Ребекка Уэст родила сына в плохой день — 4 августа 1914 года. (Так считают все, кроме самого дитяти, — Энтони Уэст утверждает, что появился на свет 5 августа.) Отца при родах не было. Не стоит объяснять это равнодушием — просто все случилось раньше срока. Да еще и война началась — тут уж, знаете, не до детей. Правда, Эйч Джи не приехал и на следующий день, ограничившись звонками и телеграммами. Зато он немедленно сообщил о радостном событии жене, которая также телеграфировала «дорогой Ребекке». Увы, не получается говорить обо всем этом без ехидства, а ведь люди-то страдали, ведь родился живой человек, которому родители постарались исковеркать детство как могли: неудивительно, что он потом написал о них очень злобную и необъективную книгу… После родов с Ребеккой были мать и сестра — так что Уэллс опять не мог появляться в ее доме. С ней также была ее замужняя подруга Кэрри Тауншенд, которая в первые недели выступала в роли посредника между роженицей и ее возлюбленным; Тауншенд написала Уэллсу резкое письмо, в котором говорилось, что Ребекка не создана для «интрижек»: «Она не из тех женщин, что могут отречься от своего пола; она не „холостячка“, а женщина до мозга костей. <…> Я не думаю, что она приспособлена для полигамии, хотя сейчас она, конечно, предпочтет получить одну пятую долю Вашей души, чем не получить вовсе».
По-видимому, эти слова Тауншенд написала по собственной инициативе, а не по просьбе подруги, так как сама Ребекка старалась не жаловаться и держаться в соответствии со своей прежней ролью «разрушительницы устоев». Ее письмо к Вайолет Хант, отправленное на следующий день после родов, написано в обычном для нее мрачновато-шутливом тоне: «Болезнь моя наконец закончилась, и я совершенно определенно могу утверждать, что не умерла». Письмо полно бравады: Ребекка объясняет подруге, что они с возлюбленным не только не могли, но и не имели права сопротивляться вспыхнувшей меж ними страсти, и что она ни о чем не жалеет. «Я уверена, что если бы это широко обсуждалось, я, возможно, стала бы героиней. В фабианских кругах сказали бы, что я хотела быть Свободной Женщиной и матерью Супермена, а те, кто учился в школе в девяностых годах, заявили бы, что я его жена пред Богом или какую-нибудь подобную чушь». На самом деле, однако, никто не считал Ребекку героиней. Возможно, это могло бы быть, если бы она сошлась не с Уэллсом, а, к примеру, с Байроном, и если бы отец ребенка проводил бы все время у ее ног и открыто гордился ее любовью, и если бы до нее не было Эмбер Ривз и прочих. А так она в глазах общественности оказалась очередной девицей, имевшей глупость родить от человека, которому была нужна всего лишь «страстная подружка».
Когда мать Ребекки уехала, для Уэллса началась жизнь на два дома. Примерно треть времени он проводил с Ребеккой. Таиться от Кэтрин не было необходимости, она была посвящена во всё. Знакомые Уэллсов отмечали, что Кэтрин выглядела намного увереннее в себе, чем во время «истории» с Эмбер; большинство биографов на этом основании делают вывод, что жена уже поняла, что муж ее никогда не бросит, и успокоилась. Может и так: душа Кэтрин — закрытая книга. Правда, сохранившиеся письма Уэллса к жене свидетельствуют о том, что отношения между ним и женой в тот период были плохи. В «Истон-Глиб» продолжались ремонтные работы; этим Эйч Джи объяснял Кэтрин свое частое отсутствие: «Моя раздражительность во время пребывания дома происходит из чувства беспокойства, которое вызвано ремонтом. Не думаю, что ты понимаешь, какое это мучение для нетерпеливого человека, когда дом только „будет“, а на самом деле его нет. Я ненавижу, когда вещи не на своих местах и все не в порядке. Я хочу, чтобы дом был полностью обустроен, чтобы в нем можно было жить и принимать людей — людей, с которыми можно разговаривать. Сейчас дом — это шумный, противный, скучный беспорядок.
