Новость здесь — это “Дом искусств”, нечто вроде сообщества художников, литераторов с пятницами — музыкально-литературными собраниями и выставками сепаратными. Открывается сейчас выставка Замирайло — затем четвертая, вероятно, будет моя (приблизительно в марте). Все это помещается в доме Елимеева, там, где и Нотгафт живет, и даже его квартира частью входит в это учреждение…» [417]

Упомянутый Кустодиевым Дом искусств был организован в конце 1919 года, и в его художественный совет, который возглавлял М. Горький, вошли художники А. Бенуа, М.Добужинский, Ю. Анненков, П. Нерадовский, К. Петров-Водкин… Из литераторов членами совета состояли А. Блок, Е. Замятий, Н. Тихонов, К. Чуковский и другие. Ставший своего рода клубом петроградской интеллигенции, Дом искусств привлекал и своей неплохой по тем временам столовой.

К. Сомов 27 декабря 1919 года записал в дневнике о состоявшемся в тамошней столовой обеде, на который собралось около двадцати художников, среди них Яремич, Анненков, Замирайло, Петров-Водкин и другие. «Говорили больше о еде, радовались хорошему обеду. Меню: щи, пшенная каша с маслом, какой-то крем сладкий и чай сладкий. Потом начали рисовать друг друга…» [418]

С художником Виктором Дмитриевичем Замирайло, чья выставка в Доме искусств открыла серию персональных выставок петроградских художников, Кустодиев особенно сблизился в послереволюционные годы, хотя знакомы они были давно. В августе 1919 года Борис Михайлович сделал карандашный портрет Замирайло. Его глаза полуопущены, длинные волосы падают вниз с лысоватой головы; выдающие печальный настрой морщины прорезали одутловатое лицо.

Дочь Бориса Михайловича Ирина Кустодиева оставила словесный портрет Замирайло в те годы: «Странный и чудаковатый это был человек и, должно быть, бесконечно несчастный и одинокий. В каком-то немыслимом плаще, в пиджаке, подпоясанном веревочкой. Если соглашался после долгих упрашиваний сесть к столу, то непременно вынимал из кармана свой кусок хлеба и ни за что не хотел съесть чего-нибудь нашего, на что мама, всегда очень гостеприимная, вначале обижалась. Он рассказывал смешные истории о своем давнем житье на Украине…» [419]

Уроженец Украины, Замирайло получил художественное образование в художественной школе Киева, руководимой Н. И. Мурашко, принимал участие в реставрации Кирилловской церкви и росписи Владимирского собора — вместе с М. А. Врубелем и В. М. Васнецовым.

Искусствовед В. Воинов находил немало общего в искусстве Кустодиева и Замирайло. «Во многом, — писал Воинов, — их творчество является как бы взаимным дополнением, но, принципиально, между ними есть некоторые точки соприкосновения. Бытописателя реалиста Кустодиева мы назвали “фантазером быта”, с таким же правом мы позволяем себе назвать В. Д. Замирайло “реалистом сна”. Перед одним быт проходит как пестрый и веселый сон, другой — сны, почти подсознательные грезы, самые невероятные фантасмагории, роящиеся в голове, видит как острую реальность и именно так фиксирует их в своих многочисленных рисунках. Элементы реального и фантастического свойственны и тому другому, может быть, в равной степени, но расположены как бы на разных полюсах. У одного действительность является фантастической, у другого все фантастическое становится реально убедительным. И тот и другой при этом глубоко правдивы… только у Кустодиева быт преображается средствами воображения, а у Замирайло его мечты конкретизируются в реальных формах» [420].

Замирайло иллюстрировал «Путешествия Гулливера» Свифта, Гоголя, был страстным поклонником и последователем знаменитого французского иллюстратора Г. Доре. За буйные художественные фантазии его иногда называли «русским Гойя».

После посещения выставки Замирайло в Доме искусств К. Сомов записал: «Много прекрасных вещей, он мог бы быть замечательным художником, если бы ему подчас не мешала… рабская любовь к Доре» [421].

