— Вперед, облегчите боль словами. — Художник старался говорить с напускной беспечностью. — Вы мне не помешаете.

— Выглядите совсем иначе, когда работаете с красками. То же самое у меня, когда я занимаюсь музыкой, и подозреваю, что так же у Марджори, когда она пишет.

— Вы профи. А я любитель.

— Вы тоже могли бы стать профессионалом. У вас для этого есть все данные.

— Большей частью дело даже не в таланте, а в стечении обстоятельств — это они определяют карьеру художника.

— Обстоятельства могут меняться. Или быть изменены.

Да, согласился Уайлд мысленно. Но прошлое и воспоминания о нем — не могут; это нечто, что ты изменить не в силах. То, что совершил, остается с тобой навсегда, а среди того, что он совершил, затесалась такая пустяковина, как убийство человека. Который, как назло, оказался братом Делии.

Словно бы прочитав его мысли, Воэн вдруг горячо произнесла:

— Это правда насчет Босуэлла!

— Что правда?

— Все. То, что говорили те люди на военно-полевом суде. Он действительно был чудовищем и представлял угрозу. Послушайте, Люциус, если бы он не умер, если бы вернулся в Англию к мирной жизни, то после шести лет убийств и бог знает чего еще, он стал бы самым опасным человеком в стране. Он не бросил бы это занятие. Война не насытила бы его жажду убивать.

— Ваш брат мог бы остаться в армии, сделать карьеру профессионального военного.

— Его не оставили бы — им не нужны такие люди среди кадровых офицеров. Власти могут мириться с ними во время войны, но не после. Зная, что он собой представляет, его демобилизовали бы на другой день после окончания войны.

— Послушайте, может, и к лучшему, что он мертв, не спорю. Но работа палача не по мне. Пусть это была бы вражеская пуля, или несчастный случай, или даже суд и приговор. Но я-то совершил убийство, и тот факт, что убитый мной человек был мерзавцем, не может этого факта отменить.

— Но сейчас вы переживаете еще больше — узнав, что он был моим братом. Наполовину.

— Это делает убийство более подлинным, менее обезличенным. Вы с этим человеком росли, его любила ваша мать. Теперь это уже не просто имя и военное звание. Да, вы правы. То, что я узнал о нем больше, узнал, что он был вашим братом, ухудшает дело. Намного ухудшает.

— Абсурд.

— Может быть, но так оно и есть.

Вслед за последними словами наступило неуютное молчание. Люциус злился на себя и на Делию. От чувства равновесия, что наполняло его во время рисования, не осталось и следа, все нежеланные мысли нахлынули снова. Зачем ей понадобилось говорить о Босуэлле?

— Вы должны примириться с тем, что убили его, как я должна примириться с тем, что человек, с которым была связана родственными узами, сошел с ума. Джордж сказал бы, Босуэлл сделался воплощением зла, человеком дурным, порочным. Что, если где-то в глубине и я такая же? Или у меня родится сын, который окажется таким же, как Босуэлл?

У Люциуса в голове все еще не вполне уложились подробности родственных связей этого семейства; он был слишком ошеломлен накануне, чтобы вникать в детали.

Уайлд подошел и сел напротив.

— Позвольте мне до конца разобраться. Ваш отец не был отцом Босуэлла?

— Нет.

— Ваша мать изменяла вашему отцу? Босуэлл ведь был старшим, не так ли?

— Моя мать была беременной, когда выходила замуж. Ее любовником и отцом Босуэлла являлся Томас Мелдон. Двумя годами позже он тоже женился, и у него появился другой сын, Ричард. Ричард Мелдон, муж Джессики.

— Значит, вы с Босуэллом были сводные брат и сестра, а Ричи и Босуэлл — сводные братья.

— Да.

— А Ричи жесток? У него тоже психопатический тип личности? Он ведь, кажется, член парламента?

— Да, депутат парламента, хотя не уверена, что одно исключает другое. И хотя он, может, и не поджигает людей, но изрядно безжалостен. Таков же и его отец. Я не могу судить, унаследовал ли Босуэлл свою склонность к насилию от матери, которая у нас с ним общая, или от отца, который, слава Богу, не имеет ко мне отношения. Гены — странная вещь, вы не находите?

— Фелисити производит впечатление вполне нормальной. Я бы сказал, даже чересчур. И по-моему, она совершенно не беспокоится, что ее младенец может оказаться вторым Босуэллом.