Я хочу, чтобы все это закончилось. Я чувствую себя как при переезде. Когда все это устроится, вероятно, снова можно будет жить по-человечески и интересоваться вещами, касающимися нас. Во всяком случае, мы должны попытаться…»
Хорошенько выговорив Кэтрин за то, что она недостаточно быстро ремонтирует дом, предназначенный для приема людей, с которыми можно разговаривать (она и дети к числу таких людей не относились), Эйч Джи изложил другую причину своих постоянных отлучек. «Кроме того, когда я провожу в ректории [55]несколько дней, то начинаю раздражаться из-за сексуальной неудовлетворенности. <…> Нынешняя ситуация такова, что наше мирное сосуществование в Истоне невозможно. Думаю, так будет лучше во всех отношениях. Грубая правда такова, что я не являюсь и никогда не был — если это понятие вообще существует — страстным любовником. Мне просто нужна здоровая женщина, которая может успокоить мои нервы и оставить мой ум в покое для занятий, которые реально важны. Я люблю тебя очень нежно, во многих отношениях ты вошла в мою плоть и кровь. Я должен сохранить тебя. Но есть физическая необходимость…»
У Кэтрин, как известно, никаких необходимостей не было «от природы» — ни физических, ни эмоциональных; что же касается ремонта, он, надо полагать, доставлял ей удовольствие, равно как и чтение писем от мужа. Впрочем, детская жестокость, с какой Уэллс излагает жене свои претензии, уже не удивляет. Внимание стоит обратить на другое: Кэтрин он давал понять, что Ребекка Уэст — «здоровая женщина», роль которой в его жизни сводится к роли проститутки. На самом деле конечно же он относился к Ребекке совсем не так. «Она росла в его воображении, пока не затмила для него целый мир. Она заполнила собою небеса. Она склонялась над ним и дразнила его. Она стала тайной страсти и темной красоты. Она была грехом мира. В морских волнах слышалось ее дыхание. Она придавала величие самым обыкновенным вещам» — это слова из романа, над которым он работал в тот же период и который представляет собой гимн во славу Ребекки и их любви. В цитируемом же письме он всего лишь на свой лад пытался смягчить удар, наносимый жене, полагая, что с ее ущербной «от природы» точки зрения его потребность быть с Ребеккой не отличается от потребности, к примеру, держать больную ногу в ванне, для чего ему необходимо быть не дома, а в таком месте, где эта ванна имеется.
Если Эйч Джи уже имел опыт двойной жизни, то для Ребекки ситуация была внове, и скоро она поняла, что оказалась в ловушке. Она была, во-первых, женщиной, горячо любящей своего мужчину; во-вторых, энергичной девушкой, обожавшей общество; в-третьих, честолюбивым журналистом. Соответственно ее могли устроить два варианта развития событий: либо поселиться с любимым в качестве его жены, пусть невенчанной (как Форд с Вайолет Хант), либо жить, как она жила раньше — абсолютно свободным человеком. На деле не выходило ни того ни другого. Общего гнезда Уэллс с нею вить не желал, поскольку не был на это способен: он требовал от женщины, чтобы она сперва устроила для него уютный дом, и тогда он согласится проводить в нем некоторое время. Но Ребекка не умела вести хозяйство: домик в Ханстентоне стал адом для обоих.
Напрашивалось простое, хотя и циничное решение: покупается квартира в Лондоне, Ребекка живет в ней и ведет холостяцкий образ жизни, за ребенком смотрит нянька, а Эйч Джи посещает их, когда сочтет нужным. Большие города всегда терпимы к незаконным связям; никто бы Ребекку камнями не побил, тем более в эмансипированных кругах, где она и Уэллс имели знакомства. Однако такое решение принято не было: в ближайшие годы Ребекка с сыном будет кочевать из одного маленького городка в другой, избегая Лондона, единственного места, где ей могло житься комфортно. Почему так? Отчасти потому, что она еще не теряла надежды стать женой Уэллса, отчасти, возможно, потому, что сам Уэллс не хотел, чтобы в Лондоне ему мешали. Посели он Ребекку в Лондоне — и ему придется всякий раз, как он туда приедет, бывать у нее или объяснять, почему не зашел.
Однако воспринимать Ребекку как бессловесную жертву было бы неправомерно. Кэрри Тауншенд или кривила душой, или не совсем понимала свою подругу: Уэст была именно «холостячкой». Вить гнездышко она не только не умела, но и не чувствовала к этому ни малейшего расположения: «Я ненавижу домашнее хозяйство». Она могла не послушаться Эйч Джи, поступить по-своему и жить в Лондоне; зная характер Уэллса, можно утверждать, что он не стал бы силой препятствовать ей и в любом случае продолжал бы оказывать материальную поддержку, как оказывал ее любому и каждому. Но она на такой шаг не решилась.
