— Не правда ли, это самый романтическиймир? Мой папа говорил, что при правлении Стэннела V там было больше людей, чем в любых десяти сегодняшних мирах. Он говорит, что это был просто один большой мир металла, один большой город, который был столицей всей Галактики. Он показывал мне фотографии, которые сделал на Транторе. Сейчас он весь в руинах, но все еще удивительный. Я бы так хотела увидеть его опять. Вообще-то… Хомир!

— Да?

— Почему бы нам не отправиться туда, когда мы закончим с Калганом?

Что-то вроде испуга промелькнуло на его лице.

— Что? Не начинай сейчас на эту тему. Это дело, а не развлечение. Не забывай.

— Но это и естьдело, — пропищала Аркадия. — Там, на Транторе, может быть невероятное количество информации. Вы так не думаете?

— Нет, не думаю. — Он с трудом поднимался на ноги. — А теперь оторвись от компьютера. Нам нужно сделать последний прыжок, а ты ложись спать.

Во всяком случае, одно хорошо в этом приземлении — ему надоели попытки заснуть на пальто, брошенном на металлический пол.

Вычисления были несложными. «Космический путеводитель» достаточно подробно описывал маршрут Фонд-Калган. Корабль вздрогнул, вошел во вневременной прыжок через гиперпространство — и последний световой год остался позади.

Солнце Калгана теперь было настоящим солнцем — большим, ярким и желтовато-белым, хотя его и не было видно за иллюминаторами, которые автоматически закрывались на освещенной стороне.

До Калгана оставалась только одна ночь сна.

Из всех миров Галактики Калган, бесспорно, имел самую уникальную историю. История планеты Терминус, например, была историей почти непрерывного расцвета. А на Транторе, когда-то столице Галактики, — почти непрерывного упадка. Но Калган…

Сначала Калган достиг славы как мир удовольствий Галактики, за два столетия до рождения Хэри Селдона. Мир удовольствий в том смысле, что там возникла целая индустрия увеселений — и чрезвычайно прибыльная в то время.

И это была стабильная индустрия. Самая стабильная в Галактике. Когда Галактика постепенно погибала как цивилизация, последствия катастрофы для Калгана были едва ли тяжелее веса птичьего пера. Неважно, как изменились экономика и жизнь людей в соседних секторах Галактики. Там всегда была элита, а характерной чертой элиты является то, что она владеет досугом как величайшей наградой за свою элитарность.

Поэтому последовательно и успешно Калган предлагал свои услуги слабым и надушеным денди Императорского двора и их сверкающим и похотливым дамам; грубым и хриплым военачальникам, которые железной рукой правили мирами, добытыми кровью, и их распущенным и сладострастным девкам; толстым и роскошным бизнесменам Фонда и их пышным и гнусным любовницам.

И одни ничем не отличались от других — ведь все они имели деньги. Калган служил всем, не отказывая никому; его товар пользовался неизменным спросом; его правителям хватало мудрости не вмешиваться в мировую политику и никому не подчиняться — он процветал, пока сохранялось такое положение дел, и оставался богатым, когда все становились нищими.

Так было до появления Мула. Калган тоже пал перед завоевателем, который был глух к развлечениям или к чему угодно, кроме завоевания. Для него все планеты были похожи друг на друга, даже Калган.

И десятилетие Калган находился в странном для себя положении Галактической метрополии, хозяйки самой великой Империи с тех пор, как исчезла первая Галактическая Империя.

И потом, со смертью Мула, такое же неожиданное, как этот взлет, пришло падение. Фонд отделился. А с ним и после него — много других владений Мула. Через пятьдесят лет остались только недоуменные воспоминания о том коротком, как опиумный сон, периоде всевластия. Калган никогда полностью не восстановился. Он никогда не смог стать тем беззаботным миром удовольствий, каким был, ибо чары власти никогда полностью не ослабляли своей хватки. Вместо всего этого он жил теперь под управлением вереницы людей, которых в Фонде называли Правителями Калгана, но сами себя они титуловали Первыми Гражданами Галактики, в подражание единственному титулу Мула. И титул этот поддерживал иллюзию, что они тоже были завоевателями.

