Многие из высших лам и настоятелей монастырей, сидевших на помосте, не скрывали слез.

— Тем из вас, кто прибыл издалека, не следует огорчаться, что вы не получите посвящения Калачакры, — переводил Лхакдор. — Вы прибыли в это святое место с решимостью и правильным намерением. Вы создавали заслуги каждым шагом, который сделали, каждым действием, которое совершили. Главный источник благословения — не я. Не Далай Лама. Это — святое изображение Будды и священная земля, которую посетили столь многие из величайших духовных учителей. Так что не думайте, что вы прибыли сюда напрасно. Обычно вы не можете увидеть мандолу до окончания посвящения. Однако, поскольку я не способен дать его, это правило отменяется. Ведь вы прибыли в это святое место с религиозным рвением, так что, думаю, вам будет полезно увидеть мандолу.

Далай Лама помолчал.

— Именно сейчас, как это ни странно, мое состояние, кажется, улучшается, по мере того как я говорю с вами. Если мне не станет хуже, я попытаюсь дать несколько учений в течение двух дней. А на пятнадцатый день этого тибетского месяца приму участие в последних ритуалах Калачакры — пожеланиях долгой жизни.

В Бодхгайю прибывали все новые группы тибетцев. Ночью храм Махабодхи, казалось, был охвачен огнем. Его бесчисленные ступы и башни с замысловатой каменной резьбой осветились полумиллионом свечей-подношений, зажженных ради скорейшего выздоровления Далай Ламы. Десятки тысяч паломников двигались по часовой стрелке в ритуале обхода. Издали округлый храмовый комплекс напоминал гигантскую космическую станцию, залитую светом чужого мира.

На следующий день я пришел в часовню Калачакры. Монахи из монастыря Далай Ламы пели молитвы. Другие создавали цветную и очень сложную песчаную мандалу, добавляя буквально по песчинке. Вдруг я заметил, что они взволнованно между собой перешептываются. В работу вкралась ошибка: незначительное божество оказалось вписанным не на свое место. Убедившись, что никто не смотрит, монах украдкой всосал в металлическую трубку неверно уложенные песчинки. Мне уже приходилось видеть песчаные мандалы, но я впервые видел ошибку. Казалось, без Далай Ламы всех охватило смятение.

Я заметил маленький микрофон, прикрепленный к раме над окном, — провод от него вился через отверстие наружу. Один из монахов объяснил мне, что провод прикреплен к УКВ-передатчику, от него работает громкоговоритель, установленный в спальне Далай Ламы — хоть Далай Лама и болеет, он все равно хочет внести свою лепту. Не имея возможности участвовать лично, он пожелал присутствовать хотя бы мысленно. Настроиться на молитвы монахов и добавить свои. Эта коллективная энергия, хвалебная песнь всеобщему миру будет выпущена в мир, когда мандалу ритуально разрушат, а песок, из которого ее создали, высыплют в воду. А Далай Лама, оставаясь в постели, будет мысленно следовать за скрупулезными приготовлениями. Представив, как он лежит там, продолжая, насколько это возможно, участвовать в молитвах и песнопениях хотя бы и издалека, я в который раз был тронут его человечностью.

Корейская танцовщица впала в транс. Глаза закрыты, безумная улыбка застыла на лице. Она неистово мотала головой, яростно дергаясь в ритме отбиваемых партнершами по танцу отрывистых ударов. Всего их было шестеро, все в розовых шелковых туниках и белых мешковатых брюках. На некоторых надеты шляпы, удлиненные розовыми и желтыми помпонами. Танцовщицы прибыли в Бодхгайю на посвящение Калачакры вместе с большой группой корейских буддистов. После утреннего учения у тибетского ламы они решили немного развлечь монахов, чтоб отвлечь их от переживаний по поводу болезни Далай Ламы.

