— Надо помочь ему, — встрепенулся Врангель. Он вернулся к их стану, достал из поклажи мешочек с порохом и вручил старику.

Старик взвесил мешок на руке, что-то спросил Решетникова, и тот, отрицательно махнув головой, ответил по-тунгусски. Потом пояснил Врангелю:

— Он хотел дать взамен мяса, но я отказался. Сказал, что это подарок. Что с них взять, сами-то едва живы!

— Луча[13] хороший! — на прощанье старик пожал обоим руки.

— И что же, Иван Федорович, когда отец охотится, неужели дочь живет здесь одна? — Врангелю это казалось невероятным.

— Так и живут, — пожал плечами Решетников. — Тунгусы ко всему привычны.

Станция в местечке Баралас оказалась самой благоустроенной из всех виденных ранее. Заведывавший ею пожилой якут (есаул, как называли его сородичи) содержал свою юрту в образцовом порядке: внутри чисто, выметено, на лавках — свежее сено, у входа — наколотый в реке лед для котлов и чайников.

Каким блаженством было скинуть с плеч тяжелые, покрытые ледяной коркой шубы, снять обувь и вытянуть ноги у жарко горящего очага. Чувство комфорта усилилось, когда внесли стол с угощением: строганина из жирного чира, мерзлое якутское масло, сырой олений мозг. Была предложена и горячая похлебка из конины.

Не испытывая большого доверия к свежемороженым блюдам, Врангель сразу начал с похлебки, но Решетников урезонил его:

— Попробуйте, Фердинанд Петрович, и строганину, и мозг. Это же вкуснятина — пальчики оближешь!

Непривычные поначалу деликатесы буквально таяли во рту.

После теплого ночлега — снова в путь. Яну переходили в двадцати верстах от Бараласа. Лед на ней оказался зеркально ровным, и лошади падали на каждом шагу. Перейти удалось лишь после того, как тропинку посыпали песком и золою.

У притока Яны, реки Догдо, Решетников, указав холм на том берегу, как бы мимоходом заметил:

— За холмом, в долине, Убиенное поле.

— Кого же там убивали?

— Тунгусов наши казаки, когда завоевывали этот край. Там многие свою могилу нашли.

— Стоит взглянуть, — в раздумье сказал Врангель и направил лошадь через реку.

И тут случилось неожиданное. Он еще не успел добраться до середины, как лед затрещал и лошадь стала проваливаться в пролом. Чувство опасности обострило реакцию всадника. Он мгновенно вытащил ноги из стремян и, упав грудью на край пролома, отполз от опасного места. Встал и, сокрушенно взглянув на вздыбившиеся льдины, пошел к берегу. Им овладела горечь потери и стыд, что так опростоволосился на глазах спутников.

Решетников и проводник Анисим, вероятно, видели, как все случилось, и уже подъезжали навстречу.

— Вот незадача, — пробормотал Врангель, — лошадь потерял, едва и сам не пропал.

— Лошадь? — весело осклабился Решетников. — Она цела, сейчас вытащим.

С помощью пешни и топора Решетников и проводник-якут пробили во льду коридор от берега до пролома. Удивительно, но пространство между льдом и дном реки оказалось совершенно сухим, вся вода ушла, и внизу, всхрапывая от возбуждения, стояла лошадь, целая и невредимая. Вывести ее на берег не составило никакого труда. Был утерян лишь упавший при падении и скользнувший куда-то дальше под лед вьюк с чаем, сахаром и ромом.

Узнав, что там был и ром, якуты с таким остервенением принялись долбить лед, как будто собирались взломать всю реку. Время шло, тюк все не находился, и Врангель приказал прекратить поиски.

Дни становились все короче. Менялся и ландшафт страны, которую пересекал караван. Почти непроходимые летом, а теперь подмерзшие болота, бадараны, и угнетенные холодом и ветрами заросли кедрового стланика. За замерзшими реками с голыми унылыми берегами следовали такие же пустынные, почти не оживленные рощами холмы. И озера под снегом, тысячи озер...