Теперешний правитель Калгана занимал этот пост пять месяцев. Он достиг этого благодаря своему положению главы Калганианского Военного Флота и досадному отсутствию предусмотрительности у предыдущего правителя. Тем не менее никто на Калгане не был настолько глуп, чтобы обсуждать вопрос о законности слишком долго и слишком подробно. Такие вещи случались и были общеприняты.

Кроме того, такой способ выживания наиболее приспособленных, вдобавок к поощрению кровожадности и зла, изредка давал возможность выдвинуться практически любому. Правитель Стеттин был достаточно компетентным, и манипулировать им было нелегко.

Нелегко для Его Сиятельства, Первого Министра, который с завидным беспристрастием служил как предыдущему правителю, так и теперешнему, и который служил бы — если бы прожил достаточно долго — и следующему так же честно.

Нелегко для Леди Каллии, которая была Стеттину больше, чем друг, но меньше, чем жена.

В тот вечер в личных аппартаментах Правителя Стеттина все трое были вместе. Первый Гражданин, грузный, сверкающий своим любимым адмиральским мундиром, сердито хмурился, сидя на необитом стуле в неуклюжей позе, жесткой, как сама пластмасса сидения. Первый Министр Лев Мейрус смотрел на него с отстраненным безразличием, рассеянно и ритмично поглаживая нервными длинными пальцами глубокую линию, изгибавшуюся от крючковатого носа вдоль изможденной и впалой щеки почти до подбородка, заросшего седым волосом. Леди Каллия изящно расположилась на глубокой, покрытой мехом, пенопластовой кушетке, ее полные губы немного дрожали в не принятой во внимание недовольной гримасе.

— Сэр, — обратился Мейрус, это было единственное оставшееся обращение к правителю, которого величали только Первым Гражданином, — у вас нет определенного понимания непрерывности истории. Ваша собственная жизнь, с ее потрясающими поворотами, заставляет вас думать о курсе цивилизации как о чем-то в равной степени поддающемся неожиданным изменениям. Но это не так.

— Мул показал, что все по-другому.

— Но кто может следовать его примеру? Помните, он был больше, чем человек. И он тоже был не совсем удачлив.

— Песик, — неожиданно захныкала Леди Каллия, но потом поджалась от яростного жеста Первого Гражданина.

Правитель Стеттин резко сказал:

— Не перебивай, Каллия. Мейрус, я устал от бездействия. Мой предшественник потратил всю жизнь, делая Флот совершенно отлаженным механизмом, равного которому нет во всей Галактике. И он умер, оставив великолепную машину, так и не действовавшую. Мне что, продолжать традицию? Мне, Адмиралу Флота?

Сколько времени нужно, чтобы машина проржавела? Сейчас Флот истощает казну и ничего не дает взамен. Его офицеры страстно желают доминионов, его солдаты — добычи. Весь Калган желает возвращения империи и славы. Вы способны это понять?

— Это только слова, и я понимаю, что вы хотите сказать. Доминионы, добыча, слава — все это приятно, когда они есть, но сам процесс добывания часто очень рискован и неприятен. Первый удачный натиск может и не иметь продолжения. История показывает, что те, кто пытался нападать на Фонд, не были мудрыми. Даже Мулу было бы благоразумнее воздержаться…

В пустых глубоких глазах Леди Каллии появились слезы. В последнее время Песик едва замечает ее, и теперь, когда он обещал вечер ей, этот ужасный, худой седой человек, который всегда смотрит скорее сквозь нее, чем на нее, пробился сюда. И Песик позволилему. Она ничего не осмелилась сказать, боялась даже рыданий, которые просились наружу.

Но теперь Стеттин разговаривал тоном, который она ненавидела, сурово и нетерпеливо. Он говорил:

— Ты раб далекого прошлого. Фонд больше по объему и населению, но они разобщены и развалятся от одного удара. То, что их держит вместе сейчас — это инерция, инерция, которую у меня хватит сил разбить вдребезги. Ты загипнотизирован временами, когда только Фонд обладал атомной энергией. Они смогли уклониться от последних ударов топора умирающей Империи, а затем оказались лицом к лицу только с безмозглой анархией военачальников, которые могли противопоставить атомным кораблям только громыхающие старые посудины.