Николай Степанович скучает без дела, ему в голову приходят разные мысли о жизни и смерти. О каком стихотворении говорит Гумилёв — непонятно, так как первое известное сегодня стихотворение после «Китайской девушки», написанной еще в июле, — «Наступление», но оно появилось, по всей видимости, после того, как поэт побывал в боях.
8 октября уланы все еще отдыхали, и Гумилёв снялся на память в полный рост в уланской форме с шашкой. На обороте фотографии, отосланной жене, поэт написал два четверостишия: одно свое и другое А. Блока.
Четверостишие Н. Гумилёва:
Но, быть может, подумают внуки,
Как орлята, тоскуя в гнезде,
— Где теперь эти сильные руки,
Эти души горящие, где!
Четверостишие А. Блока:
Я не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна…
Помяни ж за раннею обедней
Мила-друга, тихая жена!
Для чего привел Гумилёв строки Блока, пишущего в тылу от имени воинов? Наверное, для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что именно он этот воин. Смысл противопоставления этих двух строф понятен: Гумилёв подчеркивал, что он первый воин среди поэтов. Он отнял эти лавры у Блока.
Наконец на фронте началось движение. 14 октября уланов включили в состав 1-й отдельной кавалерийской бригады генерал-майора Майделя и полк был передислоцирован под город Владиславов (ныне Литва — Кудиркос-Науместис). 17 октября Гумилёв принял боевое крещение при наступлении на город, занятый неприятелем.
Барон Майдель доносил в штаб корпуса: «17 октября. 11 ч. 10 м. утра… Гвардейские уланы еще в резерве… 3 ч. 50 м. дня. Владиславов и Ширвиндт взяты и укрепляются нашей пехотой».
Гумилёв в своем фронтовом дневнике, подготовленном к печати как «Записки кавалериста», писал о 18 октября: «И в вечер этого дня, ясный, нежный вечер, я впервые услышал за редким перелеском нарастающий гул „ура“, с которым был взят В [53]. Огнезарная птица победы в этот день слегка коснулась своим огромным крылом и меня… мы вошли в разрушенный город, от которого медленно отходили немцы… Оказалось, что преследовать врага в конном строю не имело смысла… По трясущемуся, наспех сделанному понтонному мосту наш взвод перешел реку…»
Из хроники военных действий известно, что 18 октября несколько эскадронов уланского полка вошли во Владиславов. В числе наступавших улан был и поэт-вольноопределяющийся Николай Гумилёв. Он окрылен первым успехом и ему кажется, что таковой война будет до полной победы над противником. Именно под впечатлением этих необычных для него ощущений он и пишет одно из самых прекрасных стихотворений военного цикла «Наступление» (1914):
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей…
Поэт горд новым ощущением сопричастности к происходящим событиям. Еще совсем недавно непонятное и жуткое становится обыденным делом. Увы, война не состоит из одних побед. 20 октября на город Владиславов, где находились уланы, началось наступление войск противника. Гумилёв записывает в своем дневнике: «На другой день испытал я и шрапнельный огонь. Наш эскадрон занимал В., который ожесточенно обстреливали германцы… Мы входили в опустошенные квартиры и кипятили чай. Кто-то даже нашел в подвале насмерть перепуганного жителя, который с величайшей готовностью продал нам недавно зарезанного поросенка. Дом, в котором мы его съели, через полчаса после нашего ухода был продырявлен тяжелым снарядом. Так я научился не бояться артиллерийского огня».
В это время в Царском Селе текла своя мирная жизнь.
19 октября Анна Ахматова позировала художнице Ольге Кордовской. 21 октября в Царском Селе состоялось третье заседание Цеха поэтов. Там говорили о стихах, о минувшем времени, о возможных публикациях и конечно же о событиях на фронте.
На фронте было не до стихов. С 21 по 24 октября Гумилёв участвовал в наступлении полка к границе Пруссии по реке Шешупе, уланы занимали деревни Бобтеле, Рудзе, Мейшты, Кубилеле. Поэт живописует словом: «Была глубокая осень, голубое небо, на резко-чернеющих ветках золотые обрывки парчи, но с моря дул пронзительный ветер, и мы с синими лицами, с покрасневшими веками плясали вокруг лошадей и засовывали под седла окоченелые пальцы. Странно, время тянулось совсем не так долго, как можно было предполагать. Иногда, чтобы согреться, шли взводом на взвод и, молча, целыми кучами барахтались на земле. Порой нас развлекали рвущиеся поблизости шрапнели, кое-кто робел, другие смеялись над ним и спорили, по нам или не по нам стреляют немцы. Настоящее томление наступало только тогда, когда уезжали квартирьеры на отведенный нам бивак, и мы ждали сумерек, чтобы последовать за ними…» Деревенский быт улан в эти дни поэт описывал во второй части «Записок кавалериста»: «О, низкие душные халупы, где под кроватью кудахтают куры, а под столом поселился баран… О, свежая солома!., расстеленная для спанья по всему полу, — никогда ни о каком комфорте не мечтается с такой жадностью, как о вас! И безумно-дерзкие мечты, что на вопрос о молоке и яйцах вместо традиционного ответа: „Вшистко германи забрали“, хозяйка поставит на стол крынку с густым налетом сливок, и что на плите радостно зашипит большая яичница с салом! И горькие разочарования, когда приходится ночевать на сеновалах или на снопах немолоченного хлеба, с цепкими, колючими колосьями, дрожать от холода, вскакивать и сниматься с бивака по тревоге!»
Заняв позиции на реке, уланы стали готовиться к большому наступлению на немцев. Генерал Майдель доносил 22 октября в штаб корпуса: «Переправа у Дворишкена временами обстреливается. Разведка установила, что батарея противника в роще южнее кладбища, что между Кл. и Гр. Варупенен…»
22 октября в разведку через реку Шешупу (у Гумилёва в записках река Ш.) отправился и Гумилёв. Во второй части «Записок кавалериста» поэт писал: «Предприняли мы однажды разведывательное наступление, перешли на другой берег реки Ш. и двинулись по равнине к далекому лесу. Наша цель была — заставить заговорить артиллерию, и та, действительно, заговорила. <…> Мы повернули и галопом стали уходить. Новый снаряд разорвался прямо над нами, ранил двух лошадей и прострелил шинель моему соседу. Где рвались следующие, мы уже не видели…»
На следующий день вольноопределяющийся Гумилёв вместе со своим эскадроном снова отправляется на другой берег реки Шешупы в роли сторожевого охранения. Уланы заняли место у Дворишкена на прусских позициях, нашли полуразрушенное кирпичное здание — «нелепая помесь средневекового замка и современного доходного дома» — и стали наблюдать за противником. Об этой вылазке поэт вспоминал: «Мы приютились в нижнем этаже на изломанных креслах и кушетках. Сперва было решено не высовываться, чтобы не выдать своего присутствия. Мы смирно рассматривали тут же найденные немецкие книжки, писали домой письма на открытках с изображением Вильгельма…» Это чтобы показать, что дни Вильгельма сочтены и уланы уже захватывают чуть ли не канцелярию кайзера.
