В этих записках поэта о случайной схватке как нельзя более ярко проявился характер охотника Гумилёва. Он и в форме улана остался тем мальчишкой, африканским путешественником, для которого риск и удача — две большие радости на фронте. Действительно, для него война в этот первый ее период была хоть и тяжелым и рискованным, но увеселительным ремеслом. Как в мирное время он отдавал всего себя стихам и литературе, так и теперь он весь был в рискованных эскападах и разъездах. Да разве мог быть другим романтик и поэт в легком уланском седле, когда жизнь и смерть каждый день уравнены в правах?

Со 2 по 4 сентября уланский полк находился в Логишине. Снова уланы отправлялись в разъезды, вели наблюдения к западу от Огинского канала и прикрывали участок дороги Телеханы — Хотеничи, Выгонощи — Хотеничи.

5 сентября кавалерийскую дивизию разделили на два отряда, так как готовилось новое наступление русских войск. Уланы вошли в состав отряда генерал-майора Шевича. 7 сентября отряд Шевича получил приказ начать наступление на позиции противника. Уланы в соответствии с планом операции должны были со взводом артиллерии занять деревню Гортоль.

Уланский полк с 5 по 9 сентября находился в деревне Рудне. 8 сентября противник начал наступление на русские позиции и занял деревню Речки. Отряд генерала Шевича получил приказ выбить неприятеля из Речки. До шести вечера шел бой, и противник покинул деревню. В этот же день Гумилёв записал в своем фронтовом дневнике: «…была большая радость, так как вернулись два улана, захваченные пол-года назад германцами в плен. Уланы сбежали из плена и вернулись в свой полк». О подвиге улан было объявлено в приказе № 5687 по 2-й гвардейской кавалерийской дивизии: «8 сентября возвратились в полк бежавшие из плена уланы Ея Величества взводные унтер-офицеры № 6 эскадрона Сигизмунд Кочмаровский и Спиридон Сибилев… взводный Кочмаровский был ранен пулями в бедро и руку… По пути они резали все встречавшиеся провода и у дер. Даукше с криком „ура“ бросились с тыла на германский полевой караул, обратив его в бегство, затем вышли на наш полевой караул 26-го Сибирского стрелкового полка, дав весьма ценные сведения о противнике». Гумилёв, глядя на героя-улана, думал: «Есть люди, рожденные только для войны, и в России таких людей не меньше, чем где бы то ни было. И если им нечего делать „в гражданстве северной державы“, то они незаменимы в „ее воинственной судьбе“».

А на следующий день 31-й армейский корпус перешел в наступление, и бригаде генерала Шевича было приказано наступать по правому флангу. Уланский полк получил задачу: со взводом артиллерии взять деревню Вульку Ланскую.