— У нее просто не хватает воображения, чтобы беспокоиться о подобных вещах. В мире Фелисити все всегда прекрасно. Сестра знает, что ее ребенок будет безупречен, знает, что они с Тео будут счастливы вместе во веки веков и всегда будут иметь достаточно денег… Фелисити живет на солнечной стороне улицы.

— Счастливица, — произнес Люциус. — Такой темперамент — сущее благословение.

— А ведь вы не чувствуете себя счастливым, не правда ли? Когда вы в последний раз были совершенно счастливы?

— Я пережил несколько счастливых дней на «Вилле Данте».

— Да, думаю, у меня то же самое. Это счастливое место, или, во всяком случае, место, где человек может быть счастлив… Забавное слово, «счастье». Вроде бы короткое и смешное. А какой огромный смысл в нем заключен.

— Право на счастье записано в американской конституции, вы это знали?

— Как можно осуществить счастье в законодательном порядке?

— Нельзя, но можно дать людям право преследовать такую цель.

— В вашем случае от этого мало пользы, коль скоро вас снедает чувство вины в смерти Босуэлла и чувство долга заниматься нелюбимым делом вместо любимого. Не говоря уже о том, что вы собираетесь связать себя с Эльфридой.

Люциус болезненно зажмурился, как если бы собеседница нанесла ему удар.

Делия в тот же миг испуганно поднесла руку ко рту.

— О, простите, ради Бога. Забудьте. Я не должна была это говорить.

Люциус встал и подошел к окну.

— Нет. Но ведь сказали, не правда ли? И не впервые. Вы уже озвучили несколько замечаний по этому поводу на днях, когда выпили лишнего. Пожалуй, верно говорят: истина в вине. Пойду пройдусь до моря перед завтраком.

Какой-то краткий момент он надеялся, что Воэн тоже встанет и скажет, что пойдет вместе с ним. Тяга к ней не проходила, борясь в душе с желанием от нее удалиться. Не чувствует ли она то же самое по отношению к нему? При мысли об этом его охватывал озноб.

— Увидимся за завтраком. — Она не сделала даже поползновения двинуться с места, пока художник не вышел из комнаты на террасу. Тогда Воэн встала и долго смотрела Люциусу вслед, пока его фигура не скрылась среди олив. Какой же груз тревог и забот носил на себе этот отнюдь не мощный костяк — даже Атланту, с его мускулами, такое было бы не под силу.

Чувствуя себя в растерянности и не зная, за что взяться, певица бесцельно бродила по комнате. Остановилась перед изображением кардинала, потом подняла взгляд к портрету Беатриче Маласпины, будто ожидая от нее ответа. Пора уже было этому приключению закончиться, пора отыскаться проклятому кодициллу, пора всем возвращаться к реальной жизни. Приезды Тео, Гримонда, Оливии и Слэттери внесли студеный воздух реальности в воцарившуюся на вилле атмосферу безоблачного счастья. А эта невзначай брошенная сестрой новость об их матери… Нет, Делия не позволит, чтобы теперь это знание отравляло ей жизнь!

Это было так несправедливо по отношению к отцу, он совсем не заслужил подобного обращения. Как он примирился с сознанием, что сын и наследник на самом деле ему не родной? Лорд мог бы обратиться в суд, но такой человек, как отец, никогда такого не сделал бы. Никогда не допустил бы, чтобы его имя полоскали в грязи, чтобы люди смеялись над тем, что он стал рогоносцем, еще не успев стать мужем, не смог бы погубить репутацию жены. Возражал бы против огласки Том Мелдон? Нет, пожалуй; он был из тех, кто выходит из мужских игр героем.

Неудивительно, что отца не огорчила смерть Босуэлла. То не было бездушием с его стороны и не было сдержанностью, когда горе переживается глубоко внутри. Он, вероятно, не испытал ничего, кроме облегчения. Мужчинам не однажды в истории приходилось растить чужих детей как своих собственных. Делия слышала о таких, что, вернувшись с войны, находили дома беременную жену или даже крепкого малыша, который никак не мог быть их собственным. Это часто приводило к разводу или, с благословения жестокого закона, к принудительной отдаче ребенка на усыновление — не важно, с согласия матери или нет. Но бывало и так, что ребенка принимали как своего собственного.