— Вы не были в обиде на Сая? Ведь вам пришлось отказаться от написания сценариев и от всяких светских удовольствий и заняться чем-то менее увлекательным?

— В обиде? Ну-у, знаете, женщины вообще-то склонны обижаться на человека, который им говорит: «Я тебя больше не хочу». А потом добавляет: «Как женщину, а не как личность». С точки зрения профессиональной, он же не виноват в том, что другие не восприняли меня в качестве сценариста. Мне отказали восемь киностудий и пятьдесят тысяч продюсеров, заметив, однако, что сценарии славные. Когда киношники собираются дать кому-нибудь от ворот поворот, они заявляют, что материал «славный». А в переводе на их язык читай: «некассовый». Но Сай всегда желал мне самого лучшего. Я никогда в этом не сомневалась.

— Случалось ли вам говорить о чем-либо, помимо проекта?

— Конечно. Я ведь знаю его друзей. И родственников.

— У него были братья, сестры?

— Нет, он был один у родителей. Они умерли уже после нашего развода. Остались тети, дяди, куча двоюродных братьев и сестер. Я была с ними знакома, мы поддерживали отношения. Когда я его встретила и пыталась поставить свой первый фильм, его офис все еще находился в здании Компании по производству кошерных продуктов Шпигеля.

— Шпигеля?

— Шпигеля. Это его настоящее имя: Симор Шпигель. — Она покачала головой. — Он поменял фамилию перед поступлением в Дартмут. Я так и не знаю, зачем. Представьте себе: выпускной вечер, и Сай объявляет: «Вот мои родители, Хелен и Мортон Шпигели. Их фамилия была Спенсер, но они ее «иудаизировали». К тому же, если уж он всерьез собирался поменять фамилию, почему бы не сделать это по полной программе и не назваться Бакки? Я имею в виду, что здесь не больше логической связи, чем между Саем и Симором.

Тут Бонни умолкла, и ее, видимо, захлестнула волна воспоминаний о Сае. Она широко раскрыла глаза, и на ее лице появилось то выражение, которое появляется, когда изо всех сил стараются не заплакать. Она встала и принялась тереть губкой совершенно чистую плиту.

И тут это случилось опять: она внезапно стала другой, она больше не владела собой. Что-то изменилось в ее поведении, вернее, в ее мотивах. Когда она вновь повернулась ко мне, она взяла себя в руки, но, казалось, это далось ей с трудом.

— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу убийцы? — спросила она. Такая искренняя. Такая опечаленная. Преисполненная сочувствием. Преисполненная всяким дерьмом вроде этого.

— А у вас?

— Нет, — призналась она.

Для женщины ее возраста, похоже, у нее было неплохое тело. Я все пытался сообразить, где я мог видеть ее раньше. Скорее всего во время утренней пробежки. У нее были стройные спортивные ноги.

— Попробуйте припомнить последние несколько недель. Был ли Сай рассержен на кого-либо?

Она облокотилась на кухонную стойку и улыбнулась.

— Да на всех. Когда он снимал фильм, любой, кто ему мешал, мог стать его врагом. И это забавно, потому что он вообще-то казался чарующим и обаятельным, и очень сдержанным. Когда мы были женаты, и у нас случались скандалы, я орала, колотила кулаками по холодильнику, а Сай наблюдал за мной, как наблюдал бы за актрисой, импровизирующей на тему «Жена, которую вывели из себя». Но в процессе фильма, — не дай Бог, — это совершенно другой сюжет! Прощай, бездна очарования. К чертям шарм! На карту поставлены его деньги и репутация. Он никогда не орал — это не в его стиле, зато он умел устраивать разносы вкрадчивым и совершенно ледяным тоном. И это было страшно — ярость в форме ледяной вежливости. Уж поверьте, он своего добивался.

— Когда вы разговаривали в последний раз, он был на кого-нибудь рассержен?

— Думаю, на Линдси.

— Но, насколько мне известно, они жили вместе. И вроде бы любили друг друга.

— Ну знаете ли, должна вам сказать, что касается любви, тут вопрос спорный. Но даже если и так — кино есть кино. Продюсер не может любитьактрису, которая подвергает риску проект стоимостью в двадцать миллионов долларов. Сай сказал мне, что отснятое было просто ужасно, и это здорово меня удивило, потому что как раз она стала знаменитой отнюдь не из-за хорошенькой мордашки. У нее действительно талант.

