.

Он скользнул взглядом по ее шее, и его глаза остановились на маленькой, хорошо сложенной груди, вздымающейся и опускающейся при дыхании. Под помятой белой хлопчатобумажной блузкой выделялись похожие на бутоны соски, до которых ему нестерпимо хотелось дотронуться языком и ласкать их до тех пор, пока они не набухнут и не затвердеют от его прикосновений.

Кэйси вздохнула и улыбнулась Джеффри. Он ответил ей тем же. Она посмотрела на свои ноги и забултыхала ими в освежающей воде.

— Думаю, что и я была несколько несдержанна, — сказала она, по-прежнему не отрывая взгляда от кончиков пальцев на ногах. — Я и в самом деле не очень-то гожусь для мимолетных летних романов. А ведь ничего другого между нами и быть не может, не так ли? Я имею в виду, что вы живете в Лос-Анджелесе, а я — в Вашингтоне.

Он ничего не ответил, но Кэйси почувствовала, какой эффект возымели ее повисшие в воздухе слова. Он взобрался на сухой теплый камень. Ну и пусть. Кэйси считала, что должна высказать то, что творилось в ее душе. Не пора ли обратиться к здравому смыслу? Ведь жизнь учила ее избегать подобных ситуаций! Ей придется призвать на помощь свой опыт, приобретенный за время пребывания в школе при монастыре Ордена Святой Екатерины, чтобы сейчас принять верное решение. Нельзя идти на поводу у собственных слабостей. У нее есть обязанности и обязательства. Ее поведение должно служить примером для одиннадцати маленьких правонарушительниц.

В памяти вдруг всплыл полный перечень дел, которыми она собиралась заниматься в течение своего отпуска, проводимого вдали от Вашингтона: вести занятия в летней школе на ферме Рэйнбоу, как можно больше времени проводить на свежем воздухе, постараться сделать жизнь девочек более целеустремленной и упорядоченной, вышить рождественские подарки, перечитать «Илиаду» на греческом, учить японский.

— Вас нет в перечне моих дел, Джеффри, — сказала она, горько вздохнув.

Его глаза расширились от удивления.

— О чем вы говорите?

— Вы так… так неожиданно появились! Я имею в виду, что, должно быть, я для вас — тоже неожиданность. Верно? Вы в Беркшире всего несколько дней и…

— И уже подвергся атаке москитов, мило побеседовал с парочкой монахинь, удостоился нежных взглядов дюжины малолетних преступниц и был очарован преподавательницей латыни в гольфах!

Кэйси невозмутимо посмотрела на него и сказала:

— Чушь собачья!

Он уставился на нее и чуть не захлебнулся от смеха.

— Что вы сказали?!

— Я сказала «чушь собачья». Мы употребляем это выражение, если сестры Джоан и Джозефина не могут нас услышать. Девочек было одиннадцать, а не дюжина. — Она обхватила руками колени. — Кроме того, обычно я не ношу гольфы, и уж, конечно, я не только и не просто преподавательница латыни, и… — внезапно она оборвала себя и замолчала.

Джеффри уперся рукой в землю, почти касаясь ее бедра, и склонился к ней.

— И…

Она вздохнула.

— И у меня вряд ли было время на то, чтобы вас «очаровать».

Джеффри посмотрел на нее и широко улыбнулся:

— Чушь собачья.

И уже потянулся к ней губами, как вдруг она услышала знакомый шум мотора где-то неподалеку. В ее больших голубых глазах заплясали чертики.

— Я слышу приближение грузовика с фермы Рэйнбоу. Сестра Джоан приходит на помощь!

— Ты была с ним любезна? — опасливо спросила сестра Джозефина.

Кэйси усмехнулась, стараясь не покраснеть.

— Разумеется. Почему бы мне не быть с ним любезной?

Сестры Джозефина и Джоан переглянулись. Вернувшись в лагерь, они мирно чаевничали после вечерней молитвы. Девочки уже легли спать.

— Мы знаем, как ты относилась к Сэсу Рэсбоуну, — заметила сестра Джоан.

— Мистер Рэсбоун и Джеффри Колдуэлл не имеют между собой ничего общего, — убежденно сказала Кэйси. Старикан Рэсбоун был человеком, имя которого обе монахини предпочитали не слышать, и она разделяла их мнение.

