Интересно, что и в ходе таких жестоких боев, когда он мог быть убит в день тысячу раз, поэт думает об издании новых книг и строит новые творческие планы, интересуется стихами Анны. 6 июля он пишет письмо Федору Сологубу, сообщает о том, что всю ночь участвовал в ожесточенных перестрелках с австрийцами, благодарит за теплый отзыв о его стихах: «До сих пор ни критики, ни публика не баловали меня выражением своей симпатии. И мне всегда было легче думать о себе как о путешественнике или воине, чем как о поэте, хотя, конечно, искусство для меня дороже и войны, и Африки. Ваши слова очень помогут мне в трудные минуты сомнения, которые, вопреки Вашему предположению, бывают у меня слишком часто».
С 7 по 11 июля уланы после трудных боев находились в резерве на отдыхе в деревне Биличи. 11 июля начался отход русской армии и уланы перешли на левый вражеский берег Буга, чтобы обеспечивать отход наших частей.
14 июля Н. Гумилёв участвовал в боях вместе с уланским полком у деревни Копылов, уланы поддерживали связь между цепями пехоты. А через день награждение брата поэта Д. С. Гумилёва орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» было Высочайше утверждено.
15 июля уланский полк отошел в резерв в Лушков. В полк пришло распоряжение: «Ввиду предполагавшегося ночью наступления полки бригады были вызваны для уничтожения и сжигания запасов фуража и хлеба…» Гумилёв записывает в дневнике: «Пехота ушла, немцев не было. Темнело. Мы шагом поехали на бивак и по дороге поджигали скирды хлеба, чтобы не оставался врагу. Жалко было подносить огонь к этим золотым грудам, жалко было топтать конями хлеб на корню, он никак не хотел загораться…»
В середине июля в Слепневе Анна Андреевна заболела туберкулезом, и на семейном совете решено было отправить ее лечиться в Крым. Она жаловалась в письме из Слепнева Ан. Н. Чеботаревской: «Лето у меня тяжелое… Николая Степановича перевели куда-то на юг, и он теперь пишет еще реже… С удовольствием посылаю Вам стихотворение „Молитва“ для альманаха „Война“».
16 июля Ахматова из Слепнева посылает мужу свои стихи «Не хулил меня, не славил…» и «Ведь где-то есть простая жизнь и свет…».
По странному стечению обстоятельств и Николай Степанович именно в этот день написал жене с фронта из Лушкова. На конверте надпись: за отсутствием распечатать Анне Ивановне [56]: «Дорогая Аничка, пишу тебе и не знаю, в Слепневе ли ты или уже уехала. Когда поедешь, пиши мне с дороги, мне очень интересно, где ты и что делаешь. Мы все воюем, хотя теперь и не так ожесточенно. За 6-е и 7-е наша дивизия потеряла до 300 человек при 8 офицерах, и нас перевели верст за пятнадцать в сторону. Здесь тоже беспрерывный бой, но много пехоты и мы то в резерве у нее, то занимаем полевые караулы и т. д. Здесь каждый день берут по нескольку сот пленных все германцев, а уж убивают без счету, здесь отличная артиллерия и много снарядов. Солдаты озверели и дерутся прекрасно. По временам к нам попадают газеты, все больше „Киевская мысль“, и не очень поздняя, сегодня, например, от 14-го. Погода у нас неприятная: дни не жаркие, почти холодные, по временам проливные дожди. Да и работы много — вот уж 16 дней ни одной ночи не спали полностью, все урывками. Но, конечно, несравнимо с зимой. Я все читаю Илиаду; удивительно подходящее чтение. У ахеян тоже были и окопы и загражденья и разведка. А некоторые описания, сравнения и замечания сделали бы честь любому модернисту. Нет, не прав был Анненский, говоря, что Гомер как поэт умер. Помнишь, Аничка, ты была у жены полковника Маслова, его только что сделали флигель-адъютантом. Целую тебя, моя Аня, целуй маму, Леву и всех; погладь Молли. Твой всегда Коля. Куры и гуси!»
Жизнь тем временем на фронте текла своим чередом, о чем говорили скупые строки хроники тех лет. 17 июля уланский полк вышел из Лушкова и остановился в Скричичине. 18–19 июля уланы были в Погулянках. 20 июля уланский полк прибыл в Штун.
21 июля Гумилёв вместе с полком входил в Ровно. 22–27 июля уланы находились в Столенских Смолярах.
