Старшина нарисовал углем расположение губы, Шелагского мыса, назвав его Ерри, и двух островов в заливе и в море. Один из них, остров Араутан, путешественникам был уже известен.

— А дальше, за мысом Ерри? — продолжал расспрашивать Врангель.

Старик, выслушав перевод, продолжил карту и нарисовал на ней еще один заметный выступ.

— Это Ир-Кайпио, — сказал он, и по очертанию берега Врангель понял, что так он называет Северный мыс.

Обозначив точку в море между Шелагским и Северным мысами, камакай добавил:

— Это земля в море, на север от берега. Ее горы всегда покрыты снегом. Летом, в ясные дни, ее видно со скал. Иногда оттуда приходили по льдам олени. В апреле они возвращались. Однажды я пытался догнать их на лодке, но льды не пустили меня.

Это важное сообщение заслуживало поощрения, и Врангель сказал:

— Мы будем искать эту землю, и, если найдем ее там, Белый царь щедро наградит вас.

— Я бы хотел получить от Белого царя большой железный котел и мешок табаку, — конкретизировал камакай.

— Вы будете иметь все это и еще два больших железных котла, — пообещал Врангель, провожая старика и его родичей.

Чтобы проверить слова камакая, Козьмин и Врангель отправились на нартах на восток от Шелагского мыса и на расстоянии в несколько десятков верст действительно приметили в море скалистый островок, который первоначально изображал на своей карте чукотский старейшина вместе с известным им островом Араутан. В память об отважном купце, когда-то погибшем у этих берегов с полвека назад, Врангель назвал остров именем Шалаурова.

Уже несколько дней Врангель и Козьмин, покинув матерый берег, двигались на север. Чтобы не обременять себя лишним грузом, заложили во льдах основной провиантский склад и восемь нарт с проводниками отослали обратно. Теперь в отряде осталось лишь четыре нарты и вместе с Татариновым пять проводников. Провизии и дров должно было хватить на пять дней пути.

Ночью вставших лагерем путников разбудил ураганный ветер. От его порывов парусина издавала звуки, подобные пушечным выстрелам. Слышалось, как трескается лед. Выскочивший из палатки Прокопий Козьмин паническим голосом закричал:

— Выходите, нас понесло!

Беда открылась Врангелю с первого взгляда. Их лагерь оказался на большой льдине, отрезанной от основного ледяного поля. Щели и разводья ширились, и ветер уносил льдину неведомо куда. Сбившиеся в кучу собаки испуганно подвывали. Татаринов вслух высказал очевидное для всех:

— Молитесь, господа! Ежели льдина треснет, назад нам не вернуться.

Ночь прошла в мучительном ожидании, а наутро стихавший ветер вновь прибил льдину к неподвижному полю.

Татаринов усмотрел на севере уходившие в небо испарения.

— Нам туда не пройти, — сказал он. — Там открытое море.

— Тогда двинем на северо-восток, — уверенно ответил Врангель.

Теперь путь преграждали сменявшие друг друга гряды торосов. Изучение через трубу ровного участка льда выявило на нем неширокие трещины.

— Что будем делать? — Врангель внимательно смотрел на Козьмина и Татаринова. Это решение он не хотел принимать единолично. Мнения разделились: штурман высказался за продолжение пути, Татаринов же предлагал повернуть назад. Присоединив свой голос к голосу Козьмина, Врангель подытожил:

— Большинство решило, что мы едем вперед.

Такое они уже испытывали и во время прежних походов. Лед прогибался, а иногда и лопался, но быстрота бега собак позволяла вынести нарты на безопасное место еще до того, как они начинали погружаться в полынью. Опасный участок был относительно невелик, и вскоре достигли совершенно твердого льда.

Еще одна ночь прошла в тревоге, на образованном при сильном ветре ледяном острове, отрезанном от основного поля большими трещинами. Утром, составив из льдин своего рода мост, соединились с его помощью с «материком» и, несмотря на риск, поторопились покинуть опасное место.