И вдруг к танцующим присоединилась старая тибетка. Она сделала несколько плавных движений. Но как только уловила ритм, начала крутить энергичные пируэты, резко вскидывая руки. Стащила с себя длинный голубой шарф и раскрутила его вокруг головы — прекрасное дополнение к ее ниспадающему свободными складками тибетскому платью. Монахи были очарованы. Эта с виду слабая старушка-тибетка со стянутыми в пучок седыми волосами не отставала от молодой кореянки ни на шаг. Ее подзадоривали криками и свистом. Мальчик-монах лет эдак шести взобрался на плечи старшего, чтобы лучше видеть. Дородный полицейский-индиец таращился во все глаза, забыв, что ему положено следить за порядком. А старая женщина безмятежно улыбалась и не обращала никакого внимания на стоявших вокруг людей.

Пожилая европейская женщина широко улыбнулась и, недоверчиво качая головой, подошла к одному из монахов. Когда он обратил на нее внимание, она сделала одобрительный жест, отставив вверх большой палец и, двигая руками и плечами, сымитировала танец старой тибетской танцовщицы. Монах добродушно усмехнулся, похлопал ее по плечу и тоже показал большой палец.

После представления я вернулся в гостиницу. Расположился в вестибюле и прочитал свежий «Times of India». Несколькими днями ранее в гостинице поселился Кармапа, и по вестибюлю слонялось множество людей, желавших увидеть семнадцатилетнего главу течения Кагью. Несколько лет назад этот юноша сбежал от своего китайского наставника в тибетском монастыре и ночью верхом пересек Гималаи, чтобы присоединиться к Далай Ламе.

Ко мне подошел Алан Кинг, канадец, — за последние десять лет он фотографировал на семи посвящениях Калачакры. Наклонившись поближе, Алан глухо проговорил:

— Виктор! Не нравится мне это. Сегодня утром Тэндзин  Таклха наконец-то отнес две мои фотографии Далай Ламе. А полчаса назад вернул их. Неподписанными.

В австрийском городе Грац у Кинга должна была состояться фотовыставка, рассказывающая о посвящении Калачакры, ему нужны были автографы Далай Ламы.

— Тэндзин так и не заходил к Далай Ламе? — спросил я.

— Да нет же. Он видел Далай Ламу, показал фотографии. Но тот слишком слаб, чтобы подписать их.

Уже несколько дней я тревожился о Далай Ламе. 11а открытии Калачакры он ясно сказал, что даст двухдневное учение, если достаточно восстановит силы. Но, видно, сил не прибавилось. Вместо него учение давали несколько высших лам. Последний день посвящения Калачакры, когда огромная толпа будет молиться о даровании Далай Ламе долгой жизни, был не за горами. Далай Лама обещал, что будет присутствовать, но пока официального подтверждения этому не поступало.

Я знаю Далай Ламу уже тридцать лет. Последние годы мы вместе путешествовали, делили трапезу, вместе проводили утренние часы в его резиденции. За время работы над нашей книгой Далай Лама говорил мне о своем понимании прощения, сострадания и пустоты. Постепенно я все больше привязывался к нему. Теперь он стал для меня кем-то вроде отца. Но самое главное — я всем сердцем понял, что он заботится обо мне. Понял, когда он попросил принести мне стул во время учения, потому что заметил, что мне тяжело сидеть на полу в позе лотоса. Я знал, что он попросил личного секретаря Тэндзина Гейче присматривать за мной и время от времени приглашать на обед, чтобы я не чувствовал себя забытым. Узнав об этом, я растрогался. То, что Далай Лама ощущает глубокую связь со многими людьми, со значительной частью которых он только-только познакомился, ничего не меняет. Я не завидую им. С меня достаточно того, что и я время от времени ощущаю его искреннюю заботу и теплоту.

Меня ужасно огорчила его очевидная слабость во время открытия посвящения Калачакры. За десять дней болезни он словно постарел лет на десять. И вот теперь Алан Кинг говорит, что Далай Лама слишком слаб, чтобы держать перо.

Я покинул отель «Махаяна» и пошел в храм Махабодхи. Присоединившись к большой толпе паломников, повернул по часовой стрелке в обход центральной башни, начиная ритуал обхода. На небольшом открытом пространстве с южной стороны комплекса я остановился. Здесь на каменном алтаре и на всех других выступах и поверхностях горели тысячи и тысячи свечей и масляных светильников. Я купил несколько свечей у смотрителя. Зажег одну от трута, оплавил другую снизу и примостил на каменном выступе, проговаривая про себя молитву за Далай Ламу. Потом зажег остальные свечи.