— Именно. — Она улыбнулась. — Расскажи, как движется следствие.

— Движется помаленьку, — сказал я.

— Хорошо. На вас, наверное, давит общественность.

— Давит.

Я огляделся вокруг. Гостиная была уставлена разномастной мебелью. Кожаные стулья не сочетались с полосатыми. Журнальный столик пятидесятых годов, массивный металлический торшер, репродукция с цветами — все эти вещи три хорошенькие двадцатилетние девушки привезли из дома. Скоро эти три девицы обставят свои уютные квартирки хорошей мебелью, устелют полы хорошими коврами, и произойдет это до того, как им стукнет по тридцать.

— И что за класс будет у тебя в сентябре?

— Надеюсь, это будет нечто любопытное. Жду не дождусь. У тебя есть время вместе со мной просмотреть список учеников?

— Уложишься в две минуты?

Линн прижалась ко мне:

— И это все, чем ты располагаешь?

— Прости.

— Так что, ты не думал насчет фаршированных цыплячьих грудок?

Я просунул ладонь за ворот ее блузки, под лифчик.

— Какие же это цыплячьи грудки?!

— Ты знаешь, о чем я!

Я улыбнулся и вытащил руку.

Я совершенно ее не хотел.

— Поедем сегодня на море? — спросил я.

— Ну, я бы с удовольствием, но мне нужно привести в порядок волосы. — По-моему, она решила, что эта новость меня огорчит, потому что добавила: — Только немножко, кончики подзавить.

— По мне с кончиками все нормально.

Все это было ужасно скучно, и я почувствовал угрызения совести из-за того, что мне так надоело ее слушать.

Я подумал: такая же беседа — про цыплячьи грудки и кончики волос — могла состояться между мной и Бонни. И, конечно, это не самая волнующая в мире тема, но я бы ловил каждое ее слово.

Даже за двухмесячный отпуск я не согласился бы выслушивать ее рассказы о том, какие трудности испытывают ее питомцы в связи с дефектами речи и слуха. И вовсе не потому, что меня в принципе не могли интересовать такие вещи, а потому, что меня в принципе не интересовала Линн сама по себе.

Вот бывает, что у человека безупречная характеристика, но для данной конкретной работы он не годится. Именно о такой девушке я всю жизнь мечтал. Почему же я ее не хотел? Другие ведь хотели. Мы шли по улице, и все мужчины — и местные, и приезжие — оборачивались на нее поглазеть. Просто рты раскрывали. Ее телефон разрывался от звонков ее бывших хахалей или парней, с которыми она была едва знакома, и ни один из них не желал верить, что она на самом деле собирается выйти замуж за кого-то другого, не выслушав предварительно их искренние, невероятно заманчивые предложения руки и сердца.

Линн начала водить пальцами по венам на моей руке. Я вдруг понял, что, как ни старайся, я не в силах заставить себя ее любить. Меня ничто в ней не занимало. Ни ее работа, ни ее семья, ни ее увлечения, ни ее чувства.

Зато мне ужасно хотелось узнать, какие курсы прослушала Бонни в своем университете штата Юта. Я хотел знать, как зовут ее братьев, за кого она голосовала в 1980 году и почему и кто был ее первым парнем. Я мечтал услышать ее рассказ о том, как еврейское семейство уживалось в Огдене, среди мормонов. Я жаждал увидеть ее фильм «Девушка-ковбой». Я хотел прочесть ее новый сценарий и все описания женских купальных костюмов, которые она сделала в каталогах для полных женщин. Я хотел встретиться с ее папашей, похитить его у его новой жены, оторвать от бриджа и отправиться с ним на охоту. Я даже готов был наблюдать за птицами вместе с Бонни — или, по крайней мере, наблюдать, как она наблюдает за птицами. Я хотел пробежаться с ней как-нибудь утром. Поехать на природу с палаткой. Поудить форель. Смотаться поглядеть на китов в Монтоке. Я хотел рассказать ей все о моей работе, о всей моей жизни. Сходить с ней на бейсбольный матч, и чтобы играли непременно «Янки». И просмотреть все ее фильмы, так похожие на фильмы сороковых. Заняться с ней любовью.

— Что-то ты сегодня неразговорчив, — заметила Линн.

— Да. Я обдумываю сложные проблемы.