В это время (22 июля) Ахматова приехала в Петроград и сразу отправилась в Царское Село. В начале августа Анна Андреевна побывала на приеме у известного профессора Ланге, и тот определил у нее туберкулезный процесс в правом верхнем легком. Приговор был однозначным: срочно ехать в Крым на лечение.
Пришли во второй половине лета известия и от старшего брата поэта. 24 июля Д. С. Гумилёв был прикомандирован к 6-му Финляндскому полку и назначен исполняющим должность начальника конвоя штаба 2-й Финляндской стрелковой дивизии.
25 июля Н. С. Гумилёв пишет жене из селения Столенские Смоляры, что получил письмо ее и мамы 16 июля. Сообщает, что уже несколько дней на фронте царит затишье, но он больше чем когда-либо верит в победу и хвалит присланные ею стихи. О летнем своем быте сообщает: «У нас не жарко, изредка легкие дожди, в общем, приятно. Живем мы сейчас на сеновале и в саду, в хаты не хочется заходить, душно и грязно. Молока много, живности тоже, беженцы продают очень дешево. Я каждый день ем то курицу, то гуся, то поросенка, понятно, все вареное. Папирос, увы, нет и купить негде. Ближайший город верст за восемь — десять. Нам прислали махорки, но нет бумаги. Это грустно… Стихи твои, Аничка, очень хороши…»
28–30 июля уланский полк находился в Забужье. 31 июля, к вечеру, произошло первое после отхода столкновение с частями противника. В журналах военных донесений 2-й и 5-й батарей записано: «31 июля. В 6 ч. утра батарея выступила на присоединение к бригаде, к которой и пошла, идя за головным Л.-Гв. Уланским полком на д. Ольшанку». Бригада, в которую входил уланский полк, обороняла участок деревень Ольшанка и Кошары. Утром с передовыми разъездами улан в Кошары прибыл и Н. Гумилёв. Напротив Кошар на другом берегу Буга находилась деревня Собибор, а на ее окраине красивый усадебный дом. В нем и побывал в этот день поэт, записав в дневнике: «Мы с восхищением обозревали еще не затронутую войной местность… С лесистого пригорка нам отлично было видно деревню на том берегу реки. Перед ней уже кружили наши разъезды. Но вот оттуда послышалась частая стрельба, и всадники карьером понеслись назад через реку, так что вода поднялась белым клубом от напора лошадей. Тот край деревни был занят, нам следовало узнать, не свободен ли этот край. Мы нашли брод, обозначенный вехами, и переехали реку, только чуть замочив подошвы сапог. Рассыпались цепью и медленно поехали вперед, осматривая каждую ложбину и сарай. Передо мной в тенистом парке возвышался великолепный помещичий дом с башнями, верандой, громадными венецианскими окнами… Хорошо было в этом доме! На блестящем паркете залы я сделал тур вальса со стулом — меня никто не мог видеть, — в маленькой гостиной посидел на мягком кресле и погладил шкуру белого медведя, в кабинете оторвал уголок кисеи, закрывавший картину… На мгновенье у меня мелькнула мысль взять эту и другие картины с собой. Без подрамников они заняли бы немного места. Но я не мог угадать планов высшего начальства; может быть, эту местность решено ни за что не отдавать врагу… Я вышел, сорвал в саду яблоко и, жуя его, поехал дальше. Нас не обстреляли, и мы вернулись назад. А через несколько часов я увидел большое розовое зарево и узнал, что это подожгли тот самый помещичий дом, потому что он заслонял обстрел из наших окопов. Вот когда я горько пожалел о своей щепетильности относительно картин». Уланы держали оборону, а наши артиллеристы вели огонь по деревне, занятой противником, и сожгли помещичий дом, где побывал поэт. На войне как на войне.
Первые дни августа были для улан неудачными. Снова русская армия отступала. Началась кочевая жизнь.
2 августа уланы проходили через Новосады, 3 августа были в Черске, 4 августа — в Кобелке, 5-го — в Отоках, с 6 по 10 августа занимали оборону от фольварка Колпин до деревни Отоки, штаб находился в деревне Медио. Именно в это время Гумилёв на несколько дней уезжает в Петроград и останавливается в Царском Селе во флигеле их дома. Вместе с Анной Андреевной он побывал на вечере Ф. Сологуба, устроенном в пользу ссыльных большевиков. Скорее всего, до 11 августа поэт уже вернулся на фронт.
