— Они скажут, что эти волосы подбросили.

— Вот именно.

— Адвокат вроде Патерно к этому прицепится.

— Адвокат вроде Патерно нас с дерьмом смешает. Мы заявим, что это по недосмотру. Что человеку свойственно ошибаться. Что копы тоже люди, и, в конце концов, у нас нет специального интереса отправлять за решетку эту самую любовницу. Разве что затем, что мы всем сердцем и душой считаем ее виновной. Но это же курам на смех!

— Если бы ты вела это дело, как бы ты поступила?

— Я бы потратила пару дней и потрясла бы копа, обнаружившего эти волосы, сказав ему, что если он не уверен на сто процентов, что никто из его коллег не подкинул эти волосы, — я бы не стала обвинять его напрямую, — лучше об этом забыть, потому что в противном случае следствие будет под угрозой срыва, а защита получит козырь. А потом я бы села и подумала. Тут могут быть разные варианты, я не стала бы рисковать и спешить в суд. А если и все остальное в деле выстроено очень, очень хрупко, ну уж в таком случае я бы поставила под вопрос весь ход следствия, с самого начала. И коли дело велось тяп-ляп и все притянуто за уши, я бы с судом обождала. Понимаешь, этот одинокий волос не даст надежных результатов по ДНК-тесту и к тому же ставит под сомнение более солидную улику — прядь волос с кровати. И здесь даже не понадобится гений Патерно для того, чтобы суд удивился, что это за чудеса творятся через неделю после убийства. С точки зрения прокуратуры, удивляющийся суд — опасный суд. Сомнения, имеющие под собой основание, — ужасная вещь.

— Спасибо, Сэлли-Джо.

— Ну что, дебил, ты по-прежнему считаешь, что Бонни Спенсер застрелила Сая Спенсера?

— Нет.

— Тогда я умываю руки.

Опасное это оказалось дело — бороться с Бонни. Она мертвой хваткой вцепилась в телефонную трубку, а я схватил ее за кисть, пытаясь оттащить от телефона. Наконец она сдалась, но я сообразил, что следующим номером программы она кинется к дверям и понесется в управление, подымет всех на ноги.

— Остановись! — заорал я.

Я заломил ей руки за спину, но сдержать ее оказалось не легче, чем побороть здоровенного мужика, к ее природной силе прибавилась сила истерички.

— Если ты этого не делала, какого черта ты…

Она что-то сказала в ответ, но задохнулась и всхлипнула. Я крепко держал ее, ожидая взрыва слез или страстной мольбы: Стивен, прошу тебя, поверь мне. Как бы не так — вместо мольбы я получил удар локтем в солнечное сплетение. Это меня вырубило настолько, что я выпустил ее из рук, а сам скрючился, обхватил живот и попытался вдохнуть воздух. Господи, как же больно.

Бонни деликатно поинтересовалась:

— Я тебя не слишком ушибла? Извини.

Я не смог ничего ответить.

— Стивен, с тобой все в порядке? Где болит? О Боже.

Честно говоря, шок от боли, причиненной женщиной, которую я предпочел своей бывшей невесте, — этот шок уже прошел. Но я решил не оповещать об этом Бонни. Я позволил ей довести меня до кровати, старательно изображая полную немощь, и уложить.

— Ляг потихонечку, — посоветовала она. Когда я растянулся на спине, она строго спросила: — Ты в состоянии нормально дышать?

Она вгляделась в мои глаза, наверное, хотела проверить, сузились ли зрачки.

— Стивен?

— Нет, — пробормотал я, — не прошло.

Ей пришлось наклониться близко-близко ко мне, чтобы расслышать.

— Ты сломала мне ребро, и чудовищный обломок кости пронзил мое сердце. Я уже покойник, Бонни. Прощай, детка.

Я схватил ее за руку и потянул вниз, чтобы она села на кровать рядом со мной.

— Один, последний поцелуй.

Она сделала ужасные глаза.

— Ну ладно, — сказал я. — Опять закатишь истерику? Беги. Я не собираюсь с тобой драться. Ты слишком крупная.

— Послушай. Я должна объявить о своем местонахождении. Этот твой Робби — кажется, его зовут Робби, — он меня разыскивает. Если я останусь у тебя, он схватит кого-нибудь другого. — Она волновалась все больше и больше. — Позволь мне вмешаться, пока мой адвокат имеет возможность мне помочь.

