В том же издании имеется подробное описание церемонии первого представления полку его шефа, цесаревича Алексея, послужившей темой заказанной Кустодиеву картины. После принятия рапорта командующего парадом и молебна, завершившегося возглашением вечной памяти православным воинам и многолетием русскому воинству, «Государь Император изволил взять на руки Августейшего Своего Сына, Шефа Финляндцев, которого и пронес перед фронтом участвующих в параде частей, предшествуемый протопресвитером, окроплявшим святою водою знамена и войска. Торжественно было это шествие: на руках царя-отца наследник цесаревич впервые следовал вдоль рядов Своего Лейб-Гв. Финляндского полка, все члены которого с сердечным умилением и восторгом взирали на Своего Августейшего Шефа, столь давно жданного перед рядами полка. В белой одежде, опушенной горностаем — обычным украшением царской мантии, как светлый луч, малютка наследник ласково и спокойно взирал на Свой полк, восторженно встреченный Своими Финляндцами» [149].

Этот момент парада в царскосельском манеже и изобразил на полотне Кустодиев. За протопресвитером, окропляющим строй вытянувшихся во фрунт финляндцев, идет Николай II с сыном на руках, следом — свита. Вот только в напрягшихся лицах лейб-гвардейцев трудно рассмотреть испытанные ими, как утверждает историк полка, чувства «умиления и восторга».

О полученном высоком заказе и работе над ним Кустодиев сообщил в Эривань матери. В ответном послании Екатерина Прохоровна писала: «Читая о том, как ты был во дворце, говорил с государыней и видел наследника, я умилилась до слез и позавидовала тебе. Ведь я прожила в Петербурге 2 года и 9 месяцев и за это время никого не видала из царской фамилии. А я ведь, ты знаешь, очень к ней неравнодушна и особенно к маленькому наследнику… Неужели ты не снимешь с картины фотографию и не пришлешь мне? Это я прямо-таки сочту за обиду» [150].

В живописном плане, если не считать некоторых предварительных этюдов, работы по выполнению заказа Финляндского полка достижением художника считать, пожалуй, нельзя. Скорее — это движение вспять. Но «финляндцам» живописные изыски и не были нужны. Главное — было бы написано «прилично и достойно» высокой темы.

Кустодиеву же оказались весьма кстати полученные за исполнение этих работ неплохие деньги. А установившиеся связи с царским двором способствовали в будущем и другим заказам.

Итак, начав год с деятельности в революционно-сатирических изданиях, он по прихоти судьбы завершил его в новом для себя качестве почти придворного художника.

В то же время несколько возросла и его международная известность. В экспозиции картин современных русских художников, привезенной Дягилевым для участия в Осеннем салоне в Париже, было и несколько работ Кустодиева. В основном — портреты: семьи Поленовых, графа А. П. Игнатьева и графа С. Ю. Витте. И они были замечены: критик «Фигаро» Арсен Александер назвал Кустодиева выдающимся и значительным портретистом.

На исходе 1906 года Кустодиев наконец-то оформил давно назревавшее у него решение: объявил о своем выходе из Нового общества художников и вступил в Союз русских художников. В нем состояли большинство бывших членов распавшегося «Мира искусства», и с некоторыми из них, Билибиным, Лансере, Добужинским, Борис Михайлович сблизился во время совместной работы в сатирических изданиях. На прошлой выставке союза он уже участвовал как экспонент и на очередной, открывшейся в Петербурге накануне нового, 1907 года выставил ряд картин — «Ярмарка», «Провинция», «Решма», «В монастыре», «Портрет П. М. Судковской» («Старинный портрет»), а также этюдов, в частности «Портрет великого князя Константина Константиновича». На выставке в Москве к ним добавился выполненный в «Тереме» групповой семейный портрет «На террасе».

Это была уже четвертая по счету выставка союза, и предыдущими он успел завоевать у критиков репутацию едва ли не самого значительного современного художественного объединения, развивающего традиции «Мира искусства». Так, известный художественный обозреватель Сергей Глаголь, откликнувшись на вторую выставку союза, названную им «праздником», писал: «Большинство из художников… проводят своими картинами только одну мысль, мысль о том, что все в окружающем нас мире и действительности, и вымысла полно обаятельной красоты, коварной красоты, которая вечно манит к себе и никогда не дается» [151].

Однако та выставка, в которой впервые, уже не как экспонент, а как действительный член объединения, принял участие Кустодиев, большого восторга критиков не вызвала. Н. Кравченко из «Нового времени» нашел ее «серой, вялой, неуверенной». «Кто не раз, — писал рецензент, — видал работы Ал. Бенуа, Бакста, Архипова, Пастернака, Браза, Ап. Васнецова, К. Сомова, Досекина, Врубеля, Кустодиева, Ционглинского, Малявина и т. п., тот не без интереса посмотрит на выставленные произведения их и, конечно, найдет много поучительного» [152].

Через два дня, детализируя в другом номере газеты обзор выставки, Кравченко поясняет, что же такого «поучительного» он нашел на ней, и приходит к выводу, что при обилии портретов на выставке почти нет картин. Под огонь его критики попадает в связи с этим и «Ярмарка» Кустодиева.

Еще более резко о работах Кустодиева высказался на страницах журнала «Весы» критик Павел Петрович Муратов: «Трудно вообразить, до какого огрубления, до какой полной невосприимчивости к краскам дошел теперь художник». Касаясь конкретных работ, таких как «Декоративный мотив» («Решма») и «Чаепитие» («На террасе»), Муратов уничтожающе заключал: «При взгляде на них понимаешь отчетливо, как еще низка наша художественная культура» [153].

Право, такая критика вызывала в памяти те удары наотмашь, которыми В. В. Стасов «награждал» не полюбившиеся ему на выставках «Мира искусства» работы Врубеля.

А все дело, пожалуй, в том, что у поклонников символизма, чьи идеи выражал журнал «Весы», уже определился круг художников, которым они симпатизировали, — М. Врубель, Ал. Бенуа, К. Сомов, М. Добужинский, Н. Рерих. Кустодиев же на них не походил, шел своим путем и потому был воспринят как «чужак», который по неосторожности или недомыслию забрел не в свой «огород».

Однако на другом фланге, представители коего исповедовали иные художественные взгляды, появление работ Кустодиева на выставке союза было отмечено со знаком «плюс», а не со знаком «минус». Активно формировавший в это время свои эстетические взгляды А. В. Луначарский писал в журнале «Вестник жизни»; «Порадоваться можно Кустодиеву. В нем не только хорош здоровый, ясный, сочный реализм его техники, хорошо и то, что его интересует жизнь, живая, кипучая, разнообразная, разноцветная жизнь… На меня Кустодиев производит впечатление одного из самых сильных виртуозов техники». И далее Луначарский выделяет «портрет какого-то великого князя» (имелся в виду портрет великого князя Константина Константиновича), отмечая в нем и психологию, и «верх живописного шика». Но особой симпатии критика удостоилась «Ярмарка»: «Его пестрая, веселая, простонародная, бодрая “Ярмарка”, схваченная глазом ясным, умом живым, сердцем отзывчивым, рукою сильной, переданная с добрым и мужественным юмором… почти поэма…» [154]

Похвалы Луначарского удостоилась и другая картина — «Провинция», в которой, по наблюдению критика, посетители выставки, приехавшие из разных мест, находили признаки своего родного города.

Без сомнения, этот благожелательный отзыв очень порадовал бы Кустодиева, но имя Луначарского ничего ему тогда не говорило, да и «Вестник жизни», скорее всего, был неизвестен.