К собственной персональной выставке в Доме искусств, первой в его жизни, Кустодиев готовился весьма ответственно. Хотя большое полотно «Групповой портрет художников “Мира искусства”», работа над которым велась с 1910 года, написать так и не удалось, Борис Михайлович все же завершил эскиз картины. На нем изображено собрание художников в гостиной квартиры Добужинского. Обстановка непринужденная. Сидящий во главе стола Игорь Грабарь, держа в руках раскрытую книгу, прислушивается к общей беседе. Рядом с ним — углубленный в себя Николай Рерих. По другую сторону от Грабаря, справа, Кустодиев изобразил себя, сидящего спиной к зрителю и беседующего с обернувшейся к нему Остроумовой-Лебедевой. Рядом с ней встал со своего места и как будто хочет что-то сказать Кузьма Петров-Водкин. Однако центр беседы на том конце стола, где расположились Добужинский, Сомов и В. Д. Милиоти. К ним прислушиваются сидящие в центре Александр Бенуа и Евгений Лансере. Похоже, внимание коллег хочет привлечь поднявшийся с рюмкой в руках остроумец и балагур Иван Билибин. Здесь же, за спиной Александра Бенуа, изображен и еще один член «Мира искусства» — скончавшийся в 1920 году Георгий Нарбут.

Среди первых эскизов к групповому портрету Кустодиев написал Льва Бакста и близкого к кружку коллекционера Аргутинского-Долгорукого. Однако Бакст с 1910 года жил за границей и связи с кружком порвал, а Аргутинский-Долгоруков творцом все же не был.

Поскольку за десятилетие работы над воплощением этого замысла на полотне в России многое — слишком многое — изменилось, то и окончательный эскиз пришлось подправить. Например, художника Василия Дмитриевича Милиоти Кустодиев писал в 1916 году и, поскольку Милиоти был призван в армию, изобразил его в мундире офицера царской армии. Теперь же, в общей группе, пышный мундир Милиоти царских времен заботливо прикрывает на полотне своей спиной и локтем привставший Петров-Водкин. (4 потому видно лишь оживленное чернобородое лицо Милиоти, обращенное к Добужинскому.

Всего на портрете изображены двенадцать человек, не считая служанки, стоящей в дверях с подносом в руках. Не исключено, что, продумывая композиционное решение полотна, Кустодиев вспомнил фреску «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, которой любовался когда-то вместе с сыном в миланском монастыре Санта Мария делла Грацие. Во всяком случае, ему удалось показать, что изображенные люди соединены друг с другом неким внутренним взаимодействием.

Подобный замысел пытался когда-то воплотить А. Я. Головин. Как-то редактор журнала «Аполлон» С. К. Маковский предложил ему написать групповой портрет сотрудников журнала. Предполагалось, что на нем будут изображены И. Ф. Анненков, Вяч. И. Иванов, А. Н. Толстой, М. А. Волошин, М. А. Кузмин, С. К. Маковский и еще кое-кто. Головин дал согласие. Собравшись в его мастерской в Мариинском театре, обсуждали композицию полотна и вопрос, кто из сотрудников журнала будет стоять, а кто сидеть. «При таком обилии людей, — замечает А. Я. Головин, — нелегко было расположить их так, чтобы не получилось скучной фотографической группы» [422]. Из-за ссоры двух поэтов, глухо упоминает Головин (имелась в виду ссора и дуэль между Волошиным и Гумилевым), замысел этот не был осуществлен.

Кустодиев же с трудной задачей все же справился, успешно избежав ловушки «фотографичности», и запечатлел в живом общении людей, чьи имена по праву вошли в историю русской культуры.

Весной 1920 года квартиру на Введенской нередко наведал становившийся все более известным живописец Исаак Бродский. Он быстро шел в гору как художественный летописец советской власти, не был обделен официальными заказами и в отличие от многих коллег на недостаток средств жизни пожаловаться не мог. Большой поклонник творчества Кустодиева, Бродский кое-что покупал у него в те годы. Борис Михайлович не без иронии изобразил его в хорошем пальто и шляпе, с трубкой во рту, важно шествующего по улице мимо огромной очереди за хлебом с только что купленной у Кустодиева картиной под мышкой.