— Что в этом плохого? — спросил Люциус.

— Козни дьявола, как и все вина какого бы то ни было качества.

— Что ж, вино посвящено Дионису, известному также под именем Освободитель, так что, быть может, пока мы все чуть под хмельком, самое время поискать вдохновения свыше.

— Вы собираетесь писать стихи? — спросила Делия.

— Нет, всего лишь посмотреть, не сможем ли мы расколоть головоломку, которую подсунула нам Беатриче Маласпина.

— И все это ради того, чтобы спрятать клочок бумаги, чтобы четверо совершенно незнакомых людей его разыскивали, — пожала плечами Свифт, — До чего странный замысел. Это наводит меня на мысль, что кодицилл не окажется запрятанным в какой-нибудь тайник и, более того, что хозяйка оставила нам какой-то способ найти его, не разбирая дом по кирпичику.

— Очень может быть, что у Беатриче Маласпины было просто не в порядке с головой, — предположила Воэн. — С какой стати ей понадобилось морочить нас интеллектуальными головоломками?

— Чтобы подразнить? — предположила Марджори.

Остальные недоуменно посмотрели на нее.

— Если Беатриче Маласпина в ее возрасте еще не выросла из детских розыгрышей, тогда, вполне может статься, нам оставлена по завещанию какая-нибудь чепуха на постном масле, — продолжила Делия. — И меня по-прежнему тревожит, что она столько о нас знает; смотри предполагаемые благотворительные пожертвования, рассчитанные на то, чтобы задеть за живое. Сложите вместе добытые ею каким-то образом сведения с готовностью их использовать, чтобы нас подстегнуть, — и я не исключаю, что кодицилл, который мы, в конце концов, обнаружим, окажется нам совсем не по вкусу.

— Вы имеете в виду, что мы ей чем-то насолили и это ее месть? — спросила Марджори.

— Такое не исключено, — предположил Уайлд. — Отдаю вам должное, Делия, вы весьма откровенно это сформулировали.

Та пожала плечами.

— Я не хочу показаться недоброжелательной или циничной, но легко поддаться на великолепие «Виллы Данте» и льстивые речи Кальдерини. А тут еще и солнце, и наша благодарность за волшебное избавление от повседневной рутины жизни и ее проблем. Что, если это было сделано не из сердечной доброты, а, наоборот, является пинком под зад?

— Что возвращает нас к вопросу, почему каждый из нас здесь оказался, — вздохнул Джордж. — Нам необходимо напрячь мозги и проанализировать, каким образом наши жизненные пути могли пересечься с жизненным путем Беатриче Маласпины.

— И нам надо побольше о ней разузнать, — добавила Марджори. — Тогда мы поймем, была ли она мстительной женщиной и призвала ли нас сюда по злобе. Во что, кстати, я ни на минуту не верю. Женщина злобная не стала бы жить в таком светлом безмятежном доме, как этот. И не была бы женщина, подобная Бенедетте, так ей предана. А она предана, это чувствуется. Плохие хозяева порождают плохих слуг — так, по крайней мере, говорят. Никогда не имевши слуг, не могу судить.

— Каким образом вы предлагаете разузнать больше? — спросила Делия. — Кальдерини и Бенедетта — сама скрытность. И это тоже может быть основанием для подозрений.

— И почему именно тридцать три дня? — спросил физик. — Вы спрашивали его, Люциус, и, конечно, Кальдерини не дал ответа. Я думаю, мы должны записать все факты, каждый обрывок информации, которой располагаем, — о Беатриче Маласпине, вилле и о том, как мы сюда попали. Где-то там должен обнаружиться ключ, указатель, где и как нам начинать поиски.

Уайлд, пребывавший в задумчивом молчании, поднял голову, заметив, как Воэн подошла к роялю и подняла крышку.

— Шуберт, Джордж? — спросила она.

— Я давно не практиковался.

— А мне мешает кашель — так что это будет еще то исполнение.

Стихи и музыка захватили сердца присутствующих. Бенедетта, которая принесла поднос с кофе, застыла в дверях, сосредоточенно слушая прелестный голос Делии: «Иди сюда приятель, здесь найдешь ты свой покой». [26]

Джессика украдкой бросила взгляд на Люциуса, смотревшего на певицу с выражением, которое Мелдон почти испугало. Она отвела глаза, почувствовав себя неловко, оттого что на мгновение заглянула Уайлду в душу и оценили интенсивность его чувства. Американец был явно сокрушен красотой песни и голосом. И в то же время в глазах его стояла боль, которая заставила наблюдательницу беспокойно поежиться и опустить глаза на лежащую перед ней книгу.

Когда смолкли последние ноты, Джордж положил руки на колени и покачал головой.

— Моя игра недостойна вашего пения, Делия, но я благодарю вас от всего сердца!

— Что последует за этим? — спросил банкир, сползая ниже в своем кресле и соединяя кончики пальцев обеих рук.

— Ничего, — ответила Воэн. — Настала пора танцевать. Она пролистала лежащую на рояле стопку нот и левой рукой извлекла ноты песни «Отель разбитых сердец».

— Начнем вот с этого. — Певица установила ноты на подставку. — Что-нибудь энергичное, чтобы оправдать наши наряды.

Музыка Кола Портера наэлектризовала атмосферу комнаты. Американец поднялся на ноги и предложил руку Марджори, которая после секундного колебания неловко позволила увлечь себя в танце.

Прислонившись к фортепьяно, Джессика наблюдала за ними.

— Позвольте? — вежливо произнес Хельзингер. Мелдон помедлила в нерешительности, затем потушила сигарету.

— Почему бы и нет? — И тут же, чтобы загладить неучтивость, прозвучавшую в голосе, поспешила улыбнуться и сказала, что потанцует с удовольствием.

В ушах Джорджа звучала музыка, ноги и тело его двигались в танце, но сам он почти забыл о партнерше и том, что его окружает. Мыслями он находился за многие мили и годы отсюда, в одном из декабрьских дней 1943 года.

— О чем вы думаете? — спросила Джессика. Застигнутый врасплох, ученый даже споткнулся, но тут же исправился.

— Извините, мне вспомнилось… Вы когда-нибудь бывали в Америке?

— В Нью-Йорке.

— Нет, в Нью-Мехико?

— Нет.

— Я был в Нью-Мехико во время войны.

— Во время войны? Какими судьбами, ради всего святого, вас занесло в Америку во время войны? О, наверно, вы поехали с какой-нибудь научной целью, какой-нибудь секретный проект; дети в школе часто рассказывали, что их отцы и братья участвуют в таких. Я не верила, что таковые вообще существовали, но ведь вы и вправду туда ездили, не так ли? Что это была за работа?

— Я отправился самолетом до Лиссабона, а далее на пароходе — до Нью-Йорка. Предполагалось, что поеду в Нью-Мехико вместе с коллегой-физиком Филиппом Бэнтамом, но Филипп решил задержаться на несколько дней в Нью-Йорке. Поэтому я сел в поезд до Нью-Мехико один. Я точно не представлял, куда еду, кого найду, когда доберусь до места назначения, поскольку вся информация сэра Джеймса состояла в том, что группа британских ученых отправляется в Америку, чтобы, работать над секретным проектом, имеющим высочайшую важность для обороны страны. Меня пригласили благодаря моей работе по разделению изотопов; о моем приезде просил Оппенгеймер.

В молчании прошли круг: Джордж — погруженный в раздумья, Джессика — заинтересованная нехарактерной для ученого потребностью высказать нечто, что явно мучило его, и это — по прошествии десяти с лишним лет. Вот что делает с человеком война.

— Мое путешествие закончилось ясным холодным утром, когда я вышел на платформу в местечке под названием Лэми. Воздух был чистый и сухой, разреженный; большая высота над уровнем моря, и у меня перехватило дыхание, когда я вдохнул. Думаю, такой воздух был бы полезен для Делии, — добавил он. — Ко мне приблизился молодой человек в форме и спросил, не Джордж ли я. Ни фамилии, ни обычного обращения «доктор» — просто «Джордж». Я спросил, куда мы направляемся, и он ответил, что в Санта-Фе.

Санта-Фе! Это название тогда вызвало в голове Джорджа картины Дикого Запада. Оно наводило на мысль о почтовых дилижансах и «Уэллс-Фарго», [27]о шерифах, перестрелках и ковбоях, скачущих во весь опор, — дух границы в беспокойном, опасном, порочном городе. Одной из слабостей Хельзингера, которой физик всегда немного стыдился, были вестерны, которые он любил со времен мальчишества.