Наступило двадцать третье марта, обычный, ничем не примечательный день, и неяркое солнце, как всегда, серебрило простиравшуюся вдаль ледяную пустыню. К вечеру, при крепчавшем ветре, на горизонте, с запада на восток, потянулись в небо темно-голубые облака — свидетельство испарений открытого моря. Очевидно, понимал Врангель, что продолжать путь на север смысла нет. Но хотелось все же получить зримые, бесспорные доказательства тщеты своих надежд.

Собаки бегут по льду еще десять верст, до крайней гряды наваленных друг на друга льдин. Здесь остановились, и офицеры полезли для лучшего обзора наверх. Теперь уж никаких сомнений — впереди открытое море. Оно не было спокойным, дыбилось грозными волнами, ломавшими кромку льда. Уже отколотые льдины волны носили туда и сюда, сталкивали, испытывая на прочность, с другими. Слышалось тяжкое уханье огромной мощи разрушительной работы — ветер и волны делали ее сообща. Так могли выглядеть конец света или же первые дни творения, когда Господь, отделяя твердь от суши и называя собрание вод морями, с довольством потирал руки и говорил, что это хорошо.

Однако, наблюдая жуткую борьбу природных сил, Врангель испытывал иные чувства. Это был крах последних надежд пройти дальше и открыть землю, о которой говорили чукчи и в реальности коей он уже не сомневался. Как ни горько, но придется поворачивать назад.

Крайний предел безуспешных попыток отыскать «Северную землю» оказался на 70° 51' — северной широты и 175° 27' — долготы. От материка место их нахождения отделяли сто пятьдесят верст.

Когда Врангель со штурманом спустились с ледяной горы, Татаринов, ни о чем не спрашивая, по лицам спутников догадался об их чувствах. Он окриком поднял отдыхавших на снегу собак. Лохматый вожак Кучум, натягивая постромки, начал разворачивать нарту. Засуетился у второй нарты и куривший трубку проводник Афанасий.

Лед, еще недавно совсем ровный, выглядел уже иным: весь был испещрен трещинами, и часто их старый санный след прорезали широкие полыньи. И тут Татаринов еще раз показал виртуозное искусство управления упряжкой. Он понуждал собак прыгнуть через щель и вынести нарты на лед. Иногда же собакам приходилось, по приказу хозяина, принять для преодоления разводий и холодные ванны.

У ближайшего провиантского склада поджидали две нарты с проводниками, отправленные сюда ранее.

— Далеко забрались, весну обгоняем, — осмотрев простиравшийся к югу лед, сказал Татаринов.

Паутинная сеть трещин была видна невооруженным взглядом. Вскоре путникам пришлось пережить, быть может, самую страшную за все походы ночь. Они оказались на большой льдине, и крепчавший ветер отделил ее от соседних непреодолимыми полыньями. Небо мрачнело на глазах. Начинался шторм. Расходившиеся волны снова начали дикую игру со льдом — сдвигали его, переворачивали, ставили торчком и, как взбесившиеся кони, уносили вдаль на пенистых гребнях.

Льдину, приютившую замерший в оцепенении лагерь, тоже слегка колебало. То один, то другой ее край захлестывало водой, волны куда-то тащили ее, и даже всякое повидавший Татаринов, преклонив колени, молил Господа о спасении. Проводники-якуты, дабы уберечь глаза от жуткого зрелища, плашмя, лицами вниз легли на нарты, готовясь к скорой гибели.

Среди ночи случилось то, чего следовало рано или поздно ожидать. Мощный вал слегка приподнял льдину, потащил ее по чистой воде и кинул на соседнее ледяное поле. Собаки взвыли. Люди и нарты при сопровождавшем удар оглушительном треске заскользили по льду. Трещины заполнялись водой, и части расколовшейся льдины уже отходили друг от друга.

— В нарты! Надо уходить! — крикнул Татаринов. Была лишь одна возможность спастись, и он увидел ее. Его поняли и собаки. Повизгивая от страха, они резко рванули нарты и, прыжком преодолев полынью, перенесли ее на твердый лед. То же, по примеру передовой упряжки, проделали и остальные.

День прошел в движении, а к вечеру отряд достиг самого ближнего, в четырех верстах от матерой земли, провиантского склада. Веселье проводников-якутов, уже успевших похоронить себя в штормовую ночь, носило признаки легкого помешательства от счастья.