— То есть, вы полагаете, Сай в ней разочаровался?

— Знаете, у Сая есть редкий дар с легкостью влюбиться и без проблем разлюбить.

— Давайте оставим пока любовь. Она его раздражала? Сердила?

— Он просто бесился. Он сказал, что она палец о палец не ударила, ни капли мысли и энергии не вложила в роль, потому что не считала этот фильм важным для себя. Именно это Сая и доконало. Он свято верил, что фильм, который сделан искренне и трогает зрителя, — пусть даже это эксцентричная комедия, — это фильм важный. Он верил в «Звездную ночь». А Линдси — нет. Хуже того: она такого высокого мнения о своей особе, что даже не способна понять, насколько плохо играет. Ну и естественно, она сознавала, что ее положение не ахти. Я думаю, если бы его не убили, он бы ей устроил такую преисподнюю!

— Значит, он уже решил избавиться от Линдси?

— Ага. И заодно от постановщика.

— Как его зовут?

— Виктор Сантана.

— А что за проблемы с постановщиком?

— Кажется, у Сантаны шуры-муры с Линдси. Поэтому он не мог или не хотел на нее повлиять.

— Кто-нибудь еще?

— Ну, его обычный список ненавидимых. Оператор, которого они наняли — какой-то гений из Франции, — тот снимал слишком пастельно. Другой, мультипликатор — тот чересчур рьяно катил бочку на профсоюз киномехаников. Сай на всех на них злился поочередно.

— Ну хорошо, а кто из киношников мог иметь зуб на Сая?

— Не знаю. Я же не имею отношения к «Звездной ночи».

— А как насчет Линдси Киф?

— Знаете, если актрисе, обласканной критикой, заявляют, что она играет отвратительно, не имеет никакого значения, насколько гениально она может скрывать свое неудовольствие. И потом, когда вечерние просмотры — полный караул, ну… дальнейшее можно мысленно предугадать. Но я ни за что не поверю, что она его застрелила из-за того, что он раскритиковал ее работу.

— Кто еще?

— Не имею понятия.

Я посмотрел ей прямо в глаза:

— Он был вашем мужем. Он ведь, наверное, посвящал вас во многое?

— Мы не так уж часто беседовали.

— Думаю, достаточно часто. О ком еще он часто упоминал?

— Он действительно не упоминал никого конкретно.

— Ну а все-таки?

— Только имейте в виду, что это моя интерпретация того, что он никогда не говорил.

— Ну-ну.

— Этот фильм — слишком дорогая затея, чтобы ни от кого не зависеть. Наверное, его заботило то, что могут забеспокоиться люди, оказавшие ему поддержку. Те, кто вложил деньги в картину, наверняка прослышали о проблемах на съемочной площадке и, вероятно, заволновались.

— Кто же эти люди?

— По именам? Сама не знаю. Наверное, кто-то из времен его кошерно-колбасного бизнеса. — Она умолкла. — Вы же догадываетесь, что в производстве кино завязаны крутые люди.

— Ага, мафиозные деньги.

— Из того немногого, что говорил мне Сай, я подозреваю, что это не какие-нибудь головорезы. Скорее что-то вроде бизнесменов, в костюмах и галстуках, но при этом — в золотых двухкилограммовых браслетах с монограммами.

— И все? Больше никаких недоброхотов?

— Почти уверена. — Я дал ей время подумать. — Не-а, — произнесла она наконец. — Больше никого. Точно.

Я встал и посмотрел на нее. Она опустила голову, и я увидел ее темные блестящие волосы. Она тяжело дышала. Я понял, что как-то на нее действую. Не как коп, а как мужик.

— Бонни, вы толковы и наблюдательны. К тому же вы очень славная, и это мой вам комплимент.

Она попыталась посмотреть мне прямо в глаза, стараясь держаться непринужденно. И вдруг покраснела.

— Но вы что-то от меня скрываете. У меня такое ощущение, что это «что-то» связано со мной лично.

— Я ничего не скрываю. — На мгновение слова застряли у нее в горле.

Я подошел ближе:

— Бонни, вы можете помочь мне найти убийцу.