На следующий день благополучно достигли Лабазного и нашли в селении такое же скопление народа, какое наблюдали в Плотбище. Молва о приезде доктора быстро облетела окрестности, и из ближних стойбищ к доктору Киберу потянулись больные. На некоторых, пораженных сифилисом, страшно было смотреть. Облысевшие, с выпавшими ресницами и бровями, провалившимися внутрь носами, они уже мало походили на людей.

Доктор Кибер проявил неожиданную энергию. В освобожденной по его приказу просторной хижине он устроил лазарет. Пол настелили оленьими кожами, для каждого больного был устроен отдельный полог. Взявшийся помогать доктору старик и днем, и ночью поддерживал в хижине огонь.

Доктор признался мичману, что вернуть страдальцам их прежний облик выше его возможностей, но проводимое им лечение поможет хотя бы продлить несчастным жизнь.

Здесь, на Большом Анюе, оленей ждали с еще большим нетерпением. Близилась суровая зима, и угроза голода маячила перед местными жителями. К селению съехались не только юкагиры, но и якуты, ламуты, тунгусы.

И вот наступил роковой день, когда в одно мгновение все их надежды обратились в прах. Ликованием была встречена весть, что огромный табун со стороны противоположного, гористого берега приближается к реке. Все приготовились к встрече. Пусть олени лишь зайдут на уже схвативший реку лед, а остальное пойдет как обычно, люди сплоховать не должны.

На сей раз трудно было понять, где же вожак. Олени возникли на скалистом берегу плотно сбитой массой, их ветвистые рога колыхались, словно лес вдруг покрыл голые вершины. Ну, молил почти каждый, спускайтесь же вниз! Но что-то насторожило животных. Повинуясь неслышной команде, олени вдруг повернули назад и помчались обратно в горы.

Чувства всех охотников выразил чей-то истошно-горестный крик: «Олень пошатнулся!» Провал осенней охоты означал, что голодной зимы не миновать. Она принесет и болезни, и смерть.

Селение огласилось горестными причитаниями женщин. Мужчины с воплями кидались на снег и в бессильной ярости до крови били стылую землю кулаками. Старейшины все не могли отвести глаз от опустевших холмов на том берегу реки, будто им предстал там пугающий мираж.

Отряду Матюшкина пора было возвращаться. Лед, осадивший реку с берегов, начинал кое-где уже и прихватывать стремнину, и в таких местах приходилось прорубать себе путь топором. В якутском селении Пятистенном взяли проводников с собачьими упряжками, и по уже совершенно замерзшему руслу Большого Анюя собаки помчали нарты с людьми и грузом к Нижнеколымску.

Пребывание Врангеля на окружающих Среднеколымск равнинах, населенных преимущественно якутами-скотоводами, благотворно подействовало на его здоровье. Он объезжал на лошади окрестности, знакомясь с местностью и бытом жителей, иногда охотился, пил, по совету якутов, кумыс и к концу лета почувствовал себя явно окрепшим. Прошли и ревматические боли в суставах.

Ко времени его возвращения в Нижнеколымск, в начале сентября, небольшие речки, впадающие в Колыму, уже замерзли, а через неделю лед схватил и главную реку края, на которой стоял северный острог.

Один за другим в поселке собирались и другие члены экспедиции. Унтер-офицер Решетников успешно выполнил порученное ему задание — постройку стана на устье Большой Баранихи близ Чаунской губы. Все, по его словам, прошло нормально. На досуге ловили гольцов в море, набили изрядное количество линных гусей и лебедей.

— Вот только белые медведи, ваше благородие, чуть не каждый день нас осаждали. Пришлось для острастки некоторых и уложить. Остальные успокоились, во льды подались.

Михаил Нехорошков принес вести с низовьев Колымы. Там партии, возглавляемой сотником Татариновым, удалось заготовить немало рыбы, гусей и уток.

Не столь обнадеживающе звучал отчет мичмана Матюшкина о поездке вместе с доктором Кибером по берегам Малого и Большого Анюев. Грозящий юкагирам Большого Анюя голод из-за неудачной оленьей охоты и плохой рыбалки вызывал у Матюшкина большую тревогу.