— Возьми себя в руки.

Она глубоко вздохнула, вся дрожа.

— Ты можешь это сделать. Но дай мне еще немного времени. Если тебя арестуют, возникнут проблемы с временным освобождением из-под стражи. Это ведь убийство средней тяжести, а ты не местная. Тебя же могут засадить в тюрьму. Понимаешь?

— Да.

— Тюрьма не курорт. Там не веселятся и кино не показывают. Тебе там не понравится. Так что если смогу, я тебя от этого избавлю. А кроме того, я преследую сугубо личные цели, ты мне нужна для консультаций. Потерпи до пяти. В пять ты позвонишь Гидеону, пусть он нанимает Билла Патерно, и тогда машина завертится. Но имей в виду, если ты будешь от меня скрываться, я не смогу с тобой связаться. Твой адвокат может сказать: никаких копов.

— Но я могу объяснить, что ты мне помогаешь.

— Бонни, ты думаешь, адвокат по уголовным делам поверит, что коп из отдела убийств питает слабость к его клиентке и намерен действовать в ее интересах?

— Может, поверит.

Меня тревожила ее наивность, ну прямо какое-то «Боже, спаси Америку». Она явится, свято веря в непогрешимость Системы. И попадется в ловушку. Тюрьму она знает по фильмам про замученных баб, по жалостливым историям о грубых, но добродушных тюремных паханшах. Для нее уродство тюрьмы сводилось к уродству кинодекораций. Она не знала ни черта о ночных кошмарах, о взаимной ненависти, о насилии, о вони. Кроме тех наркоманов, которых она видела в вечерних новостях, с настоящими она не сталкивалась.

— Ты говорил, что сегодня многое сделал, почти раскрыл дело? Как далеко ты продвинулся?

— Не знаю. Черт его знает.

Я взял ее за руку. Она вырвалась. Я забыл, что не успел ей сказать, что люблю ее, что не собираюсь жениться на Линн, поэтому снова взял за руку. Но она встала и отошла к кожаной лежанке. Там, на столике, лежал блокнот и ручка. Она села, взяла блокнот. Прижала его к груди, словно это была любовная записка.

— Я прочла слишком много сказок и насмотрелась слишком много детективов, — объяснила она. — Когда я думаю обо всем этом деле, обо всем, что ты мне говорил, я начинаю подозревать даже Виктора Сантану и Мэриэн Робертсон.

— Но почему, черт возьми?

— Потому что он ревновал Линдси к Саю и знал, что Сай считал его размазней, и если бы Сай уволил Линдси, на очереди оказался бы Сантана.

— А Мэриэн Робертсон?

— Кто знает? Потому что Сай постоянно влетал в кухню, подымал крышки кастрюль, совал мизинец в ее беарнский соус, обнюхивал его, пробовал на язык и давал ей дурацкие советы вроде того, что стоит добавить в суп побольше майорану.

— Жаль, что у тебя в голове каша. У тебя был шанс стать выдающимся копом.

— Ты невысокого мнения о моих дедуктивных способностях?

— Не бог весть что.

— Я так и знала. Я отказалась от идеи рассматривать всю эту ситуацию в целом, потому что я все время пытаюсь втиснуть жизнь в сценарий детективного фильма. Я пытаюсь припомнить и проанализировать наши последние с Саем встречи, сопоставляя это с тем, что ты мне рассказывал.

— Ну, продолжай.

Она опустила спинку лежанки, превратив ее в кровать. Она переводила взгляд с меня на блокнот и обратно.

— Я думаю о том, как Сай себя вел. Что же в нем было не так?

— Отвлекись, пожалуйста, от моментов физиологической близости.

— Ну, назовем это рассеянным вниманием, — предложила она.

— Рассеянное внимание. Третьей, мать твою, степени. Как тебе угодно.

— Второй степени, — уточнила она. — Это у тебя третьей степени.

— Нет. Тебе ни с кем не было так хорошо, как со мной. Ты это знаешь. Признайся.

— Ни фига. Короче, Сай вел себя рассеянно. Это могло означать, что в его жизни происходит или должно произойти что-то очень важное. Что еще?

Я решил, что она сама ответит на свой вопрос, но она ждала, пока это сделаю я.

Я задумался. Что в последние несколько дней жизни Сая Спенсера могло происходить нетипичного? Любовь.