— Кроме того, — продолжала Кэйси, — эта страница моей жизни уже перевернута. Я не держу зла на мистера Рэсбоуна за то, что он тогда арестовал меня. В конце концов, это пошло мне на пользу, правда? Я уверена, что если бы он пережил эту зиму, то наши с ним отношения могли бы стать вполне цивилизованными. Думаю, с годами его характер должен был смягчиться.

— Мистер Рэсбоун никогда бы не смягчился, — возразила сестра Джозефина. — В свои восемьдесят три года он умер с тем же трудным характером, с каким жил.

Кэйси знала, что слово «трудный» в устах тети выражало высшую степень неодобрения. Даже застав прошлым летом одну из своих подопечных курящей марихуану посреди грядок с капустой и турнепсом, она назвала ее всего лишь «бедной заблудшей душой».

— Ты не смогла бы поладить с ним этим летом лучше, чем в прошлом, или позапрошлом, или поза-позапрошлом году, — добавила сестра Джоан.

Кэйси разлила по кружкам новую порцию чая.

— Может быть, и так, — вынужденно призналась она, — но мне хотелось бы думать, что он умер не таким вредным стариканом, каким жил.

— За это-то мы тебя и обожаем, Кэйси. Ты всегда была такой, даже когда тебе приходилось совсем несладко, — с теплотой в голосе произнесла сестра Джозефина. — Ты оптимистка. А Сэс Рэсбоун неизменно бывал доволен, даже счастлив, если мог кому-нибудь насолить.

— А уж нам особенно, — вставила сестра Джоан.

— Именно так, — с чувством подтвердила сестра Джозефина.

Кэйси спрятала улыбку. На протяжении почти тридцатилетней истории фермы Рэйнбоу тети воспринимали старого Рэсбоуна как ниспосланную на них кару небесную, как кость в горле.

С юго-востока его владения граничили с землями фермы. И он твердил каждому встречному-поперечному, если только его слушали, что это ужасно, когда тебе буквально в затылок дышит шайка визгливых, ни на что не годных малолетних правонарушительниц. Он находился в постоянном ожидании дня, когда они взбунтуются, низвергнут обеих, по всей видимости наивных, монахинь и, вырвавшись на свободу, посеют смуту во всем Беркшире. Для него было достаточно скверно уже и то, что они его соседи. А предложение сестер продать им маленький участок земли вдоль общей границы под небольшой дом, пригодный для круглогодичного проживания, или, может быть, даже под какие-нибудь летние постройки для нужд других школ Ордена Сэс Рэсбоун воспринял как объявление войны. Ну и, конечно, была еще та ужасная ночь шестнадцать лет назад, когда он поймал маленькую преступницу по имени Леонора Грэй, утопившую в реке всю его коллекцию ружей…

— Я правильно догадалась, что вы не отказались от своих планов расширить территорию летнего лагеря? — поинтересовалась Кэйси.

Сестра Джозефина сжала кружку в израненных на речных порогах руках.

— Но ведь девочкам тоже как никогда нужно пожить здесь летом. А какую пользу принесет всем нам зимний домик! Только подумай, что это будет значить для девочек!

— Мы хотим, чтобы мистер Колдуэлл знал, что мы хорошие соседи и не представляем угрозы ни для него лично, ни для его собственности, — продолжила сестра Джоан.

— И что мы нуждаемся в его помощи. События сегодняшнего дня все-таки подтвердили это. Ты согласна, Кэйси? — допытывалась сестра Джозефина.

…Кэйси вспомнила ужасную сцену, разыгравшуюся на реке. Джеффри находился в Беркшире всего сорок восемь часов, а уже успел стать ее участником. «Да уж, Джеффри Колдуэлл просто умирает от желания быть необходимым летней школе при монастыре Ордена Святой Екатерины. И у него такое положительное мнение о „маленьких хулиганках“, — между тем размышляла Кэйси. — А что он подумал об их добровольной преподавательнице классических языков, сразу упавшей в его объятия? Похоже, ему это пришлось по душе». Ей было также любопытно, пребывает ли он по-прежнему в шоковом состоянии.

Когда он сегодня сядет за вкусный горячий ужин и будет наслаждаться покоем и уединенностью своего жилища в горах, то у него вполне может возникнуть желание, чтобы учительница латинского языка в гольфах держалась от него подальше…