Брюсов просьбу ученика выполнил. 20 июня в ответном письме он сообщал поэту: «Стихи Вашей жены, г-жи Ахматовой, — которой, не будучи пока ей представлен, позволяю себе послать мое приветствие, — сколько помню, мне понравились. Они написаны хорошо. Но, во-первых, я читал их уже давно, осенью, во-вторых, слишком мало, чтобы составить определенное суждение».

В послании к другому мэтру, Вячеславу Иванову, Гумилёв сообщает 3 июня: «Поклон всем на Башне. Аня скоро вернется…»

Конечно, Николай Степанович переживал, но он был не тем человеком, которого жизненные обстоятельства или даже крушение высоких надежд и чувств могло ввергнуть в буйство или ярость, низвести до мелочных сцен ревности. Уязвленная его холодным и гордым молчанием, Анна посвятит мужу в октябре 1912 года стихотворение, где все будет дышать воспоминаниями о далеком и милом гимназическом Царском Селе. И закончит его почти обиженно:

(«В ремешках пенал и книги были…», 1912)

Анна вернулась из Парижа, выпитой до дна. Теперь они уже просто жили под одной крышей. Вместе посещали какие-то вечера и принимали гостей. Ахматова такой спокойной реакции от мужа не ожидала. Все что угодно: ярость, ненависть, гнев и прямую расправу — да!.. Но полное равнодушие… Ей хотелось, чтобы он мучился, страдал и ревновал ее к Модильяни. А он внешне никак не проявлял своей глубокой боли. Он стал для нее закрытым навсегда. Она прячет или уничтожает порочащие ее рисунки Модильяни и оставляет только один, наиболее скромный. Да и тот хранился у нее в укромном месте.

На этот раз поездка в Париж и время, проведенное вдвоем с Модильяни, оказались для нее творчески плодотворными. Многие ее стихи того периода напоены парижской любовью. Но одно из стихотворений написано в ответ на внешнее равнодушие мужа. Оно породило целую волну сплетен и слухов. Многие ругали и осуждали Николая Степановича, не зная, что образы стихотворения Ахматовой — это просто месть разгневанной поэтессы. Эти стихи написаны осенью 1911 года:

Попав однажды в Слепнево проездом, Гумилёв полюбил это небольшое и уютное имение, в котором написал не один шедевр и которому посвятил одни из самых проникновенных строк известного стихотворения «Старые усадьбы» (1913), где через отношение к родовому гнезду выразил любовь ко всей великой Руси:

Слепнево в начале XX века перешло в доверительное управление матери поэта Анны Ивановны. В 1908 году умирает дядя Николая Степановича — контр-адмирал Лев Иванович Львов, а за год до этого умерла его жена — Любовь Владимировна. Детей у них не было, и по завещанию усадьба досталась двум сестрам Львовым — Варваре Ивановне и Анне Ивановне. К этому времени третья сестра Агата Ивановна, в замужестве Покровская, умерла.

В начале января 1909 года поэт впервые приехал в Слепнево зимой поработать в старинной фамильной библиотеке, оставшейся от его предков по материнской линии. Зимой Слепнево было так же чудесно, как и летом. Гумилёв не оставил об этой удивительной поре своих впечатлений, зато известно воспоминание Ахматовой: «Один раз я была в Слепневе зимой. Это было великолепно. Все как-то вдвинулось в XIX век, чуть не в пушкинское время. Сани, валенки, медвежьи полости, огромные полушубки, звенящая тишина, сугробы, алмазные снега. Там я встретила 1917 год. После угрюмого военного Севастополя, где я задыхалась от астмы и мерзла в холодной наемной комнате, мне казалось, что я попала в какую-то обетованную страну…»

Иногда звенящую морозную тишину оглашали звуки бубенчика (через территорию слепневской усадьбы проходила почтовая дорога) и мерный топот спешащей почтовой тройки.

Визит Николая Степановича был недолгим, зимой литературная жизнь Петербурга была насыщенной, а поэт тогда только осваивал известные богемные салоны.

Через год он снова ненадолго побывал в Слепневе по дороге из Парижа вместе со своей молодой женой, но вскоре они уехали обустраиваться в Царское Село. Зато два следующих лета — 1911 и 1912 года — Гумилёв провел в Слепневе в окружении родственников, из коих особое внимание уделял своим молоденьким племянницам — Оле и Маше Кузьминым-Караваевым. Они были дочерьми его двоюродной сестры Констанции Фридольфовны Лампе, вышедшей замуж за ротмистра лейб-егерского полка Александра Дмитриевича Кузьмина-Караваева. Кузьмины-Караваевы владели расположенным неподалеку от Слепнева имением Борисково (в двадцати километрах от уездного центра Бежецка). Усадьба находилась на живописном пригорке. Барский дом был бревенчатый, одноэтажный, но большой — о шестнадцати окон по южному фасаду. Вокруг дома разросся старый парк, обнесенный рвом и валом.

4 мая 1911 года Гумилёв подал прошение на имя ректора Санкт-Петербургского университета с просьбой об увольнении его из числа студентов. Через три дня он был уволен. В свидетельстве от 7 мая 1911 года сказано: «Предъявитель сего… поступил в число студентов Императорского С.-Петербургского университета в августе месяце 1908 года на юридический факультет, а в сентябре месяце 1909 года был переведен на историко-филологический факультет, на каковом состоял по весеннее полугодие 1910 г. включительно и слушал лекции в течение осеннего и весеннего полугодия 1909/10 учебного года; ныне же, согласно прошению и как не внесший плату за осеннее полугодие 1910 года, уволен из Университета, почему правами, предоставленными студентам, окончившим полный курс университетского учения, воспользоваться не может. В удостоверение чего дано Гумилёву это свидетельство из Правления С.-Петербургского университета за надлежащею подписью и с приложением казенной печати».

После отъезда жены в Париж Гумилёв в середине мая отправился в Слепнево, куда прибыл 23 мая.

В это время в усадьбе жили не только Кузьмины-Каравае-вы, но и Дмитрий Гумилёв со своей женой Анной Андреевной. Вместе с Александрой Степановной (сестрой поэта) жили ее пятнадцатилетняя дочь Маша (ее все называли Маруся) и сын Коля Сверчков, которому едва исполнилось семнадцать лет. Он сильно хотел походить на взрослого и потому отрастил усы и лихо закручивал их на гусарский манер.

В гости приезжали соседские помещики. Из Толсткова — Белявцевы, из Сулеги — Шиповы-Шульцы, из Борискова — Кузьмины-Караваевы, из Подобина — супруги Неведомские.

В Слепневе был заведен патриархальный порядок. На завтрак всех собирали к девяти утра. Первой место за столом занимала старшая из сестер Львовых — Варвара Ивановна, которая, по воспоминаниям, была немного похожа на Императрицу Екатерину Великую и, зная это, часто под нее гримировалась. Входя в образ, Варвара Ивановна давала монарший разрешающий знак рукой, и тогда всем было позволительно садиться. Рядом с Варварой Ивановной обычно находилась за столом ее дочь Констанция, которую все называли Котей. Вокруг Анны Ивановны Гумилёвой рассаживались ее сыновья: по левую руку — Дмитрий, по правую — Николай. Напротив занимали места Александра Степановна с дочерью Марусей и сыном Колей, далее за столом сидели дочери Констанции — Оля и Маша, их брат Сергей Кузь-мин-Караваев. Все были тщательно одеты, а женщины модно причесаны. В то время были популярны высокие прически, которые носили Оля и Маша, жена Дмитрия Гумилёва и Маруся Сверчкова.