Однако слишком поспешное наступление русских войск имело и свою обратную сторону. 10 сентября эскадрон, где служил Гумилёв, неожиданно попал под артиллерийский огонь со стороны нашей батареи. Уланы стояли возле домика лесника в полутора верстах от деревни Вулька Ланская. В приказе по полку за № 421 за этот день сообщалось, что был убит состоящий при эскадроне Ея Величества обозный Демьян Черкасов, ранены два улана и убиты три лошади. В «Записках кавалериста» Гумилёв так описывал этот день: «…Неожиданно пришел приказ остановиться, и мы растрепали ружейным огнем не один зарвавшийся немецкий разъезд. Тем временем наша пехота, неуклонно продвигаясь, отрезала передовые немецкие части. Они спохватились слишком поздно. Одни выскочили, побросав орудия и пулеметы, другие сдались, а две роты, никем не замеченные, блуждали в лесу, мечтая хоть ночью поодиночке выбраться из нашего кольца. Вот как мы их обнаружили. Мы были разбросаны эскадронами в лесу в виде резерва пехоты. Наш эскадрон стоял на большой поляне у дома лесника. Офицеры сидели в доме, солдаты варили картошку, кипятили чай. Настроение у всех было самое идиллическое. Я держал в руках стакан чаю и глядел, как откупоривают коробку консервов, как вдруг услышал оглушительный пушечный выстрел. „Совсем как на войне“, — пошутил я, думая, что это выехала на позицию наша батарея. А хохол, эскадронный забавник, — в каждой части есть свои забавники, — бросился на спину и заболтал руками и ногами, представляя крайнюю степень испуга. Однако вслед за выстрелом послышался дребезжащий визг, как от катящихся по снегу саней, и шагах в тридцати от нас, в лесу, разорвалась шрапнель. Еще выстрел, и снаряд пронесся над нашими головами. И в то же время в лесу затрещали винтовки, и вокруг нас засвистали пули. Офицер скомандовал: „К коням“, но испуганные лошади уже метались по поляне или мчались по дороге. Я с трудом поймал свою, но долго не мог на нее вскарабкаться, потому что она оказалась на пригорке, а я — в лощине. Она дрожала всем телом, но стояла смирно, зная, что я не отпущу ее прежде, чем не вспрыгну в седло. Эти минуты мне представляются дурным сном. Свистят пули, лопаются шрапнели, мои товарищи проносятся один за другим, скрываясь за поворотом, поляна уже почти пуста, а я все скачу на одной ноге, тщетно пытаясь сунуть в стремя другую. Наконец я решился, отпустил поводья и, когда лошадь рванулась, одним гигантским прыжком оказался у нее на спине. Скача, я все высматривал командира эскадрона. Его не было. Вот уже передние ряды, вот поручик, кричащий: „В порядке, в порядке“. Я подскакиваю и докладываю: „Штаб-ротмистра нет, ваше благородие!“ Он останавливается и отвечает: „Поезжайте, найдите его“. Едва я проехал несколько шагов назад, я увидел нашего огромного и грузного штаб-ротмистра верхом на маленькой гнеденькой лошаденке трубача, которая подгибалась под его тяжестью и трусила, как крыса. Трубач бежал рядом, держась за стремя. Оказывается, лошадь штаб-ротмистра умчалась при первых же выстрелах, и он сел на первую ему предложенную. Мы отъехали с версту, остановились и начали догадываться, в чем дело. Вряд ли бы нам удалось догадаться, если бы приехавший из штаба бригады офицер не рассказал следующего: они стояли в лесу без всякого прикрытия, когда перед ними неожиданно прошла рота германцев. И те, и другие отлично видели друг друга, но не открывали враждебных действий: наши — потому, что их было слишком мало, немцы же были совершенно подавлены своим тяжелым положением. Немедленно артиллерии был дан приказ стрелять по лесу. И так как немцы прятались всего шагах в ста от нас, то неудивительно, что снаряды летели и в нас. Сейчас же были отправлены разъезды ловить разбредшихся в лесу немцев. Они сдавались без боя, и только самые смелые пытались бежать и вязли в болоте. К вечеру мы совсем очистили от них лес и легли спать со спокойной совестью, не опасаясь никаких неожиданностей».

Никаких неожиданностей в перемещении полка до конца года тоже не было, он дислоцировался вдоль Огинского канала до 1916 года. Однако 20 сентября стало для полка знаменательным днем: сдал свои полномочия командир полка генерал-майор Дмитрий Максимович Княжевич, который командовал уланами с 26 декабря 1913 года и вынес с ним все тяготы первых военных лет. Княжевич был назначен командиром бригады, в которую входил уланский полк, так что расставание было не насовсем. Полк принял помощник командира полка полковник Михаил Евгеньевич Маслов. А еще через два дня в полку был объявлен приказ № 433, в котором говорилось: «Командированного в школу прапорщиков унтер-офицера из охотников эскадрона Ея Величества Николая Гумилёва исключить с приварочного и провиантского довольствия с 20 сего сентября и с денежного довольствия с 1 октября с. г.». Так окончилась служба поэта в уланском полку Ея Величества, так окончилась служба охотника-вольноопределяющегося и унтер-офицера. Впереди была совершенно новая военная стезя.

Кроме «Записок кавалериста» в уланском полку осталась еще одна память о Гумилёве. Он написал «Мадригал полковой даме» (1915). Многие современники упрекали поэта за этот мадригал, а В. Пяст написал даже пародию. В самом деле, мадригал прост: