«Меншиков был взыскан всеми милостями, пользовался неизменным благоволением Николая, обладал колоссальным богатством и занимал в придворной и государственной жизни совсем особое место… Читал он книги на разных языках, обладал громадной библиотекой в 3000 томов на всех европейских языках. Он был умён и злоречив. Метил он в своих корыстных помыслах так далеко, что, когда ему однажды предложили быть русским посланником в Саксонии, он возмутился таким, по его мнению, унизительным для него предложением и вышел временно в отставку. Личной храбростью он, бесспорно, обладал и на войне 1828–1829 гг. был тяжко ранен. В 1829 г. Николай, буквально ни с того ни с сего, сделал его начальником Главного морского штаба, хотя князь Александр Сергеевич никогда не плавал и лишь чисто любительски интересовался морским делом. Из начальника Штаба он превратился в морского министра, одновременно став ещё и финляндским генерал-губернатором, хотя Финляндию знал ещё меньше, если это только возможно, чем морское дело… Николаю Меншиков нравился одной редчайшей чертой: будучи очень богат, князь Александр Сергеевич никогда не воровал казённых денег. Это при николаевском дворе так бросалось в глаза, что об этой странности тогда много говорили в Петербургском высшем свете, о ней даже иностранные представители писали в своих донесениях… Меншиков никого не ставил ни в грош, над всеми издевался, но было известно, что его величество изволит смеяться, слушая своего фаворита. Поэтому принято было не обижаться… а, напротив, одобрять иногда довольно плоские его выходки. Он был циник и скептик, откровенно презирал своих коллег… и не давал себе никакого труда скрывать это… Ещё до нападения союзника на Севастополь в Петербурге ни для кого, кроме царя, не было тайной, что такое Меншиков как морской министр».

«18 августа 1851 года, Николаев.

Спешу набросать тебе, любезный друг, грамотку о событиях последнего времени в нашем захолустье, о котором ты желаешь знать.

Кажется, я тебе описывал пребывание на Чёрном море принца Петра Ольденбургского, которому я сопутствовал. Принц на пароходе «Громоносец» посетил Одессу, Севастополь, Керчь и южный берег. Это продолжалось около недели. В Сименсе, имении Мальцева, мы с ним раскланялись, и не успел я бросить якорь в Севастополе с намерением отдохнуть несколько дней в семье, как является курьер от адмирала Берха, что Светлейший — наш начальник — должен выехать из столицы 7 июля. Нечего делать, пришлось лететь в Николаев. После долгих ожиданий князь Меншиков 27 июля прибыл к нам. Тут и пошли осмотры. Двое суток в Николаеве, сутки с небольшим в Севастополе, потом осмотр эскадры в море, Ялте, Новороссийске и, наконец, ещё трое суток в Николаеве, так что, несмотря на всю деятельность Его Светлости, он выехал от нас 7 августа в Москву с тем, чтобы встретить там Государя Императора 15 августа. Я очень рад, что князь побывал у нас, по крайней мере, наше положение до некоторой степени разъяснилось и есть надежда, что в продолжение этого месяца или сентября будет окончательно решено. Адмиралу Берху дозволено перебраться в дом Главного командира…

Князь Меншиков до такой степени был со мною внимателен и любезен, что я не мог и подумать просить об удалении, тем более, что служебные затруднения, о которых я ему передавал и словесно и письменно, он, сколько можно, без изменения существующих положений, отстранил, так что я теперь должензнать всё; впрочем, всё-таки положение моё фальшивое, и да подкрепит и направит меня Бог выйти из него с честью» [99].

«26 декабря 1851 года, Николаев.

…О вытребовании меня в Петербург я писал Лутковскому [100]прежде ещё твоего письма, но когда подумаю об этом, то страх берёт. Ты не можешь себе представить, в каком я неприятном здесь положении; вот что называется «перевернёшься — бьют и не довернешься — бьют!». Без всякого официального признания властию я нравственно ответственное лицо за всё. Мне сказано, что Государь на меня одного полагается, а между тем окончательные резолюции на всякую бумагу пишет другой, и я очень часто узнаю об них после, когда они уже состоялись, и, может быть, не о всех. Приезд мой в Петербург даст мне случай объяснить князю это, но вряд ли можно пособить до временитакому ходу дела, с другой же стороны, оставить здешний край на месяц опасно, теперь же наступает время разных распоряжений по строительной части, которая наиболее требует надзора…»

«…В этот приезд он имел две аудиенции у Государя Императора и записал их в памятную книжку следующим образом:

«29 февраля.