На одном из них, лежавшем недалеко от караванной тропы, в вечерний час, окрасивший небо багрянцем, путники увидели стремительно мчавшееся близ берега стадо оленей. Их преследовали, окружив с двух сторон и постепенно сокращая разрыв, два крупных волка. Олени резко повернули и исчезли за холмом.

Да, не только человеку тяжело выжить здесь, размышлял, покачиваясь в седле, Врангель. И дерево, и птица, и река, и зверь по-своему принимают суровый вызов холода и тьмы, стремятся приспособиться и сохранить себе жизнь.

С наступлением зимней поры все с большей надеждой всматривались путники в заснеженную даль: не покажется ли в сумрачном небе столбик дыма — признак жилья?

На сто сороковой версте от Алазейского хребта подъехали к Сарадахской станции. По местным понятиям она была сооружена на славу: на берегу обильного рыбой озера, к которому примыкал густой лиственничный лес, обнесенные палисадом изба и юрты, навесы для лошадей и загоны для скота. Станцией заведовал отставной вахмистр Атласов[14] — один из потомков известного покорителя Камчатки. С особой сердечностью, по-медвежьи облапив, приветствовал он давнего своего приятеля Ивана Решетникова и с благодарностью принял от него гостинец — бутыль водки.

На расспросы Врангеля Атласов сообщил, что мичман Матюшкин проезжал через станцию пару недель назад и даже оставил письмо для своего начальника. В присущем ему юмористическом тоне Матюшкин писал, что на первых верстах от Якутска его изрядно поел гнус, лишив доброй половины запасов крови, что часть пути ему пришлось сплыть по Индигирке, и, напоровшись на валун, он едва не пошел ко дну. В остальном же все прекрасно.

Молодец, прочитав письмо, облегченно подумал Врангель. Несмотря на свои романтические выходки, Федор все же крепкий, неунывающий парень. И, кажется, не придется раскаиваться, что сманил его в этот поход.

Остервенелым лаем собак встретил караван засыпанный в снегах Среднеколымск. Шпиль колокольни торчал в темнеющем небе. В окнах сквозь вставленные в них вместо стекол льдины тускло мерцали огоньки свечей.

На подступах к городку Врангель изрядно продрог, мороз уже подбирался к тридцати, — и без раздумий внял совету облачиться в привычную для местных жителей зимнюю одежду. Поверх форменного платья он надел теплую меховую кухлянку, штаны из заячьих шкур, на ноги — высокую меховую обувь — торбаса. Не помешала и большая лисья шапка. Все уязвимые для холода места Нос, лоб, подбородок — тоже были защищены от ветров и Мороза специальным меховыми покрытиями.

В трехстах верстах от Среднеколымска, в деревне Омолонской, с лошадей пересели на собачьи упряжки, и через два дня стремительной езды на нартах караван наконец прибыл в Нижнеколымск. Путь от Якутска занял два месяца и двадцать дней.

Сойдя на землю, Врангель внимательно окинул взглядом острог. Полузасыпанные снегом дома и юрты, их десятка четыре, церквушка посреди, и унылые берега Колымы, опоясывающей островок, на котором стоит поселение, со всех сторон.

Привлеченные лаем собак, из домов вышли люди. Странно, думал Врангель, что не видать ни Матюшкина, ни местного исправника. Но загадка вскоре прояснилась. С северного конца реки по льду резво мчались две собачьих упряжки. Достигнув поселка, они остановились вблизи от только что прибывшего каравана. Разгоряченные быстрым бегом собаки остервенело кинулись на чужаков — отдыхавших на снегу сородичей. Завязалась драка. Кто-то, соскочив с нарт, с заиндевевшей от мороза бородой, умело орудуя палкой, разогнал сцепившихся собак. Его спутник в это время подбежал к Врангелю и радостно вскричал:

— Фердинанд, дружище!

Врангель узнал Матюшкина. Они обнялись, и Федор сразу повел начальника отряда в приготовленную для него избу. Через обитую мехом небольшую дверь, нагнувшись, вошли внутрь. В помещении было немногим теплее, чем снаружи. Две широких скамьи у стен, стол, несколько стульев, маленькое окошко с вставленной в него льдиной. Матюшкин, не теряя времени, начал растапливать русскую печь у стены. Подкидывая дровишки в занявшийся огонь, говорил: