Окончив все свои приготовления, Корнилов спокойно (sic! — С. К.) ожидал неприятеля.
Утром 13 сентября прибыл в Севастополь офицер, посланный князем Меншиковым: он привёз вице-адмиралу Станюковичу приказание поставить батарею для защиты Инкерманского моста, сломать посты и запрудить Чёрную речку у плотины, дабы возвысить воду в реке и тем затруднить переход чрез неё неприятеля; князь советовал также укрепить, по возможности, Малахов курган и Килен-балку, указывая на местность между Доковым оврагом и Килен-бухтой — как на слабейший пункт оборонительной линии города. Тот же посланный провёз Корнилову следующую записку князя Александра Сергеевича:
«Бивуак при сел. Ортакой на Бельбеке, 13 сентября 1854 года.
Мы прибыли сюда в 8 часов утра и двинули вперёд казаков; дальнейшие предприятия наши зависеть будут от положения неприятеля, почему и желательно иметь повременные сведения из Севастополя о положении наших противников; для сообщения между этим городом и армией будет выставлен казачий пост на р. Чёрной, недалеко от резервуара водопроводного канала, близ большой дороги, пересекающей сей канал.
Я поручил Старченке (командиру инженерной команды. — С.К.) построить батарею против Инкерманского моста и просил Станюковича помочь ему в этом.
Неприятеля мы здесь не видим и ничего о нём не слышим;надеюсь, что завтра форпосты сойдутся для первой рекогносцировки».
Между тем неприятельские войска двигались от бивуака на южных Бельбекских высотах по почтовой дороге, спускающейся с Инкерманских высот к каменному трактирному мосту на р. Чёрной. Там и сям, по Мекензиевой даче, виднелись красные мундиры, и тысячи штыков ярко блестели на полуденном солнце; казалось — весь лес в движении. Новый посланный привёз Владимиру Алексеевичу следующую записку князя Меншикова:
«13 сентября 1854 г.
Я сего дня писал Вам, что нет ничего нового, но после последнего моего письма, вот что случилось.
Запасный парк наш, прикрываемый Черноморским резервным линейным батальоном, остановился кормить лошадей, без всякой предосторожности; разъезд неприятеля, с двумя орудиями, этим воспользовался и напал на них врасплох, и истребил у нас несколько повозок, и, кажется, взял несколько пленных.
Это происшествие затрудняет наше сообщение с Севастополем»
Курьер от командира порта к Князю не нашёл Главной квартиры и возвратился с известием, что неприятель отбил часть обоза нашей армии и отрезал её от Севастополя.
Около 2-х часов пополудни, пароход «Владимир» послан Корниловым к Инкерману для наблюдения за неприятельской армией и для обстреливания плотины и моста через Чёрную речку. В три с половиною часа семь неприятельских пароходов подошли к Константиновской батарее и завязали перестрелку, не причинившую нам никакого вреда.
Неприятельская армия перешла створную линию Инкерманских маяков; в сумерки большая часть её находилась ещё на Мекензиевой даче, и только передовые войска спустились в долину Чёрной речки».
Страшно себе представить, что было бы с Севастополем, Крымом, да и с Россией, если бы союзническая армия предприняла наступление уже 12 или 13 сентября 1854 года на Северное укрепление…
Корнилов и защитники Севастополя понимали, что обречены.
К.Хибберт пишет, что в союзническом стане «каждый думал, что в течение нескольких дней, максимум одной или двух недель, Севастополь будет взят штурмом. На немедленном штурме, исключавшем укрепление обороны русских войск, настаивали Раглан и адмирал Лайонс. Позже русские офицеры сами признавались, что при немедленном наступлении Севастополь обязательно бы пал» [148].
Сам Владимир Алексеевич напишет позже в своём дневнике-«журнале»: «К вечеру явился на наши аванпосты французский артиллерист, кажется, бежал от голода, потому что пище обрадовался, как ребёнок. Он сказал, что St.Arnaud умер и что неладно между Саnrоbеrt'ом и Рагланом и что эти нелады причина их медлительности. Должно быть, Бог не оставил ещё России. Конечно, если бы неприятель прямо после Альминской битвы пошёл на Севастополь, то легко бы завладел им».