Государь изволил принимать в малом кабинете, в Зимнем Дворце. В кабинете всего помещался письменный стол поперёк и железная кровать в параллель столу, а между — диван и пред ним столик, на котором рассматривались планы. Сам Государь сел на кресло, а меня посадил на диван и приказал рассказывать, во-первых, про покойного адмирала, его болезнь и проч., а потом про флот и адмиралтейство.

По Николаевскому адмиралтейству изволил заметить, что линия сарая не по одному направлению с старым сараем; место для постройки нового пильного завода одобрил; представление о постройке караульного дома и отделения для пожарного инструмента разрешил; по докладе о неимении запасов лесов и неудобстве строить из свежего и за тем сырого — приказал делать запасы. Тоже было доложено:

О перемещении юнг в здание нынешней Штурманской роты, причём Его Императорское Величество заметил, что предполагалось юнг соединить с учебным экипажем.

Новой госпитали в Николаеве: Государь приказал выстроить здание под одну крышу, уменьшив чрез то число крылец, и осмотреть внимательно Кронштадтский госпиталь, который в глазах Его Величества имеет всевозможные удобства.

При расспросе о болезни адмирала Лазарева заключил, что ему угодно, чтоб управление Черноморского флота продолжалось совершенно так, как и шло при покойном адмирале.

Изволил спрашивать о М.Б.Берхе и выказал, что ему доложено, что он пользовался особенным доверием покойного Лазарева.

Изволил расспрашивать о дивизионных и контр-адмиралах. Я назвал ему Нахимова.

Изволил хвалить Балтийский штурманский полубатальон, настоящие успехи Морского Кадетского корпуса; равно Кондукторской роты и бывшее Артиллерийское училище в Николаеве (Залесского); велел посетить здешнее.

В плане Севастопольского адмиралтейства нашёл неудобным близость строений между собою; полагает, что экипажеские магазины могут быть в другом месте, вдоль берега Южной бухты, по примеру Кронштадтских.

Бассейн Государю не понравился; он полагает, что для шлюпочного сарая можно приискать место на берегу.

О доках доложено было, что чрез увеличившиеся размеры фрегатов — фрегатские доки не годятся для фрегатов и что князь полагает их расширить посредством деревянных вставок, к которым прислонить половинки ворот.

Изволил согласиться чтоб начать с « Трёх Святителей»и «Трёх Иерархов»а «Силистрию»и «Махмуд»употребить в блок-шифы.

Спрашивал об Уптоне-сыне и одобрил мысль заменить старика своими инженерами, а Акройда — архитектором Гейде [101].

Спрашивал об инкерманском камне, причём я напомнил непомерную ценность крепкого камня, особенно гранита или порфира, и доложил о лёгкости работ из инкерманского.

Одобрил выбор местности для арестантской башни на месте доковых арестантских бараков.

Было доложено о распространении набережной и о том, что предполагается землёю из бассейна пополнить место между сваями и берегом и что, кроме того, вся площадь срезана не горизонтально, а имеет от средины уклон на обе стороны; землю эту также придётся снимать. Идея увеличения мыса одобрена.

Было слегка упомянуто о решении постройки Храма Святого Владимира из инкерманского камня, но ничего не упомянуто о мраморе. Государь при этом изволил заметить, что инкерманский камень плохой материал.

При разговоре о кораблях Его Величеству угодно было заметить, что необходимо их содержать в комплекте, и «Силистрию»и «Махмуд» даже лучше обратить в перевозные для десанта суда, сняв артиллерию, и исправив слегка в доках. Я отвечал, что последнее невозможно, и если ввести в доки, то придётся их разобрать или исправить капитально.

Докладывал о вреде некомплекта офицеров для службы, по случаю разговора о малых выпусках из Морского корпуса, Государь изволил сознать необходимость иметь более офицеров».

«22 марта откланивался в том же кабинете.

В разговоре Государю угодно было приказать, чтоб флот состоял из 17 кораблей, чтоб старые фрегаты понемногу были обращаемы в винтовые; чтоб корабли тимберовались по возможности в доках; чтоб те, которые разбирают — разбирали в бассейне; чтобы был запас лесов; чтоб в Измаильском или другом порте на Дунае было 27 лодок; чтоб Севастопольские доки были готовы чрез два года, а адмиралтейство застроилось чрез три года. О последнем приказал составить соображение для заказа его оптом Волохову, но с тем, чтоб не требовалось много денег в один год.

Бассейн и канаву дозволил отложить до лучших времён.

Фронтовую службу приказал наблюдать по возможности, ограничиваясь ротным ученьем.

Уменьшить по возможности караулы и часовых.

Я не успел выйти, — Государь уже засел за стол писать»».