Я подумал: а может, все это самообман, и на самом деле я всего-навсего захотел приобрести сторожевого пса вроде Муз?

— Ты что улыбаешься? — спросила Линн.

— Так просто.

— Расскажи, что еще нового.

Я попытался отсесть, но она так тесно ко мне прижалась, что я не мог двинуться.

— Знаешь, Линн, прости, но…

Она что-то почувствовала, но все же задала этот вопрос, как будто ожидала, что я возмущенно отрину ее подозрения:

— Что-то произошло?

— Не знаю, с чего начать. Не знаю, что тебе сказать.

— О, Господи.

Она встала со стула и стала передо мной. Такая красивая. Такая милая. Ответственная. Работающая. С крепкими моральными устоями.

— Что?

Как бы было правильно на ней жениться.

— Ты снова начал пить?

— Нет.

Я вовсе не обязан все это ей объяснять, подумал я. Пусть будет что будет. Закрою дело Спенсера, хорошенько все взвешу. Мне необходимо время. Линн так мне подходит: может, что-нибудь да получится?

— У тебя появился кто-нибудь другой?

Мне бы встать, обнять ее. Сказать: кто-нибудь другой? При том, что у меня есть ты?! Да ты что?! Но я сидел совершенно парализованный.

— Да, — сказал я наконец.

— Кто она?

— Я давно ее знаю.

— Ты с ней виделся все это время?

— Нет. Это совсем другое. Я недавно ее опять встретил и все понял.

Линн заплакала:

— Что понял?

— Не знаю.

— Что ты понял, Стив?

— Что я жить без нее не могу.

В конце концов я обрел способность двигаться. Я встал и обнял ее. Я хотел сказать ей, что ужасно сожалею. Но я не чувствовал ничего, кроме нежелания ее обидеть. Она такой хороший человек, она любит меня или, по крайней мере, любит человека, которого она считала мной, и любит саму мысль любить кого-то, кто нуждается в ее помощи на жизненном пути.

Она вырвалась из моих объятий и посмотрела на меня исподлобья. Что бы она ни делала, она делала очень красиво, даже плакала. По ее щекам скатились две красивых параллельных слезы.

— Ты меня не любишь? — спросила она.

Я снова обнял ее.

— Линн, — прошептал я в ее блестящие волосы, — ты чудесный человек. Ты красивая, добрая, терпеливая…

— Ты меня не любишь.

— Я думал, что люблю. Я правда думал, что люблю.

— Ты хочешь на ней жениться?

— Нет. Не знаю. Я многого не знаю. Я не понимаю, что происходит. Все происходит само собой. По дороге к тебе я думал, что просто побуду с тобой рядом. У меня даже в мыслях не было заводить этот разговор. Я бы к нему подготовился…

Она снова заплакала.

— Подготовился, чтобы не причинять тебе столько боли.

Она снова вырвалась из моих объятий.

— Мама уже заказала открытки для приглашений.

— Мне очень жаль.

Что я мог сделать? Посоветовать ее родителям — Святой Бэбс и Дядюшке Скруджу, атеисту и коммунисту, — откупорить бутылочку шампанского, разорвать на конфетти приглашения и побросать их в воздух, празднуя избавление от неугодного жениха?

— Она красивее меня? — Линн вытерла слезы.

— Нет.

— Моложе?

— Нет. Старше. — Тут я добавил: — Старше меня.

Ее красивые карие глаза стали круглыми от недоверия, как будто она представила себе пенсионерку с трясущимися губами.

— Ну, не намного старше, — добавил я.

— Она хороший человек?

— Да.

Это, конечно, малодушие, но в этот момент мне больше, чем чего-либо еще, захотелось вернуть все свои слова обратно, не говорить ей, что у меня другая, а просто сказать, что это вопрос нерешенный, и я кругом виноват. Я просто старый тюфяк, тяжелый случай, мне на роду написано жить бобылем. И уж тогда Линн проявила бы терпение, сочувствие, отнесясь ко мне как сиделка к инвалиду, которому предстоит долгое выздоровление. Она бы подождала, помогла бы мне встать на ноги, стать хорошим человеком.

— Чем она занимается?

— Она писатель.

— Из Нью-Йорка?

— Нет.

— Богата?

— Нет.

— Так почему же? Секс? — Я не ответил. — Да?