Последним, уже в начале октября, возвратился из путешествия штурман Прокопий Козьмин. Он успешно описал берег моря между устьями Колымы и Индигирки. В индигирском селении Русское Устье Козьмин повстречал прибывшего туда после завершения описи берега Ледовитого моря от устья Яны до Индигирки лейтенанта Анжу. Лейтенант передавал большой привет всем друзьям и сообщал, что исследование островов Новой Сибири идет по намеченному плану, но поиски неведомой Земли Санникова пока ни к чему не привели.

Обратный путь Козьмин проделал напрямик через тундру, сначала на собачьих упряжках, а от реки Алазеи на взятых у якутов лошадях.

— И все прошло без приключений? — почти недоверчиво спросил Врангель.

Козьмин на мгновение задумался, невозмутимо пожал плечами:

— Да, вроде бы, ничего такого не было. Правда, в начале похода, когда переправлялись вброд через озеро близ реки Конковой, лошадь казака моего чего-то напугалась, взбрыкнула и сбросила седока и вьюки в воду. А там, кроме чая, и порох лежал. Все промокло, и, стало быть, ружья и порох уже без пользы нам. На случай с медведями лишь луком, топором и двумя ножами могли отбиваться. Но Бог миловал, обошлось. А на обратном пути, от Алазеи, все десять дней шли за нами голодные волчьи стаи, пугали лошадей. На привалах по ночам осаду вокруг нас держали. Потом олень-дикарь, отбившийся от стада, отвлек их. Зарезали, начали терзать. И тут мы с казаком в контратаку на них пошли, пару волков подстрелили и законный трофей взяли — полтуши оленя. У нас к тому времени, окромя сухарей, провизии и не было. Оленье мясо, благодаря волкам, и собак подкрепило, — благодушно закончил Козьмин под смех слушавших его товарищей.

— А вот русским-то мужикам, — подумав, добавил штурман, — кто на Индигирке обосновался, в Русском Устье и деревушке Едомка, тем пришлось в свое время хлебнуть лиха. Мне один старик из Едомки рассказывал, как артелью человек сорок поплыли они из Киренска вниз по Лене на коче в поисках лучшей доли и в надежде найти на севере богатые промысловыми угодьями страны. Старику пятнадцать лет тогда было, и шел он с братьями. В Ледовитом море близ устья Индигирки застала их непогода, корабль разбился и затонул, а братья, добравшись до берега, пошли в глубь страны. Вот у них-то много было тогда приключений, пока не вышли на место, названное Русским Устьем, где повстречали уже обосновавшихся там сородичей. Народ там, на Индигирке, крепкий собрался, поморский, да вся беда, что купцы в тех краях редкие гости, и потому терпят они нужду в необходимых товарах.

Пришедшая в Нижнеколымск зима принесла с разных сторон неприятные новости. Вдруг начался массовый падеж собак. По наблюдениям доктора Кибера, которому Врангель поручил изучить этот вопрос, болезнь затронула ездовых собак по Колыме, Большому и Малому Анюям и Омолону. Козьмин подтвердил, что и в бассейне Индигирки многие собаки были нездоровы. Признаки болезни выражались в отсутствии аппетита, помутнении глаз. Собаки с подвыванием валялись на земле, словно испытывали боли в желудке. Они быстро слабели и умирали в конвульсиях. Нередко возвращавшиеся с промыслов охотники, лишенные помощи своих верных друзей, сами впрягались в нарты и тащили груз.

Эпидемия грозила сорвать из-за невозможности подготовить необходимое количество упряжек намеченный на весну поход. Пришлось отказаться от плана завезти зимой провиант к стану, построенному Решетниковым на устье Большой Баранихи.

К началу марта удалось собрать лишь сорок пять здоровых собак, и их отправили на откорм в низовья Колымы, в местечко Большое Чукочье. Но что можно сделать, имея лишь три-четыре упряжки, когда только путевой корм и дрова должны занять не менее двадцати нарт?

Врангель был в отчаянии. И тут, войдя в положение экспедиции, помогли нижнеколымские казаки и предоставили двадцать нарт в полных упряжках — около трехсот собак. Однако внимательное обследование показало, что из нескольких сотен лишь шестьдесят полностью здоровы, остальные же еще слабоваты. Это значило, что на намерении разделить экспедицию на два отряда можно поставить крест.