«Совсем неожиданная, чреватая неисчислимыми последствиями ошибка союзного командования предупредила неминуемую катастрофу» [149].
К.Хибберт:
«Ранним утром на следующий день после битвы (на реке Альме. — С.К.) адмирал Лайонс нашёл лорда Раглана в очень плохом расположении духа. В течение утра Раглан дважды безуспешно пытался убедить маршала Сент-Арно немедленно начать преследование врага и попытаться с ходу овладеть северными фортами Севастополя. Сент-Арно заявил, что французские войска слишком устали для того, чтобы немедленно продолжить наступление. Им нужно время для отдыха и реорганизации… Раглан был огорчён таким мнением француза, однако не стал настаивать на собственной точке зрения, чтобы не вносить раскол в ряды союзников… Однако маршал Сент-Арно был не единственным, кто возражал против атаки на Севастополь с севера. Британскую армию сопровождал в качестве советника 72-летний генерал инженерных войск Бэргойн, чей опыт и советы считались бесценными… Он высказал ряд логичных доводов в пользу того, что наступление на город с юга было бы предпочтительнее. Он настаивал на том, что противник ожидает атаки союзников с севера. Двигаясь с юга, можно не только достичь эффекта неожиданности, но и воспользоваться тем, что ни одно из инженерных сооружений с этой стороны до сих пор не было достроено. К тому же кораблям легче осуществлять прикрытие наступающих с юга, чем с севера. И наконец, при возможной затяжной осаде города лучшим местом базирования союзного флота, без всякого сомнения, будет Балаклавская бухта. Она удобна и расположена на оптимальном расстоянии от лагеря союзных войск. И всё же, несмотря на доводы Бэргойна, Раглан предпочёл бы немедленную атаку на город с севера, прежде чем русская армия успеет изготовиться к обороне… Он отправил во французский лагерь генерала Бэргойна, который должен был отстоять точку зрения Раглана… На следующий день Раглан… сам отправился к французскому командующему… Раглану показалось странным равнодушие старого маршала, его безучастная поза со скрещёнными на коленях руками. Когда англичане вышли из палатки Сент-Арно, один из офицеров обратил внимание на необычное поведение французского командующего. В ответ Раглан печально заметил: «Разве вы не видите, что он умирает?»
Через несколько часов у маршала открылась тяжелейшая холера. На следующее утро он был настолько болен, что не смог встретиться с Рагланом. В половине девятого утра начался обходной манёвр армии союзников вокруг Севастополя» [150].
…«И другие защитники Севастополя не переставали дивиться этой грубой ошибке французского и английского верховного командования и благодарить судьбу за эту совершенно нежданно-негаданную милость, — пишет Е.Тарле. — Павел Степанович Нахимов сказал тогда: «Знаете? Первая просьба моя к Государю по окончании войны — это отпуск за границу: так вот-с, поеду и назову публично ослами и Раглана и Канробера… [151]"»
…Когда Наполеон III, уже после окончания войны и заключения Парижского мира, узнал от одного из русских великих князей об истинном положении защитников в те дни и о последствиях принятого тогда союзниками решения, он побелел, затрясся и пробормотал:
— Негодяй! Я должен был его повесить, а не хоронить с почестями.
Французский император имел в виду маршала Сент-Арно.
Глава тринадцатая
Итак, союзники приняли решение и начали продвижение своих частей по направлению к Южной стороне, к Балаклаве, подарив тем самым осаждённому городу неприятеля шанс выстоять. Свой же, русский главнокомандующий князь Меншиков, напротив, усугублял и без того тяжёлое положение установленным им троевластием, и тревожным симптомом этого троевластия (читай — безначалия) стал приказ П.С.Нахимова № 129 от 14 сентября.
